Повседневная жизнь населения Центрального Казахстана в 30-е годы ХХ века

В настоящее время большой научный интерес вызывает тематика, отражающая повседневную жизнь людей. Для Центрального Казахстана изучение материально-бытовых условий жизни населе­ния в годы модернизации представляет особый интерес и актуальность. Это обусловлено ролью ре­гиона как сырьевой базы и ключевого звена в решении стратегических задач Советского Союза в го­ды индустриализации страны. Население региона в 30-е годы XX в. состояло из трех категорий: вольных граждан, спецпереселенцев и заключенных Карлага. И хотя правовое положение этих кате­горий было неодинаковым, повседневная жизнь сглаживала эти различия, часто делая правовой ста­тус формальным. В статье авторы сделали попытку показать общее и особенное в повседневной жиз­ни населения Центрального Казахстана в этот период.

Особенностью промышленного строительства в Центрально-Казахстанском регионе являлось то, что гиганты социалистической индустрии — Карагандинский угольный бассейн, Балхашский меде­плавильный комбинат, Карсакпайский медеплавильный комбинат — и сотни менее крупных пред­приятий строились в пустынных и полупустынных местностях в условиях нехватки жилья, питьевой воды, продовольственных и промышленных товаров и многих бытовых удобств. Совершенно отсут­ствовала инфраструктура — школы, клубы, детские ясли, больницы, бани, прачечные. И хотя страна располагала крайне дешевой рабочей силой, сверхфорсированные темпы индустриализации требова­ли огромных затрат на ввод новой техники и на поддержание хотя бы минимального жизненного уровня населения. В этих условиях экономика региона приобрела многие черты хозяйства военного времени.

В первую очередь Советская власть мобилизовала все возможные ресурсы для того, чтобы пере­боев с питанием не было, по крайней мере, у тех, кто составлял ее социальную основу, — рабочих, занятых на производстве. В 1930 г. в Караганде уже действовало 2 пекарни пропускной способно­стью около 400 кг печеного хлеба; 3 столовых, готовящих до 1000 обедов в день; 7 продларьков и палаток [1, л.47]. Но положение было не из легких, так как население стремительно росло.

В стране была введена карточная система. В 1933 г. Наркомат снабжения установил континген­ты населения, снабжаемого в централизованном порядке и прикрепленного на снабжение к лавкам отделом рабочего снабжения (ОРС). Заводские (фабричные) магазины и ларьки ОРС стали строго закрытыми для лиц, не работающих на этих предприятиях. Определены были также нормы отпуска продуктов. На одного рабочего в 1932 г. месячная норма муки составляла 16,8 кг, а для прочих кате­горий населения — 6,420 кг; крупы соответственно — 1 и 0,2 кг. Для того чтобы рабочие могли обза­вестись одеждой, обувью и другими необходимыми товарами, выдавались промкнижки на установ­ленную сумму, в зависимости от качества работы. Большое распространение получили рабочие сто­ловые. Однако даже то, что самый хорошо устроенный рабочий получал по карточкам или в столо­вой, было далеко от достатка. Проблема обеспечения продуктами позже стала решаться путем поощ­рения создания индивидуальных огородов. С 1930 г. началось промышленное освоение рыбных запа­сов озера Балхаш. Было создано 17 рыболовецких артелей [1, л.48].

Особо острой была проблема жилья. Стройматериалы, финансовые средства и рабочая сила — все было поглощено первоочередными задачами индустриализации. Временные бараки и землянки, возведенные вокруг строительных площадок, надолго оставались неотъемлемой деталью панорамы новых городов. Они мало были приспособлены для жилья, самые лучшие — саманные постройки, не имеющие элементарных бытовых удобств — электричества и воды, которая была привозной и часто не пригодной для питья — соленой и грязной.

