Имя как феномен традиционной культуры

Имя и связанные с ним ритуалы имянаречения являются неотъемлемой частью культуры многих народов. Уже на ранних ступенях развития человечества имени приписывалась магическая сила и сакральность. Оно определяло судьбу человека, его дальнейший жизненный путь, положение в обще­стве.

Имена людей несут в себе значимую часть культуры и традиции всего народа. В России с при­шествием христианства славянские имена почти полностью ушли в небытие. Существовали списки славянских имен, запрещенных церковью. Одна часть имен (Лада, Ярило) была именами славянских богов, обладателями второй части были люди, которые и после христианизации Руси пытались вос­становить культ и традиции язычества (волхвы, богатыри).

До принятия христианства у славян имена выбирались родителями. Они имели определенное смысловое значение: Светлана, Людмила, Красава, Любава, Милонега, Добронрава, Забава, Милуша, Всеволод, Владимир, Добромысл, Добрыня, Ярослав, Мстислав, Святослав, Ярополк, Святополк и т.д.

Называли детей и по времени и обстоятельствам появления их на свет. В старинных рукописях можно встретить имена: Зима, Дорога, Полетко, Суббота, Мороз, Подосен; называли по профессиям людей: Кожемяка, Быкодер; по именам разных животных, птиц, рыб: Заяц, Линь, Сом, Гусь, Соло­вей, Баран, Кот; по народностям, жившим возле места рождения: Татарин, Мордвин.

Кроме выбора, существовал обычай выходить за ворота и спрашивать имя первого встречного или встречной. Какое имя называлось, такое и давали новорожденному. Считалось, что это принесет ребенку счастье.

Для полного исчезновения этих имен понадобилось почти шесть столетий, и дольше всего со­противлялась введению нового имянаречения северо-западная часть Руси, которая еще ряд столетий после принятия христианства оставалась языческой.

Древние истоки ритуала имянаречения восходят к анимистическим представлениям людей, со­гласно которым имя воплощает в себе рождение новой души. До тех пор, пока у ребенка не было имени, он находился как бы на грани двух миров: земного мира и мира «иного», поэтому до креще­ния его называли просто «новым человеком», или «куколкой».

Например, у восточнославянских народов мать и отец новорожденного не присутствовали на крестинах. Они не должны были смотреть, как крестные родители уносят ребенка в церковь. В связи с этим В.И.Еремина приводит такой пример: «У прибалтийских народов, латышей в частности, был известен обычай, согласно которому мать не должна смотреть, как носильщица уносит ее ребенка в церковь, и после ухода участников церемонии она должна лечь спать. По возвращении из церкви кре­стные просили отгадать имя ребенка или объявляли у входа в комнату: «Куколку увезли, Аннушку привезли!» [1; 210].

Согласно общеславянским представлениям, если дети умирали до крещения, то они превраща­лись в демонов, поэтому их не отпевали, не оплакивали, погребали голыми, не хоронили на кладби­ще, не поминали. Считалось, что души этих детей не успокаиваются и скитаются по свету, пока их не нарекут. Поэтому в Полесье некрещеным « мальчикам обычно давали имя Иван, а девочкам — Ма­рия, в России мальчиков часто называли Богданами, т.е. данными от Бога. <...> По полесскому обы­чаю, услышав их плач, надо назвать мужское и женское имя: Адам и Ева, Иван и Мария» [2; 65].

В традиционной культуре многих народов антропонимам приписывались магические функции. Так, общераспространенной была вера, что имя может оказать на человека благоприятное воздейст­вие или навредить ему.

С этой целью в русской традиции ребенку очень часто давали имя какого-либо христианского святого, которому посвящен ближайший ко дню рождения ребенка праздник. Считалось, что это имя будет способствовать росту новорожденного и наоборот, если дать имя святого по календарю «на­зад», то ребенок не будет расти [3; 601].

Об этом писал в свое время ученый-богослов П.А.Флоренский: «Имена распределяются в на­родном сознании на группы. Если священник даст крещаемому имя преподобного — это обещает ему счастливую жизнь, а если имя мученика — жизнь сойдет на одно сплошное мучение» [4].

