В современном значении термин мифопоэтика рассматривается как исследование «проекции мифа» или мифологического образа, сюжета, мотива и т.д. на произведение в целом. При этом термин миф, по мнению В. Руднева, следует понимать в широком смысле [1, 161-172]. Мифопоэтикой сегодня называют метод литературоведческого анализа, направленный на изучение проявления этого явления в конкретных произведениях. Изучением мифа в ХХ-ХХI в.в. занимались видные зарубежные ученые – Р. Барт, А. Гулыга, З.-Г. Фрейд, А. Лосев, В. Топоров, Е. Мелетинский, М. Элиаде, Дж. Фрезер, О. Фрейденберг и др. Литературу и миф связывает художественное начало, а специфика художественного мышления в его конкретно-чувственной природе, символическом характере и логике близка к образно-ассоциативному мышлению. Большинство исследователей в этой связи все чаще склоняются к мнению, что мифологизм – характерное явление современной литературы и как прием, и как стоящее за ним мироощущение.
Имя известного казахского писателя. драматурга, журналиста, лауреата многочисленных премий О. Бокеева (19431993) вошло в литературу как выражение реалистического и романтического мироощущения. Оралхан Бокеев отличался своим собственным, неповторимым стилем и взглядом на мир от многих представителей отечественной прозы 1960-1980 х г.г. В своих книгах («След молний», «Поющие барханы», «Крик», «Человек-олень», «Олиара» и др.) он свободно, ясно и бесстрашно выражал собственную жизненную философию, связанную с судьбами дорогих ему земляков, их национальными чертами, обычаями и языком, красотами родной земли Восточного Казахстана. Его мировоззрение выражалось нередко в условно-метафорических формах во взглядах на общество, отношения людей друг к другу, к окружающему миру, к природе. Каждый герой произведений О. Бокеева является загадкой.
Вероятно, поэтому о писателе и его произведениях написано немало, но интерес к его книгам не иссякает и в наши дни. Так, крупнейший казахстанский поэт, писатель и общественный деятель Бахытжан Канапьянов проникновенно писал о нем: «… у каждого мастера литературного слова есть начальная точка отсчета, которая во многом характерна для персонажей, образов и героев его книг – рассказов, повестей, романов…. Для него (О.Бокеева.авт.) и героев его произведений подобной точкой отсчета является, разумеется, Алтай, предгорья этого изумительного края…Вблизи Катон-Карагая, между устьями рек Нарым и Бухтарма, среди гор великого Алтая, где мерцает своим вечным льдом Белуха, есть эта самая точка отсчета – это местность в один конный переход, где Казахский Алтай граничит с Россией, если с юга на север, с Китаем, если с севера на юг, и с Монголией, если с запада на восток…. Это ландшафт, на фоне которого живут, любят, надеются на лучшую участь, и в большей степени в одиночку, люди гор, люди Алтая – персонажи и образы Оралхана Бокеева. И в своем высоком стремлении сливаются и мыслями, и образом жизни, благородством и трагедийностью своего бытия с этим ландшафтом, растворяются в этой природной стихии – во имя своего бессмертия» [2, 5].
Обратимся к анализу одного из поздних произведений писателя – повести «Снежная девушка» (1985), в которой дается описание жизни казахского села после Великой Отечественной войны. Главными героями повести являются три друга – Нуржан, Бакытжан и Аманжан. Нуржан, обеспокоенный судьбой погибающего от зимней бескормицы скота, соглашается на опасную поездку за сеном в отдаленный горный район. Лейтмотивом же произведения является повествование о трагической судьбе молодой девушки, которая пострадала по вине негодяя Конкая, и с тех пор она бродит в горах и горько жалуется на свою неудавшуюся жизнь и судьбу.
Конкай – это символ предельного эгоизма, анархизма, образ человека, сознательно отгородившегося от цивилизации. В глазах ребят он выглядит как зверь: «– Ата!громко позвал он, и собственный голос показался ему чужим. – Скажите нам, кто вы? Толстяк Бакытжан, которому вновь удалось задремать, вздрогнул при звуках голоса и очнулся. Старик сидел на низких нарах, не отвечая. И Аманжан, с ненавистью глядя на него, повторил вопрос:
– Ну?! Кто ты, спрашивают?
Бакытжан разобрался, что опасности нет никакой и промолвил, зевая:
– А-а..... Да никто, сказал же. Человек-икс.