К осени первого года строительства медного комбината в Балхаше работали свыше 5 тыс. чело­век и столько же насчитывалось членов семей, а наличие жилой площади — лишь 10 тыс. кв. метров, т.е. на 1 человека приходилось 2 кв. метра. В создавшихся условиях, с разрешения Совета Труда и Обороны СССР, здесь даже временно был сокращен объем промышленного строительства. В 1930 г. на одного трудящегося Карагандинского угольного Бассейна приходилось приблизительно около 2  кв. метров жилой площади [2]. Постоянно растущая рабочая сила привела к переполнению и этих жилищ — иногда в одной комнате жили несколько семей.

Необустроенность быта, культурного досуга сочетались не только с тяжелыми, но и опасными для жизни условиями труда. В 1934 г. в большинстве шахт Караганды не было вентиляции. «В шах­тах скоплялись газы, было много случаев отравлений; пласты, забои, проходки почти не освещались. Только и света, что шахтерская лампочка. Такое положение способствовало травматизму, несчаст­ным случаям...», — констатировала в своем выступлении на 1 съезде женской молодежи Казахстана врач В.З.Халитова [3].

Вот как описывает свои первые впечатления прибывший из Кузнецкого бассейна один из перво­строителей Караганды: «В Кузбассе я привык к копрам, солидным АБК и другой шахтной застройке. Здесь я этого не увидел. Отвалы породы и угля, эстакада и лебедки — вот и вся производственная часть здания.1 сентября 1933 г. мы, семь комсомольцев, прибывших по путевкам НКТП (Народный Комиссариат тяжелой промышленности) из Кузбасса стали жителями Караганды. Здесь мы приняли первый «холодный душ»: группа шахтеров, прибывшая в Караганду с Урала, уезжала. Нам не терпе­лось узнать от них, что собой представляет Караганда. И что мы узнали? Шахты здесь мелкие, в ба­нях моются шахтной водой, для питья она выдается по норме. Квартир нет, семейные живут в комна­те по две, а то и по три семьи. Кроме того, чуть ли не половина рабочих — бывшие зэки. Поздно ве­чером из дома выходить опасно.» [4,21]. И это говорили квалифицированные рабочие, прибывшие по путевкам и наверняка пользующиеся различными «льготами». Можно только представить, в каких условиях жили казахские рабочие, в большинстве своем неграмотные, не знающие русского языка.

На 1 июля 1932 г. в юртах жили до 107 казахских рабочих, в землянках их удельный вес дости­гал 80 %, в бараках их было совсем мало [4,36]. В последнюю очередь они снабжались водой, топли­вом, освещением, находились в худших условиях по линии рабочего снабжения, медицинского об­служивания и т.д. Незнание русского языка, слабая представленность казахов среди технических и инженерных работников на многих предприятиях приводили к случаям отказа от приема их на рабо­ту или необоснованным увольнениям.

Крайне тяжелые условия труда и быта, острая нужда в рабочей силе стали причиной большой текучести кадров. Люди переходили с одного места работы на другое в поисках лучшей доли. Как удалось подсчитать, в угольной промышленности — отрасли, где положение с этой точки зрения бы­ло наихудшим, каждый шахтер выполнял одну и ту же работу в среднем не больше четырех месяцев [5]. Например, на 1 января 1935 г. в Прибалхашстрое было 4 280 рабочих. За год приняты 3 374 чел., уволились 3 710 чел. [4, 117].

Проблема нехватки рабочих кадров решалась не путем улучшения условий труда и быта, а в ре­зультате использования принудительного труда. Решением бюро райкома ВКП (б) Караганды в 1931 г. была принята программа широкого вовлечения спецпереселенцев в промышленное производ­ство. На бумаге им предоставлялись такие же возможности для работы и жизни, как и для вольнона­емных рабочих. Согласно «Положению о спецпереселенцах» они считались обладателями всех прав граждан СССР, лишь ограниченными в передвижении (документы, удостоверяющие личность, нахо­дились в местной комендатуре НКВД) [6]. Фактически культурно-бытовые условия их жизни были значительно хуже, чем у остальных рабочих.