Традиция наречения ребенка благозвучным именем, приносящем счастливую судьбу, была ши­роко распространена у многих народов. Так, например, в арабской культуре популярными были «го­ворящие» имена, изначально наделяющие ребенка тем или иным качеством. Например: Джамиля (красивая), Карим (щедрый), Амин (честный) и т.д.

Согласно другим представлениям, имя человека обладало способностью останавливать смерть детей в семье. В этой связи в славянской традиции было широко распространено наречение именами родителей или деда и бабки.

Но данный обычай противоречил запрету повторения имени в одной и той же семье и роде, по­скольку бытовало поверье, что, если один из тезок умрет, смерть ожидала и другого. Поэтому имена родителей давались только в особых случаях, таких как частая смертность детей в одной семье.

Иногда детей в семье специально называли одинаковыми именами, также в магических целях. Например, если у женщины рождаются одни девочки, она должна дать последней свое имя, чтобы следующим родился мальчик.

Подобный принцип «ономастической магии» был распространен не только у славянских наро­дов, но и у казахов. По этому поводу Ч.Ч.Валиханов в свое время писал: «Ырым <...> называются <.> обряды, исполняемые в виде предзнаменования. Например, те, у кого нет сыновей, а родятся девочки, дают последней из своих дочерей имя Үлтуган «сын родился», чтобы оно было предзнаме­нованием для рождения сына» [5].

Действительно, труды Т.Джанузакова — одного из авторитетных исследователей казахской ономастики, подверждают, что казахи в прошлом верили в то, что удачный выбор имени ребенка мо­жет защитить его в жизни от различных бедствий, от преждевременной смерти. Поэтому стали появ­ляться так называемые «защитные» или «охранительные» имена: Мыңжасар — тысячелетний, Өмірзақ — долгожитель и др.

В этой связи в казахской антропонимике широко распространен ряд имен, обозначающих поже­лания ребенку долгой жизни, счастья и т.д.: Ораз — счастье, Жылқыбай — богатый лошадьми; имена описательные, включающие физические особенности ребенка: Сарыбас — рыжеголовый, Қарақөз — черноглазая и т.д.; день и место рождения: Дүйсенбі — понедельник, Еділ — родившийся на берегу Волги; выражающие чувства родителей, например, Қуаныш — радость [6].

Современные исследования подтверждают устойчивость названных представлений среди каза­хов и в наши дни. Так, А.М.Танабаева, Ф.Ш.Оразгалиева отмечают: « По традиции в тех семьях, в которых часто умирали дети, новорожденных сыновей называли: Тұрар, Тұрсын, Тоқтасын (пусть останется, будет жить), Өтеміс, Төлеген (возмещенный, возвращенный, восстановленный). Если рождались одни девочки, чтобы следующий ребенок был мальчиком, давали имена: Ұлтуар, Ұлтусын, Ұлболсын, Ұлжан, Ұлмекен (да будет сын, родится сын, а не мальчик ли?)» [7].

Существовали и другие способы предотвращения смерти и болезней новорожденного. Так, если в семье умирали дети, то последующего ребенка называли именем птицы или дикого животного, на­пример: Сокол, Волк, Медведь, Заяц и т.д. Полагали, что таким образом они обманут злых духов, ре­бенок не умрет, и род сохранится. Видимо, от этих имен потом произошли многие фамилии: Соколов, Волков, Медведев, Зайцев и т.д.

Кроме этого считалось, что святой, по имени которого назван ребенок, будет хранить его всю жизнь или младенца называли каким-нибудь редким именем. Сербы Косова ребенка, родившегося в семье, где умирали дети, называли именем самого старого человека во всей округе, чтобы жизнь его была такой же долгой.

Южные славяне широко использовали так называемые «останавливающие» имена, например, Стана, Стоян и др.; с этой же целью полешуки нарекали младенца именем Адам или Ева. Чтобы до поры обмануть болезнь, приставшую к ребенку, надо временно назвать мальчика именем девочки, и наоборот.

Имя считалось одним из распространенных оберегов, поэтому у многих народов принято было скрывать имя, данное ребенку при рождении. В этой связи В.И.Еремина, исследуя традиции восточ­нославянских народов, отмечает: «. официальное имя скрывалось, утаивалось, а объявлялось совсем другое имя. <.> Если ребенок рождался хилым, имя выкрикивали в печную трубу: кричали разные имена, а называли тем, при котором ребенок переставал плакать» [1; 72].