Старик поднялся с нар, повесил на место ружье и, спокойно подойдя к печке, подбросил дров. Затем, словно вспомнив о чем-то, вышел из дома – все также босиком, в одной рубахе и кальсонах. Казалось, что ему совершенно безразлично, зима на дворе или лето, он словно не знал, что значит холод, слабость, болезнь» [2, 290].
Конкай в изображении писателя – убежденный кержак, воспитанный в староверческом духе. Он – своего рода гротескный анахорет, в своем анархизме отрицающий любые формы персонификации и индивидуализации челове ка вплоть до национальной идентичности: « – Удивляюсь я на вас и на людей ваших. Чего вы в покое меня не оставите? Я ведь не ищу вас, чего выто меня ищете? Значит, Конкай вам нужен, хоть вы Конкаю не нужны. Я ведь что? Хочу жить сам по себе, без вас. У меня мой угол, мое становье – и не трогай меня! Я Конкай! Я сам по себе царь, и хотя царство у меня не большое, я здесь не раб, а хозяин. Я полвека стерегу свое царство, и тому, кто попытается отнять его у меня, погасить этот очаг, или нарушить мой покой, – глаза его расширились как у безумного, – врагу своему я и пули не пожалею. Буду с ним насмерть биться...» [2, 297].
Конкай представляет собой лишенного индивидуально-личностных черт, абсолютно одинокого человека. Он тщательно продумал план собственной смерти, и в задуманном итоговом ритуальном самоуничтожении также находит мстительное удовлетворение чувства нелюбви к человечеству. Он позволяет себе преступление – насилие над девушкой, заблудившейся в горах, и в этом акте отчетливо проявляется его анархическая психология – делаю, что хочу, никто мне не указ.
Таким образом, Конкай – возможное развитие каждого из трех парней, некий максимум их гипотетической отрицательной эволюции. Заблудившись в горах (возможно, и в реальной жизни), они могут спастись только вместе, только объединив усилия. Тем не менее, Конкай в глазах односельчан – легендарная личность, жители района по-своему мифологизировали этот образ одинокого анахорета. В легенде о Конкае живет отголосок древнего мифа о «возвратившихся» – людях, полностью вернувшихся в естественную природу вплоть до животного образа жизни. Во многих произведениях фольклора разных народов есть мифологические образы химерических или синкретических существ: человека-волка, человека – медведя, человека-ягуара, человека-леопарда и т.д. Конкай находится на полпути к такому превращению. Он живет в избе, но много времени проводит в норе, где укрывается от людей, прячет пушнину, пьет пиво и свежую оленью кровь. Мифологизированный образ Конкая наполнен сложными смысловыми коннотациями и философскими инвективами.
Кроме того, Конкай – это своеобразная ипостась Жезтырнака из казахского фольклора. Как известно, Жезтырнак – это персонаж казахского фольклора. Слово «жез» с казахского переводится как – латунь, а «тырнақ» означает – коготь. В казахской народной мифологии «жезтырнақ» – оборотень со страшными когтями, нападающий на одиноких путников. Очень замкнутое в себе создание. Смотрит на человека холодным, немигающим, пронизывающим взглядом. Отвечает на вопросы односложно и коротко [3]. Конкай это – человек-Жезтырнак, который живет только для себя, он не пожалеет никого, даже своего собственного сына.
В повести рассказывается о том, как встре ча с Конкаем, одиноким злобным эгоистом, едва не приводит парней к роковому финалу, так как тот показывает им самую опасную и гибельную дорогу. Спасает джигитов сила надежды, мечты и Снежная девушка: «В белую юрту, где лежал Нуржан, вошла Снежная девушка. Она подошла к нему, беспомощно распростертому на торе
– кто-то связал ему веревкой руки и ноги... она склонилась к нему, приподняла его голову и зашептала, умоляюще глядя на него: «Вставай, вставай скорее, мой жигит! Солнце уже высоко». Но, как ни пытался, Нуржан не смог шевельнуть и пальцем. Все тело его превратилось в неподвижную, тяжелую глыбу. И тогда он произнес, едва, с неимоверным усилием, шевеля губами:
«Кто ты? Ангел или человек?»
«Ты же знаешь...Я – Снежная девушка»,был ответ.
....Когда-то Конкай и меня отправил в снега, и я заблудилась и с тех пор хожу по этим белым увалам. Встань, Нуржан! Я не хочу, чтобы и ты вечно бродил, по снегам, оплакивая себя... Иди, Нуржан догони и приведи обратно своих товарищей!