Само их переселение осуществлялось на редкость бесчеловечно. Тысячи людей спешно проде­лали многодневный путь в скотских товарных вагонах под строгой охраной ОГПУ. Среди «кулаков» были беременные женщины, кормящие матери, дети всех возрастов, подростки и больные старики. Масса раскулаченных умирали в пути следования от сыпного тифа и желудочных заболеваний. Ты­сячами гибли они и в местах поселений. По Постановлению коллегии НКЗ РСФСР от 1 апреля 1930 г. спецпереселенцы расселялись отдельно от местного населения, в спецпоселках. Но никаких поселков не было. Раскулаченных привозили и высаживали в степи, по существу оставляя на погибель. Люди рыли землянки, укрывая их чем придется. Поверх набрасывали караганник и присыпали его землей, сооружали бараки из самана и дерна, которые летом не просыхали, а зимой промерзали. В каждый барак вселяли по 50-70 человек, где была одна печка на всех. Бедствовали с водой — пили прямо из лужи. За водой ходили за 7 км, чтобы помыться и напиться. А с собой принести воды не в чем — не хватало ведер. Скученность, сырость, голод порождали массовые заболевания [4,120].

Аналогичной была участь в регионе и депортированных народов. Сжатые сроки завершения пе­реброски сотен тысяч людей в Казахстан сразу определили огромные трудности, лишения, бедствия и страдания. При погрузке и в пути терялись родные, а потом шла длительная переписка по воссоеди­нению семьи. Во время пути в перегруженных вагонах начинались заболевания, особенно среди де­тей. Корь давала до 60 % смертности [7].

Вселение переселенцев также было неорганизованно, планы расселения постоянно менялись. Не успевали они освоиться на одном месте, как их перебрасывали на другое. Так, например, первона­чально в Карагандинской области планировалось устроить 2600 хозяйств корейцев, затем — 2255. В 1938 г. Карагандинский облисполком, заслушав доклад «об устройстве корейских переселенческих хозяйств», отметил: «не закончено устройство корейцев в существующие колхозы, но даже абсолют­но ничего не сделано по организации новых колхозов» [8. Л.40].

В районы вселения представителей депортированных народов завозили без учета их прошлой трудовой деятельности. Так, в Карагандинскую область корейцы были переселены в колхозы огород­ническо-животноводческого направления для обеспечения населения Караганды сельскохозяйствен­ными продуктами. Колхозники сельхозартели «Путь Ленина» Тельманского района писали: «... три года как мы приехали с ДВК, три года существует колхоз, имея большие убытки. Мы не умеем обра­батывать землю, так как занимались выращиванием риса. Эта работа для нас в сто крат тяжелее и ни­чего не получается, у нас ничего не выходит на трудодень: ни хлеба, ни денег. Просим переселить наш колхоз, где сеют рис. 15 ноября 1940 г.» [9]. Люди на местах испытывали крайнюю нужду в снабжении промышленными и продовольственными товарами. Остро ощущался дефицит в овощах, картофеле, мясе, рыбе, одежде, мануфактуре, обуви и т.п. К тому же покупательская способность спецконтингента была очень низка. Это связано было с тем, что многие не знали объема своего зара­ботка, так как никто не вел учета заработанным трудодням. На количестве трудодней сказывался не­дород, причем из трудодней вычитали полученную ссуду. Многие семьи находились в самом бедст­венном положении и вынуждены были попрошайничать, ходить по домам за милостыней. Работа по замене обменных квитанций за сданное в ДВК имущество не производилась, хотя СНК КазССР еще 13 ноября 1937 г. принял постановление: в декадный срок учесть обменные квитанции у корейцев. Карагандинский облисполком в своем решении от 13 января 1938 г. отмечал, что отсутствуют пол­ностью работа по части ускорения и получения натурой и средствами за сданный в ДВК сельхозин- вентарь и зернопродукты [8, л.44].

Нищенское существование переселенцев, антисанитарные условия проживания, педикулез при­водили к вспышкам эпидемиологических заболеваний. Высок был уровень смертности, особенно детской. Органы здравоохранения не в состоянии были обеспечивать профилактические и лечебные мероприятия среди населения. Это отмечал и Карагандинский облисполком в своем решении от 13 января 1938 г.: «... в области отсутствует систематическая медицинская помощь,.перевязочного материала нет, подвижной дезкамеры нет, фельдшера и врача нет» [8, л.43].