«У болгар не разрешается называть ребенка по имени до крещения, иначе он вырастет несчаст­ливым. После церковного обряда в течение 40 дней также не упоминают детское имя, чтобы «сохра­нить сон младенца» и «уберечь его от нечистой силы». Имеются сведения, что крестильное имя скрывается вплоть до венчания. И, наоборот, при лечении заболевшего младенца, читая заговор, три­жды громко произносили имя младенца, как бы возвращая ему жизненную силу» [8; 315].

На Руси ребенку давали два имени: одно — «настоящее», а другое «ложное», которое использо­валось в повседневной жизни, оберегая его от грозящих ему опасностей. В этой связи особое место в древнерусской культуре занимали так называемые имена-обереги: Бессон, Болван, Горе, Грязной, Гнилозуб, Кручина, Лихой, Мертвой, Невзор, Негодяй, Некрас, Нелюб, Крив, Угрюм, Упырь и т.д. По­добные имена больше напоминали оскорбительные прозвища, однако своей неблагозвучностью они были призваны уберечь ребенка от порчи и сглаза.

В казахской традиции долгое время оберегами были не только неблагозвучные имена, но и име­на представителей других наций или нарицательные имена: Көтібар (Задница), Итбай (Собака), Мыржықбай (Сморчок), Шарлес (Чарлз), Шапай (Чапай), Пишат (печать), Моряк, Социал и др.

Обычай сокрытия истинного имени ребенка был широко распространен у многих народов, осо­бенно в семьях, где часто умирали дети. Данное при крещении имя скрывалось в течение определен­ного срока — от нескольких дней до многих лет, иногда имя не раскрывалось до самой смерти. «В Западной Сибири, в Ужицком крае были случаи, когда в селе умирал старый человек и никто не знал его настоящего имени, потому что те, кто его знал (кум и родители), давно умерли» [3; 608].

У южных славян был распространен следующий обычай: ребенка клали на дороге, и первый, кто наткнется на него, должен дать ему имя, обычно: Найден, Найда и т.п. [9].

Одна из магических функций ритуала имянаречения была связана с верой людей, что с именем передается характер или судьба. Поэтому в русской традиции новорожденных не называли именами, которые носят или носили слабоумные, пьяницы, сумасшедшие, трусы и т.п. Считалось, что нельзя давать новорожденному имя умершего ребенка, но можно было назвать ребенка именем деда или бабки, если они долго жили и были счастливы. В наше время этот обычай распространяется на более близких людей: отца, мать, дядю, тетю [10].

Между тем, в казахской культуре и сегодня считается непозволительным называть детей имена­ми предков и родителей в силу опасности в будущем «подвести», опозорить священное имя.

В то же время до сих пор широко распространен другой ритуал: нарекая ребенка тем же именем, какое носит ребенок родственника или друга, необходимо спросить у него «разрешения», а затем пригласить в гости и одарить. Конечно, во многом этот ритуал носит сегодня игровой характер, одна­ко игнорирование его может привести новоиспеченного родителя к шутливому публичному осмея­нию и подозрению в скупости.

Одним из видов «ономастической магии» являются окликание и переименование. В ряде славян­ских обрядов произнесению имени, его выкликанию придавалось значение воссоздания первородной сущности и воплощения желаемого.

В русской свадебной обрядности особое место занимал ритуал величания жениха и невесты, т.е. называния их по имени-отчеству, что означало их признание, узнавание, переход в новый социаль­ный статус. Для сравнения — до венчания молодые были безымянными: жених — чуженин, а невеста — (не ведать) — неизвестная.

Кроме этого, получение молодоженами права называться по имени-отчеству закреплялось в осо­бом обряде — «вьюнишнике», или «окликании молодых», проводившемся ежегодно в первое воскре­сенье после Пасхи. Во время этого обряда молодоженам пели песни, в которых их величали.

В свою очередь «у восточных славян, чтобы поскорее забыть покойного мужа, вдова громко вы­крикивает его имя в печную трубу», чтобы оно улетело вместе с дымом [9].

