Статья посвящена актуальной, как в теоретическом, так и практическом отношении проблеме рассмотрения основных аспектов генезиса этико-правовых норм и их санкционирования. Акцент делается на исторической взаимосвязи этико-правового и мифологически-религиозного мышления.
Проблемы права в целом, соблюдения прав человека в частности, равно, как и вопросы соотношения регионального, этнокультурного с общечеловеческим, особенно в условиях глобализации, становятся одними из центральных проблем нашего времени. В силу этого особое значение приобретает рассмотрение права в контексте культуры.
Здесь сделано немало, но представляется, что целостное рассмотрение этих проблем с позиций современности еще впереди. Не претендуя на всеохватность, мы попытаемся лишь очертить основные грани проблемы и наиболее перспективные с нашей точки зрения направления актуальных исследований.
В данной статье мы остановимся на рассмотрении ряда общих черт становления наиболее известных правовых систем и их элементов в их связи с историей религии и культуры в целом.
Взвешенное и, насколько это возможно, максимально разностороннее рассмотрение этой проблемы представляется чрезвычайно важным не только в теоретическом, но и в сугубо практическом плане, так как, хотя и стало расхожим положение о том, что «история – это учитель, который никого ничему не научил», однако без изучения опыта прошлого и настоящего невозможно двигаться вперед в сфере правового развития современных социумов. Не случайно этой проблеме посвящено огромное количество работ. Не углубляясь в их обзор, отметим только, что становление права неразрывно связано с историей развития и трансформаций всей мировой культуры в самых разнообразных ее проявлениях и, прежде всего, с историей религии, поскольку хорошо известно, что мифологическая, а затем и религиозная формы общественного сознания, являются древнейшими.
В реальной истории человечества эта связь оказалась многогранной. Прежде всего, посредством мифов, со временем врастающих в развитые и относительно четко оформленные религиозные системы, люди прошлого стремились объяснить появление тех или иных обычаев, установлений, правовых норм и целых кодексов. Как правило, верили, что наряду с ремеслами, основами искусств и этико-правовые нормы (особенно их последняя составляющая) давались людям богами или культурными героями, которые, в свою очередь, могли обожествляться или видеться полубогами. Показательно, что само древнегреческое слово «герой» изначально означало не просто человека, прославившегося своими подвигами, а полубога или сына бога и земной женщины, каковым, например, был Геракл.
Так, древнейший из дошедших до нас в относительно целостном виде свод законов, известный, как «законы Хаммурапи», представлен самим этим царем, как одно из величайших его достижений: «Закон и справедливость вложил я в уста Страны и улучшил плоть народа», горделиво пишет о себе этот великий царь Вавилонской державы (1). Но на сохранившемся изображении собственно законы не выдуманы царем, а переданы ему богом Солнца – Шамшуном. Не случайно одним из его титулов (таких, как «Могучий буйвол, поднимающий на рогах своих богов») был и «Покорный великим богам».
Согласно же верованиям древней Индии, законы, включавшие и жесткое деление общества на Варны, были даны Ману, по имени которого они и получили название «Законы Ману». Ману – мифический первочеловек, сын божества небесного света Вивасвата, то есть Сияющего, чье имя стало одним из эпитетов бога солнца Сурьи.
Показательно, что Ману с древнейших времен чтился, как прародитель рода человеческого, а само его имя означает «Человек» и образовано от корня «мавн», что значит «мыслить». Лингвисты сопоставляют с ним готское «манна», английское «Мэн» и немецкое «манн».
Заметьте, в обоих случаях правда и закон, право, справедливость напрямую связаны со светом и божеством, несущим жизнь и добро.
Очень интересна дуалистическая картина, вырисовывающаяся в древнегреческой культуре. Причем это не дуализм четко разведенного добра и зла, как в зороастризме, а скорее дуализм распределения функций, хотя аксиологические моменты присутствуют и здесь. У греков мы с одной стороны видим Прометея, а с другой – Зевса.
Замечательно, что Прометей сын титана и двоюродный брат Зевса, а само его имя означает «Предвидящий», «Видящий прежде» и считается производным от индоевропейской основы «me –dh», «men dh» «размышлять», «познавать» (сравните с «Ману» (2, с337)
Прометей и творец людей, и тот, кто многому обучил их (по Эсхилу, «все искусства от Прометея»), и, по мифу, принес им огонь, за что и поплатился. Он – страдающее и благосклонное к людям высшее существо. Зевс же суров, но при этом «начала государственности и порядка, а также нравственные качества» связывались «не с дарами Прометея, а с деятельностью Зевса», который через Гермеса вложил в людей «стыд и правду» (2, с.338)
Образцы же наиболее развернутых картин связи дарованных людям законов и правил поведения в целом мы видим в Библии, Коране и Сунне.