Обследование состояния хозяйственного и бытового устройства спецпереселенцев с Северного Кавказа показало, что многие из них не были трудоустроены, не имели жилья, голодали. Многие из них не выдерживали тяжелого положения и бежали из Казахстана. В Карагандинском облгосархиве нами обнаружен «Алфавитный список выселенцев, бежавших с мест поселения, подлежащих розыску и привлечению к уголовной ответственности», в котором учтены бежавших 44 курда и 49 турков [8, л.45]. Бежавших снова возвращали, о чем говорит телеграмма в адрес НКВД Азербайджанской ССР от 26 апреля 1939 г.: «54 семьи из Нахичеванской АССР самовольно выехали из мест принудительно­го вселения. Вернуть в Пахта-Аральский район под охраной группами по 3-4 вагона» [10].

В документах Переселенческого отдела НКВД СССР, которому была поручена организация пе­реселения, нам удалось обнаружить любопытный документ, который, по мнению авторов, экономи­чески оправдывает переселения: «Имеющийся уже опыт прошлых лет переселения в Казахстан под­тверждает положительные стороны этого мероприятия: в 1932 г. в Карагандинскую область было пе­реселено большое количество переселенческих хозяйств: русских, поляков, украинцев, немцев и др., которые были расселены на совершенно голом, неосвоенном месте, только при наличии удобной земли, водных ресурсов; даже не было предварительно отстроенных им жилищных домов, обобщест­вленных построек, и явно не было сельхоз. инвентаря. Все создавалось и строилось буквально с мо­мента прибытия переселенцев, с использованием в основном местных ресурсов, в первую очередь по линии строительства и рабочих рук самих переселенцев. В настоящее время на пустом месте выросли новые поселки, стройные улицы, произведено озеленение улиц и т.п. Все население занимается об­щеполезным трудом, отходничеством, полеводством, животноводством, получают высокий доход и урожай корнеплодов и зерновых культур, обзавелись скотом и птицей целиком вступили в зажиточ­ную жизнь» [11, л.62].

Как уже говорилось, большинство спецконтингента было занято на шахтах и подсобных пред­приятиях Каругля. Спецпоселенцам, работавшим на производстве, была установлена норма продо­вольствия. Например, в поселке Тихоновка — 800 грамм хлеба, мяса — 50 грамм; членам семей вы­давалось по 400 грамм хлеба, вместо мяса иногда выдавали рыбу, а также крупу или муку по 104 грамма [11, л.63].

Жизнь узников Карлага определялась внутренним распорядком. Первым документом, регламен­тирующим режимные правила в лагерях, было «Положение об исправительно-трудовых лагерях», утверждённое СНК СССР 7 апреля 1930 г. Положение определяло «изоляцию от общества особых социально-опасных правонарушителей, изъятых из трудового общежития на срок, установленный судебным приговором или постановлением ОГПУ» [12, л.20].

В исправительно-трудовых лагерях существовал строго регламентированный внутренний распо­рядок, предусматривающий правила поведения заключенных во время работы и отдыха; перечень и количество предметов и вещей, которые они могут иметь при себе; правила производства проверок, свиданий, приёма и вручения осуждённым посылок, передач, бандеролей и корреспонденции. К сред­ствам обеспечения режима относились также круглосуточная охрана и постоянный надзор за осуж­дёнными; передвижение их за пределами лагеря под вооружённым конвоем; обыски, досмотры посы­лок и передач, проверка корреспонденции; система мер поощрений и взысканий; возможность при­менения в установленном порядке мер безопасности (наручников, смирительной рубашки и, в край­них случаях, — оружия) [12, л.11]. Всех заключённых в лагерях ОГПУ делили на три категории, в зависимости от их социального положения и характера совершённого преступления. К первой кате­гории относились заключённые от трудящихся, пользовавшиеся до выполнения приговора избира­тельными правами, осуждённые впервые на сроки свыше пяти лет за контрреволюционные преступ­ления.