Людей, вступивших в брак в глубокой старости (т.е. как бы начавших вторую жизнь) или же­нившихся в четвертый раз (т.е. превысивших количество браков, допустимых для одной человече­ской жизни), обязательно переименовывали.

При болезни человека также прибегали к перемене имени как к средству «перерождения» чело­века, расторжения его связи с болезнью и обмана демонических сил, насылающих болезнь.

Южные славяне использовали переименование как защитное средство, например, при переезде из одной местности в другую для того, чтобы оставить старую жизнь, в том числе и грехи, вместе с именем в прошлом.

Переименование также могло применяться в инициальных ритуалах. Например, украинские ре­месленники-гончары совершали обряд переименования при посвящении в подмастерья молодых ра­ботников (по аналогии с переименованием при пострижении в монахи).

Ономастические обряды переименования и окликания широко применялись и в славянской ско­товодческой магии. Так, для защиты коров от нечистой силы в купальскую ночь крестьяне их пере­именовывали: «Выкликая поименно чужих коров, молочные ведьмы водят по росе цедилкою <.> Для предупреждения такого чаровства нужно переиначивать коровьи клички при утреннем выгоне скота в поле накануне Купалы .   » [1; 118].

Кроме этого широко был распространен обычай, по которому хозяйка поутру в Великий четверг «в дымное окошко «кличет скот» во двор свойственной каждой породе кличкой до тех пор, пока какое-нибудь животное случайно не подаст своего голоса, пока, например, корова не смычит ., что прини­мается за верный признак, что в наступающем году не падет ни одно животное той породы» [8; 175].

Для ономастической культуры многих народов до сих пор характерно табуирование имен един­ственных детей, любимых внуков, близких родственников и т.д. С этой целью активно используются «домашние», сокращенные, ласкательные или «другие» имена, выполняющие охранительные функ­ции.

Существует ряд ономастических табу, связанных с браком и семьей. Генетически эти запреты восходят к родоплеменным отношениям людей. С этой точки зрения молодая невестка, пришедшая в дом мужа, воспринималась как «чужая», потому что пришла из другого рода. Поэтому при именова­нии невестки или при обращении ее к кому-либо использовались табуированные имена.

Как отмечает М. Фасмер, «табуистическое название должно было защитить женщину, вступаю­щую в чужой для нее дом, дом ее жениха, от злых духов; этим же объясняется и наличие у нее сва­дебного покрывала» [11].

У казахов долгое время сохранялся обычай, по которому невестка должна была называть роди­телей мужа и всех домочадцев не их прямыми именами, а придуманными ею, сакральными.

Отсюда сохранившееся у многих народов до настоящего времени табуирование имен супругов: «мой», «он», «хозяйка», «сам», «шал» (старик), «кемпір» (старуха) и т.д. Безусловно, магическая функция подобных имен не воспринимается самими носителя речи и используется ими, как правило, по привычке.

Как мы уже отмечали, с точки зрения анимистического мышления, имя считалось неотъемлемой частью человека, как и любая часть его тела. Со смертью человека оно должно было уйти вместе с ним. Поскольку душа человека приравнивалась к его имени, имя покойника или умирающего стара­лись не упоминать, опасаясь вызвать покойника обратно.

Так, в Западной Сербии умирающего не смели называть по имени, чтобы душа его не «раздвои­лась» при выходе из тела. Не произносили имя покойника и в поминальных ритуалах, а также в пери­од соблюдения траура.

В Верхнем Полесье имя покойника заменяли на он (она), несчастный, бедняга, мертвец или же просто покойник (покойница). Если же в каком-нибудь доме был ребенок, носивший то же имя, что и умерший, то некоторое время этого ребенка называли каким-либо прозвищем, чтобы произнесением имени покойника не навредить его ближайшим родственникам.

Имена умерших не только табуировались, но и обладали защитной магической силой. «По по­лесским представлениям, при встрече с волком надо назвать имя трех (или девяти) умерших родст­венников, и тогда волк не тронет. В случае пожара надо трижды обежать дом, выкрикивая имена две­надцати утопленников, тогда огонь не распространится, а пойдет столбом вверх» [3; 614-615].