Одновременно с обрисовкой генезиса нравственно-правовых норм мифологическирелигиозные системы санкционировали и сакрализировали эти нормы. Однако санкционирование и сакрализация не были линейны. Дарование правил поведения и юридических норм богами или высшими существами – лишь одна, хотя и важнейшая форма их санкционирования, утверждения в массовом сознании.
Вторая форма – стремление увязать должное и одновременно полезное, а то и с трудом осмыслимое с устройством мироздания в целом. Блестящий образец этого дает нам, в частности, «Бхагават-гита», где Кришна в диалоге с Арджуной настаивает на том, чтобы последний участвовал в нежелательном для него сражении, потому что он кшатрий – представитель касты воинов, которые обязаны следовать своему долгу, становящемуся их судьбой. Ибо в противном случае смешаются касты, а «касты сместятся – умрет все живое», так как нарушаться основы миропорядка.
Однако в этом случае нормы могут обосновываться логически, а не ссылкой на неоспоримые авторитеты. Как, например, в даосизме или стоицизме. К примеру, согласно последнему, философию можно было уподобить яйцу, где этика или учение о том, как жить – это желток, то есть сердцевина, онтология или учение о бытии, о том, что есть – питающий желток белок, а скорлупа – это логика и гносеология.
Вполне понятно, что целый ряд законотворческих актов относительно поздних столетий – актов первого тысячелетия до нашей эры или периода, названного Карлом Ясперсом «осевой эпохой (примерно с 8-го в. до н.э. по 2-й в. до н.э.),. то есть периодом прорыва из мифологического миросозерцания) обосновывался не прямой ссылкой на волю высших Сил, а ссылками на прецеденты земного характера либо апелляцией к логике, в том числе и логике образов. Наглядный пример, реформы китайского реформатора Шан Яна (4-й в. до н.э.), которые выглядели идущими вразрез с многовековыми традициями, так как они резко меняли саму иерархию ценностей, не просто вознося верность царювану выше кровнородственных отношений, но и противопоставляя одно другому. Указ о реформах был столь необычен, что возникло опасение: его могут не принять всерьез. И тогда придумали нечто, что могло бы послужить наглядной демонстрацией серьезности намерений властей. У южных ворот столицы поставили бревно длиною в три сажени – где-то четыре с половиной метра. народу же возвестили: тот. кто пронесет это бревно через весь город к северным воротам, получит десять золотых. Когда, в конце-концов, такой человек нашелся и получил прилюдно свое вознаграждение, народу стало ясно, что его не обманывают…
Правда, и самые рациональные либо наглядно образные способы обоснования уместности и жизненности законов, требований этикета и т.д. могли быть и частью более масштабных онтологических и даже религиозномифологических построений, которые в какой -то своей части могли быть попросту утрачены или сохранены в фрагментарном либо деформированном виде (хотя уже сам вопрос о «деформации» вопрос особый).
Третий вид санкционирования – это представления о земных по своему происхождению царях, как вершителях воли Высших Сил. Так, например, в отличии от Юлия Цезаря, русский царь Иван Грозный не мог возводить свой род непосредственно к божествам. Но его колоритная переписка с князем Курбским наглядно свидетельствует, что для царя главным аргументом в пользу совершаемых им, в том числе и жестоких деяний, было то, что он видел себя представителем Бога на земле.
Показательно, что на протяжении столетий и даже тысячелетий фигуры носителей власти и вершителей законов либо творцов реформ мистизировались. Так, например, о знаменитом римском законотворцереформаторе шестом царе Рима Сервии Туллии сообщали, что, когда тот был еще мальчиком, вокруг его головы заполыхал не обжигавший сонного мальчика огонь, что сочли знамением, посланным богами (3, с.553).
Позже, уже в христианской Европе широко распространились верования в то, что король своим прикосновением способен излечивать болезни. То есть носитель власти и закона одновременно в сознании людей наделялся и особыми сверхчеловеческими качествами. И, наконец, очень интересна для анализа четвертая форма – форма, включающая разнообразие связей становящихся и крепнущих права, этикета и нравственных норм с религиозно-магическими формулами. Тема эта требует особого и разностороннего рассмотрения. Мы же здесь коснемся, лишь коснемся, только некоторых ее аспектов и, прежде всего, самих истоков этой связи. Истоки же эти, на наш взгляд напрямую слиты с образом жизни и характером производства, восходящим еще к временам, так называемого. «родового строя» или «первобытно-общинных отношений».