Режим содержания единым не был. Применительно к категориям он подразделялся на три вида: первоначальный, облегчённый, льготный. Первоначальный режим применялся ко всем вновь при­бывшим в лагерь заключённым и продолжался для осуждённых первой категории не менее шести месяцев, для второй — не менее года и для третьей — не менее двух лет [12, л.15]. Содержащиеся на первоначальном режиме могли использоваться только на обычных работах, проживать в пределах лагеря и не выходить без разрешения из бараков лагеря. Заключённые, находящиеся на облегчённом режиме, использовались на постоянной работе в учреждениях, предприятиях и на промыслах. Про­живали в общежитиях, прикреплённых к предприятиям, имели право отлучки. Направлялись на рабо­ту по рабочим спискам. Сверх условий, установленных для облегчённого режима, заключённые, на­ходящиеся на льготном режиме, имели право на выход за пределы лагеря и занимать административ­но-хозяйственные должности в управлении лагеря и по производственным работам [13].

Самым главным недостатком лагерей и колоний было то, что здесь отбывали наказания различ­ные категории заключённых: лица, впервые совершившие преступления и неоднократно судимые, «политические» и преступники-профессионалы; мужчины и женщины; взрослые и несовершеннолет­ние. Заключённых разных категорий не изолировали друг от друга, а напротив, они свободно пере­двигались по территории лагеря и имели возможность посетить любой барак или производственный участок. Естественно, такой режим содержания заключённых только способствовал формированию и росту воровских традиций и законов, а вместе с ними формировался преступный мир и росла реци­дивная преступность [14, л.1].

В лагерях ОГПУ были созданы штрафные изоляторы, куда направлялись нарушители лагерного режима на срок до шести месяцев. Право перевода в ШИЗО имел начальник Управления лагеря и его заместитель, начальники отделений и лагерных пунктов. В Долинском отделении Карлага распола­гался Центральный штрафной изолятор и карцер для особо злостных нарушителей режима. Всего в лагере имелось 45 штрафных изоляторов, которые всегда были переполнены. К штрафникам приме­нялись жёсткие меры наказания, правоограничения, относящиеся к области элементарных матери­альных и духовных благ. Грубо нарушались права заключённых по срокам нахождения в ШИЗО и санитарно-гигиеническим условиям содержания. Все штрафные изоляторы размещались в обветша­лых и аварийных зданиях. Степень изношенности помещений была такова, что даже значительные материальные и трудовые затраты не позволяли поддерживать их надлежащее техническое состоя­ние. По оценкам начальника ВОХР Карлага капитана ГБ И.И.Маевского, 70 % ШИЗО не отвечали режимным требованиям [14, л.11]. Правила инструкции по режиму предоставляли широкие возмож­ности дисциплинарного воздействия на осуждённых, предусматривали многочисленные и разные по тяжести меры наказания. К нарушителям лагерного режима применялись следующие взыскания: ли­шение свиданий, переписки, передач на срок до шести месяцев, ограничение в праве пользования личными деньгами до трёх месяцев, возмещение причинённого ущерба; перевод на общие работы; перевод в худшие материально-бытовые условия (штрафной паёк, неблагоустроенный барак); пере­вод в штрафной изолятор; перевод в штрафной лагерный пункт.

Инструкция по режиму предусматривала изменения условий содержания, осуществляемые как в пределах одного исправительно-трудового учреждения, так и путём перевода заключённых в другое учреждение, в частности, в тюрьмы. В директиве ГУЛАГа НКВД СССР от 25 апреля 1935 г. указыва­лось на создание в Казахстане следственных тюрем и тюрем первой и второй категории для содержа­ния заключённых. Затем был приказ НКВД СССР от 8 августа 1935 г. «Об организации следственных тюрем и тюрем для осуждённых к лишению свободы», а через три месяца принята Инструкция ГУЛАГа НКВД СССР «О порядке направления заключённых в срочные тюрьмы из исправительно­трудовых лагерей». Из лагерей в тюрьмы обычно направляли заключённых после содержания их в штрафном изоляторе в течение шести месяцев или когда добавлялся в судебном порядке срок наказа­ния, т.е. после исчерпания всех мер воздействия [8, л.50].