Имена собственные имеют огромное значение в межкультурном общении. Знание имен собст­венных способствует более успешному межкультурному взаимодействию. Но очевиден и тот факт, что ни одна культура не может полноценно развиваться, не взаимодействуя с культурой других наро­дов. В результате межкультурных взаимодействий происходят заимствования одной культурой эле­ментов другой культуры, что сказывается в языке того или иного народа, в том числе и в именном составе.

Г. Б. Мадиева в статье «Имя собственное в контексте межкультурной коммуникации» рассматри­вает имя собственное как концепт, который представляет собой «совокупность собственных имен и все представления, стоящие за ними» [12]. По ее мнению, данная категория имеет универсальный характер, т.е. обладает всеобщим значением для всех народов. Но при этом важно учитывать, что ка­ждый народ имеет свою специфическую систему именования, обусловленную национальной культу­рой.

«Имя рождалось как словесное отражение обычаев, нравов, религиозных ритуалов и их пред­метных атрибутов. Имя не только имеет функцию обозначения индивидов для удовлетворения прак­тической необходимости общения в пределах определенных социумов, но и сложным образом отра­жает, фиксирует состояние их культуры» [13].

Как видим, постигая менталитет какого-либо народа, следует обратиться к именам собственным, так как имена собственные позволяют выявить особенности культурных традиций данного народа: «Личные имена людей — знаки и символы, которые могут быть расшифрованы и описаны.

Семантическое пространство личного имени, являясь значимым элементом в системе языка и культуры, способствует выявлению ментальных, национально-культурных особенностей этноса. Рас­крыть содержание антропонима можно, опираясь на общеязыковые и культурно-психологические коннотации антропонимов в сознании (менталитете) народа (фоновые знания, вертикальный кон­текст, культурные традиции). Семантика антропонимов является потенциально важной областью ис­следования как с лингвистической точки зрения, так и с точки зрения межкультурной коммуника­ции» [14].

Имена собственные обладают яркой национально-культурной семантикой, поскольку их значе­ния прямо произвольны от истории и культуры народа — носителя языка. В именах отражаются ге­нетические, исторические и культурные особенности формирования этноса, его художественное на­следие. Знание имен, фамилий позволяет расширить наши представления о прошлом, осознать нерас­торжимую связь между языком и народом.

Таким образом, имена собственные, отразившие традиционные представления, верования, зна­ния народа об окружающем мире, его богатый жизненный опыт, являются ярким показателем исто­рии национальной и общечеловеческой культуры. 

Список литературы

1. Еремина В.И. Ритуал и фольклор. — Л.: Наука, 1991. — 280 с.
2. Славянский и балканский фольклор: Этнолингвистическое изучение Полесья. — М.: Индрик, 1995. — С. 65.
3. Толстой Н.И., Толстая С.М. Имя в контексте народной культуры // Язык о языке. — М.: Наука, 2000. — 703 с.
4. Флоренский П.А. Имена. — М.: Купина, 1993. — С. 16.
5. Валиханов Ч.Ч. Собрание сочинений: В 5 т. — Т. 1. — Алма-Ата: Глав. ред. казах. сов. энцикл., 1984. — С. 209.
6. Джанузаков Т. Очерки казахской ономастики. — Алма-Ата: Наука, 1982. — С. 10-26.
7. Танабаева А.М., Оразгалиева Ф.Ш. Лексика и фразеология как источник этнокультурной информации. — Караганда:Изд-во КарГУ, 2001. — С. 91.
8. Славянский вестник. — М.: МАКС Пресс, 2004. — 189 с.
9. Словарь языческой мифологии славян // http. www. yandex. ru.
10. Разумова И.А. Потаенное знание современной русской семьи. Быт. Фольклор. История. — М.: Индрик, 2001. —С. 204.
11. ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка: В 4-т. — Т. 3. — М.: Прогресс, 1987. — С. 54.
12. Мадиева Г.Б. Имя собственное в контексте межкультурной коммуникации // Вестн. КазНУ. — 2001. — № 16 (50). —С. 88.
13. ГрошевВ.Д. Календарь российского земледельца (народные обычаи и приметы). — М.: Просвещение, 1991. — С. 8.
14. Алешина Л.Н. Отражение ментальных особенностей в национальных антропонимических системах // Вестн. ЦМО МГУ. — 2009. — № 1. Лингвокультурология. — С. 62.