....Вставай! не падай духом. Вставай, Нуржан и разбуди своих товарищей. Идите на землю – вы там нужны!» [2, 342].
Мечта – удел романтиков. Самый рефлексивный из героев – тракторист Нуржан, он и в снежной норе продолжал думать о возлюбленной, поэтому не замерз, не уснул и в критический момент разбудил друзей. Снежная девушка мистически является ему в грезах и не дает заснуть, настойчиво призывая к жизни.
Истоки образа Снежной девушки – в алтайском фольклоре. Это, по всей видимости, поэтическая версия древнего мифа о Матери-Земле в ее женской ипостаси – Умай-шеше. Уральский вариант этого мифа – хозяйка Медной горы, поэтически воспетая П. Бажовым в одноименном произведении. Идеальный женский дух является только к чистому душой, безгрешному человеку. Таковым предстает в повести Нуржан, в душе – поэт, романтик. Философская подоплека этого мифопоэтического пласта заключается в следующем – только любовь, только высокая мечта спасают от холода отчуждения, одиночества, морального вырождения наконец.
Интересно, что образ Снежной девушки можно встретить и в японском фольклоре, только там ее называют Юки-онна. Юки-онна изображается, как правило, совершенно белой, почти прозрачной, словно изо льда, и очень красивой. Двигается она неторопливо и изящно, появляется чаще в сумерках или ночью во время снегопада или снежной бури. Притом она может объявиться в любом месте, где идёт снег [4].
В повести О. Бокеева Снежная девушка – мистический герой. Она всегда предвидит появление Нуржана, являясь для него своеобразной музой: он всегда спасается, думая о ней. Но, одновременно она предстает и в образе обычной, земной девушки Алмаш: « Нуржан: ...ты Алмашжан ... или – Снежная девушка? Кто из них?
Девушка (шепотом): Я не хочу тебя обманывать. Нет. Слушай. Я на самом деле Снежная девушка. В пургу ночью я бежала по снегу босиком, раздетая, и меня нашел в горах старик... хозяин этого дома. У них нет своих детей, и старики оставили меня у себя. Целый год никто не знал, что я прячусь здесь. За это время я узнала, что моя мать умерла в больнице. Кроме нее, у меня не было никого. И я тогда решила навсегда остаться здесь. Да и куда мне возвращаться, зачем? Где теперь мой аул?.. После того, что случилось, я боюсь людей, мой жигит. Я не верю им! Я умираю здесь от тоски и обиды, и пусть будет так. Когда на меня нападает тоска, я надеваю белое платье и убегаю ночью в горы, брожу одна по снегам... пою, плачу. Ата, старик мой, приводит меня обратно... он нарочно всем рассказывает небылицы о Снежной девушке, чтобы никто не догадался, что это я... Когда ночью по колени в снегу брожу я одна по горам, то жар души немного остывает – и я успокаиваюсь...» [2, 372].
Снежная девушка на сюжетном и композиционном уровне резко противопоставлена Конкаю: она спасительница, вдохновительница высоких чувств. На архаическом семантическом уровне мифа она может быть интерпретирована как демиург, покровительница искусств. Это полубожество, как отмечалось ранее, имеет и земную ипостась – персонификацию в образе девушки, спасшейся бегством от преследований Конкая. С тех пор девушка безвылазно живет в горах, помогая заблудившимся путникам. С ней сблизился Нуржан в зимовке старика – колхозника. Две оппозиции, как и положено в мифе, представлены в образах-антиподах: Снежная девушка – спасительница, а Конкай – губитель.
Обобщая, можно отметить, что образы Снежной девушки и Конкая в повести О. Бокеева, несмотря на мифопоэтический подтекст, оказались эстетически локализованными: они не вывели писателя на уровень тех универсальных обобщений, сюжетов и парадигм мирового духовного значения, как это произошло в творчестве Ч. Айтматова, Г.Г. Маркеса. Это, видимо, объясняется тем, что романтическая направленность и рефлективность (текучесть восприятия) в повести О. Бокеева взяли верх над его уникальным философским мышлением и не привели к созданию символического текста с глобальным значением мирового уровня.
Литература
- Руднев В.П.Словарь культуры ХХ века. Ключевые понятия и тексты. – М.: Аграф, 1997. – 384 с.
- Бокеев О. Человек-олень. Повести; рассказы / Перевод с казахского. – Астана: Аударма, 2011. – 568 с.
- http://stepnyak.kz/viewtopic.php?t=363
- http://www.legendami.ru/bod/japan/japan18.htm