К осуждённым применяли не только систему мер наказания, но и поощрения. Основанием для поощрения служило соблюдение режима и высокие показатели в работе. Самой распространённой формой поощрения являлось зачисление заключённых на улучшенное питание. В зависимости от ви­да наказания, режима, степени исправления и перевоспитания осуждённого соотношение поощрения и наказания изменялось.

Прошедшие через тюрьмы и лагеря оставили немало воспоминаний о творившемся там произво­ле. Так, обыденной практикой являлось массовое избиение осуждённых. В Сарепском, Бурминском, Коктуринском отделениях Карлага систематически производилось избиение заключённых дежурными, офицерским и вахтерским составом, — докладывала специальная инспекторская комис­сия ГУЛАГа в 1935 г., подтверждая выводы многочисленными фактами. Спецконтингент избивался под предлогом отказа от работы, а иногда без всяких причин. Комиссия установила, что в течение ряда лет к заключённым применялись жестокие методы «воспитания» и издевательства: убийство и доведение до самоубийства, избиение, морение голодом, принуждение к сожительству. Произвол со стороны персонала лагеря усугублялся оскорблениями, открытым выражением враждебности к ре­прессированным [15, л.10]. Противоправные действия лагерной администрации в ряде случаев стано­вились предметом разбирательства. Так, в приказе № 0072 от 17 февраля 1936 г. «О борьбе с фактами издевательского отношения к заключённым в ИТЛ, тюрьмах и колониях НКВД» генеральный комис­сар государственной безопасности Г.Ягода отметил, что «несмотря на целый ряд приказов о реши­тельной и беспощадной борьбе с фактами бездушного, грубого и издевательского отношения к за­ключённым, до сих пор ещё в отдельных лагерях, тюрьмах и колониях имеют место случаи исключи­тельно безобразных преступлений и произвола со стороны лагерной и тюремной администрации» [15, л.16]. В рамках вышеуказанного приказа Г.Ягода потребовал от начальников Управления испра­вительно-трудовых лагерей и колоний (УИТЛК), Отдела исправительно-трудовых колоний (ОИТК) и ИТЛ «не оставлять без самого тщательного расследования ни одного заявления или жалобы заклю­чённых о тех или иных нарушениях в лагере, тюрьме или колонии» [14, л.18].

Меры, принимаемые руководством Карлага об искоренении противозаконных действий со сто­роны личного состава ВОХР и надзирателей к заключённым желаемых результатов не дали. Не уда­лось сломить сложившиеся у сотрудников стереотипы отношения к осуждённым, что не могло не от­разиться на конечных результатах деятельности мест лишения свободы. Ужесточение карательно­репрессивной политики государства с середины 1930-х годов не только обусловило расширение не­легитимных методов её реализации, но и оказало существенное влияние на изменение режима в ИТЛ.

В результате массовых политических репрессий увеличилось количество заключённых за контр­революционные и другие особо опасные преступления. Максимальное число приговорённых по по­литическим мотивам приходится именно на 1937-1938 гг. (около 87 %) [15, л.21]. Так, в Карлаге от­бывали срок наказания активные участники контрреволюционных, фашистских, повстанческих, на­ционалистических организаций и бывшие члены антисоветских политических партий (меньшевики, эсеры, анархисты и др.); перебежчики, вредители, руководители массовых беспорядков, бандиты, участники вооружённого разбоя, имеющие судимость за побег из лагерей [12, л.16]. Запрещалось на­правлять в лагерь осуждённых за участие в правотроцкистских контрреволюционных организациях, шпионаж, диверсию, террор, а также руководителей контрреволюционных, фашистских, повстанче­ских организаций и антисоветских политических партий [11, л.60]. В Карлаге наряду с заключённы­ми по политическим статьям находились «бытовики» и «уголовники».