Суть этого слияния в том, что само производство средств к существованию и используемые при этом навыки, инструменты и вспомогательные средства менялись очень медленно. На людей обрушивались катаклизмы. Рождались и нередко прямо на глазах ближайших поколений рождались и рушились державы, а жизненный уклад во многом продолжал опираться на опыт предков. Поскольку же и гончарное ремесло, и ремесло кожевенника и оружейника, равно как и труды пахарей, садовников и скотоводов опирались, прежде всего, на уже накопленные знания, то и сам процесс познания был. в первую очередь, направлен в прошлое – на освоение того, что уже накоплено поколениями предков. В этих условиях, будь то какие-либо элементы производства или боевых искусств, очень важным становилось как можно более точное воспроизведение того, что уже когда-то было достигнуто. Так формировалось своего рода «рецептурное мышление», при котором познание – это, прежде всего, познание рецептов того, как и что надо делать. Такого рода мышление, равно как и общественно-историческая практика древности. вели к определенной ритуализации и значительной части производственных процессов, и самой жизни, когда главным условием успеха в достижении поставленной цели виделось не понимание механизмов происходящего, а знание того, что и в каком порядке делать. Как, например, сегодня, для того, чтобы работать на компьютере или управлять автомобилем, совсем не обязательно знать устройство того или другого. Главное – что, когда и в каком порядке нажимать и т.д.
Совершенно естественно, что такое миропонимание распространялось и на сферу межличностных, межобщинных и межгосударственных и в целом социальных отношений. Именно такое миропонимание демонстрировал Конфуций, любивший повторять, что он не привносит новое, а следует тому, чему учили древние. Это же миропонимание, как ни покажется парадоксальным, оказалось связанным и с многовековой живучестью римского права. Отточенные ритуально-магическим и одновременно ориентированным на практику мышлением формулы в значительной мере переросли в четко сформулированные законы. Законы, которые были столь четки во многом именно потому, что сама природа ритуала, церемониала, этикета требовала неукоснительной четкости совершения тех или иных действий.
У истоков же этой четкости была либо непосредственная воля Высших Сил, либо неких прецедент, происхождение которого могло быть либо начисто забыто (как, например, в уже сравнительно недавней истории Российской империи, когда солдат должен был стоять на неком очень странном посту, который изначально был установлен на месте, где рос прелестный цветок – чтобы тот ненароком не растоптали; цветок давно уже исчез, а пост все еще оставался на своем прежнем месте), либо забыто, а затем рационализировано либо мистизировано так, чтобы уже задним числом дать объяснение какому-либо конкретному ритуальному, церемониальному или этикоправовому феномену.
В значительной мере, именно к этой мистизации мышления восходит верность клятвам и обязательствам, либо принятым некогда законам. Правда, та же самая ритуализация мышления и четкого следования именно формулам и формам позволяла и действовать в соответствии с собственными намерениями или изменившимися обстоятельствами, внешне придерживаясь обещанного, ибо, в противном случае, нарушившего обет могла, как верили, постичь кара высших Сил.
Уже античность дает нам наглядные примеры хитроумных ходов такого рода ритуализированной мысли. Так, согласно Плутарху, будущему великому Понтийскому царю Митридату угрожала гибель. Его намеревался уничтожить один из владык, возвысившихся после смерти Александра Македонского. Но владыка этот поведал о своем намерении сыну, взяв у того клятвенное обещание, что тот никому не скажет об этом. Сын не нарушил обет, но Митридат спасся. Как же? – Юноша отвел его на берег моря и, не раскрывая рта, начертил на морском песке: «Спасайся!» Похожее, но куда более жесткое действо, по Эллиану, совершил и один из античных тиранов. Некогда они с другом поклялись, не предпринимать ничего, не посоветовавшись с головой другого. Когда же дело дошло до вершин власти, тиран убил друга, повелел отрубить его голову и поместить в сосуд, наполненный специальным раствором. Периодически он снимал крышку и… «советовался» с отрубленной головой бывшего друга. Формально клятва была соблюдена.
Нечто подобное можно было встретить и в истории международных отношений тех времен. Так, «римлянам пришлось сражаться с эпирским царем Пирром, а религия требовала, чтобы предварительно для объявления войны особый жрец фециал, бросил копье на территорию врага. Но до Эпира далеко и власти вышли из затруднения очень просто: заставили пленного эпирского солдата купить маленький клочок земли в Риме, и на эту «территорию» фециал бросил копье». (4, с.215)
Конечно же, это частные и беллетризированные эпизоды, но они замечательно иллюстрируют ритуализированно-прагматические взгляды на мир, с которыми в древности многократно сплетались формирующиеся этикоправовые нормы. Именно этико-правовые, в силу синкретичности сознания и нерасчлененности целого ряда сфер человеческой жизнедеятельности, когда судья, подобно Соломону, вершащему суд над женщинами, борющимися за обладание ребенком, является не только знатоком формального права, но и психологом, следующим требованиям нравственности. Естественно в тех ее проявлениях, которые виделись эталонными для определенных культур на том или ином этапе их существования.
ЛИТЕРАТУРА
- 1.Варга Домокош. Древний Восток. У истоков письменности. – Будапешт: Корвина, с.40.
- 2.Мифы народов мира. Т.2., М.: Советская энциклопедия, 1982.
- 3.Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима. – М.: Правда, 1990.
- 4.Куманецкий К. История культуры Древней Греции и Рима. – М., 1990.