Жизнь в бараках с зарешетчатыми окнами, территория, огражденная колючей проволокой и сто­рожевой охраной, ежедневный каторжный труд — вот был удел узников Карлага. В соответствии с характером наказания и установленным режимом обязанность осуждённых трудиться могла быть обеспечена и принуждением. Отказ от работы квалифицировался как грубое нарушение режима. 15 июля 1939 г. вышел приказ НКВД СССР № 0168, согласно которому заключённые, уличённые в зло­стной форме саботажа, в дезорганизации лагерной жизни и производства предавались суду [15, Л.21]. Попасть в число саботажников было очень просто, особенно лицам, «мало приспособленным к физи­ческому труду». Достаточно было не выполнить производственную норму.

В зависимости от выполнения производственных норм устанавливался размер пайка, который означал выживание или медленную смерть. В Балхашлаге, например, за выполнение нормы полага­лось: утром — баланда и 200 гр. хлеба; на обед — та же баланда и такой же кусочек хлеба; на ужин — жидкий чай и все те же 200 гр. тяжелого, непропеченного хлеба. Но и этих 600 гр. хлеба можно было лишиться, если норма не выполнялась. Тяжелый каждодневный труд, где почти все приходи­лось делать вручную, постоянно напоминал людям о том, что они почти что рабы, всего лишь рабо­чая сила, притом дармовая [16].

Итак, бытовые и жилищные условия жителей региона были крайне неблагоприятными. По про­изводственным функциям население как бы разделилось на две части. Первая — обеспечивала строи­тельство и эксплуатацию индустриальных объектов. Это работники Карагандинского каменноуголь­ного бассейна; строители, а позже и эксплуатационщики Балхашского металлургического комбината; жители рабочих поселков при рудниках и железнодорожных станциях. Вторая — должна была ре­шать их продовольственную проблему. Это обитатели совхоза «Гигант» ОГПУ НКВД и Осакаров- ская группа сельхозпереселенческих поселков и подсобных сельскохозяйственных артелей на пред­приятиях.

Список литературы

1. Центральный Государственный архив Республики Казахстан (далее ЦГА РК). — Ф. 15. — Оп. 1. — Д. 24.
2. Кенбаев Р. Люди медного гиганта. Очерк истории Балхашского Ордена Ленина горно-металлургического комбината им.50-летия Октябрьской революции. — Алма-Ата: Политиздат, 1977. — С. 14-15.
3. Женщины Казахстана — активные строители социализма 1918-1945 гг. Сб. документов и материалов.- Алма-Ата: Про­свещение, 1981. — С. 195.
4. Абиев Б. Карагандинский угольный бассейн. — Алма-Ата: Казахстан, 1946. — 236 с.
5. БоффаД. История Советского Союза. — М.: Просвещение, 1990. — С. 376.
6. Государственный архив Карагандинской области (далее ГАКО). — Ф. 3. — Оп. 1. — Д. 6. — Л. 49-51.
7. Кан Г. Корейцы Казахстана: исторический очерк. — Алматы: Казахстан, 1994. — С. 127.
8. ГАКО. — Ф. 18. — Оп. 1. — Д. 164.
9. ГАКО. — Ф. 27. — Оп. 1. — Д. 9. — Л. 16.
10. ГАКО. — Ф. 306. — Оп. 1. — Д. 32. — Л. 6.
11. ЦГА РК. — Ф. 1490. — Оп. 1. — Д. 13.
12. ЦГА РК. — Ф. 1987. — Оп. 1. — Д. 3.
13.  ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои / Под ред. И.В.Добровольского. Франкфурт/Майн. — М.: Автор, 1999. —С. 92.
14. Архив управления Комитета по правовой статистике и специальным учетом Генеральной прокуратуры по Карагандин­ской области (далее — Архив ПС и СУ). — Ф. 16. — Оп. 1, Д. 2.
15. Архив ПС и СУ Ф. 16. — Оп. 1. — Д. 1.
16. Земсков В.М. ГУЛАГ (историко-социологический аспект) // Социологическое исследование. — 1991. — № 7. — С. 58.