Деривация понятия о смысле в аналитической философии Б. Рассела, Г. Фреге, Дж. Уотсона, Э. Гуссерля и Л. Витгенштейна

В статье рассматривается проблема сравнения понятия смысла в аналитической фило­софии Б. Рассела, Г. Фреге, Дж. Уотсона, Э. Гуссерля и Л. Витгенштейна. Здесь концепты могут сохранять свое объективное значение и без экстенсионалов, равно как и предложения без референт­ных указаний могут по-прежнему иметь объективно пропозиционное содержание. Такое отделение понятия значения от понятия смысла имеет далеко идущие результаты в философии языка и смысла XX века.

В широком смысле, XIX век был охарактери­зован повышением интереса к истории и исто­рическому развитию, каковой интерес возник во многом благодаря естественно произошедшему отказу от идущего от времен Платона убеждения о том, что мир наполнен статическими формами и неизменными естественными видами. Новый подход, согласно которому мир и его содержа­ние представляют собой изменчивую и разви­вающуюся структуру, повлиял на возникновение новых течений во всех отраслях науки: эволюци­онизму в биологии стали соответствовать исто­рическая лингвистика (на смену которой в XX веке пришла структурная) и возникшая в герма-ноязычном мире научная психология. Вместе с созданием У. Джонсом теории индоевропейских языков в философии языка возникло течение эволюционистов, обратившихся к попыткам восстановления смыслов и форм слов вплоть до так называемого Ursprache, или первоязыка, связывавшегося в теории с самыми основами мышления перволюдей, основами, впоследствии результировавшими в смысловых формах ratio и mens современного человека. А. Шлейхер, на­пример, рассматривал язык не как орган смысла, но как цельный смысло-организм, развивающий­ся одновременно в своих аспектах языка и смыс­ла по правилам биологической таксономии. То есть историческая лингвистика в части теории смыслов в XIX веке характеризовалась, главным образом, доктринарным уложением немецкого идеализма о том, что язык не просто отражает смыслы среды (реальности), f участвует в про­цессе конституирования этой среды (нелишним будет сказать, что эта теория, фактически, яв­лялась прототипом будущих течений так назы­ваемой школы Сепира-Уорфа): например, В. фон Гумбольдт утверждал, что в языках обнаружимы «внутренние формы смысла», системы звуко-значения, порождающие различия в мировоззре­ниях обществ, говорящих на разных языках.

Тенденции немецких романтизма и идеализ­ма, породившие значительное повышение спеку­лятивности в исследованиях смысловых особен­ностей языка (главным образом, это относится к этимологии), сработали в качестве толчка к возникновению в конце XIX века нового течения младограмматиков (Jungergrammatiker), пред­ставители которого, заклеймив господствующие представления о смысле языка и смыслах в языке антинаучными, вновь устремились к методологи­ческому эмпиризму в противовес идеалистиче­ской спекулятивности: можно даже сказать, что некоторые младограмматики отказались от фило­софского аспекта восприятия категорий смысла, сконцентрировавшись на чисто лингвистических фонологических штудиях. С другой стороны, правое крыло движения было вовлечено в дея­тельность по соединению теорий смысла с раз­вивавшимися в то время социальными науками: например, Г. Пауль ассимилировал психологию И. Герберта с теориями смысла, сформулировав идею об организации семантической памяти в бессознательном - слова как смыслы, утверждал Пауль, категорируются иерархическими класте­рами, рационально проиндексированными по семантическому содержанию и грамматическим функциям таким образом, чтобы нужный смысл в слове мог быть достигнут в любое время при течении речи. Младограмматическое движение в оппозиции крайнему историзму своих ближай­ших предшественников достигло своей высшей точки в учении Ф. де Соссюра, начинавшего свою деятельность как младограмматик и осно­вавшего затем школу структурализма, домини­ровавшую в философии языка и смысла вплоть до революции Хомского в XX веке.

Как явствует из примера с семантической теорией Пауля, лингвисты и философы в конце XIX века были полностью готовы к объедине­нию с психологами для достижения большей объемности своих теорий смысла. Аналогич­ное движение можно было заметить и в среде психологов: так, В. Вундт, основатель первой в истории психологический лаборатории, высту­пил в качестве автора нескольких крупных работ по «психологии языка», где, следуя традициям немецкого рационализма и принимая суждение или пропозицию за фундаментальный психоло­гический акт, Вундт предпринял попытку про­ведения всестороннего анализа тех категорий единения смысла и суждения, которые позволя­ют внутренним значениям воплощаться в пред­ложениях. Производство предложения в языке, по Вундту, начинается с апперцепцией общего впечатления о некой идее, удерживаемой затем в рациональных структурах в качестве общности, разделяемой во время языкового осмысления та­ким образом, чтобы ее компоненты соответство­вали грамматическим формам. Производство внешнего смысла, можно сказать, достигается путем разложения мысли (внутреннего смысла) на синтаксические категории, которые, однако, продолжают оставаться единым целым в своем функциональном аспекте. Оттого, что кратков­ременная память лимитирована в своих объемах, грамматическая структура, по Вундту, организо­вана в фазы, начинающиеся со смыслов подле­жащего и сказуемого и расширяющаяся вплоть до реально-физического выражения, выносяще­го внутренние смыслы. Подобные исследования и заключения близки к кантовской идее прима­та предложения как основного носителя смысла (в отличие от господствовавшего до Канта вос­приятия слов/имен в этом качестве) и противо­поставлены атомизму и английскому эмпиризму. Пропозиционные значения, или «необразные мысли», выдвинутые Вюрцбургской школой, также направлены против убеждения эмпири­ков о том, что смысл может быть отождествлен с ментальным образом, произведенным от чув­ственного восприятия реальности.Идеи структуралистов через посредство рас­пространяющейся повсеместно эволюционной теории, достаточно быстро достигли Англии и Америки, и после появления влиятельного сочи­нения Ч. С. Пирса «Как сделать идею понятной», в англоязычном мире распространилась теория о смысле как совокупности концептов и пропо­зиций, развитая, в частности, такими филосо­фами, как У. Джеймс и Дж. Дьюи. Джеймс рас­сматривал смысл в прагматическом отношении, связывая этот подход с функциональной психо­логией индивидуальности: язык в рамках этого учения представляет собой руководство для бу­дущих смыслов, а утверждение функционирует как вспомогательное средство для его движения в будущее, истинность смысла же может быть измерена через эффективность взаимодействия этого смысла со средой. Вся интеллектуальная активность, таким образом, рассматривается как биологическая утилитарная практика, а смыслы в своем качестве продуктов интеллектуальной деятельности представляют собой один из видов социальной адаптации. Подход Дьюи несколько отличается от изложенных теорий Джеймса: не­смотря на то, что язык также воспринимается им в виде дарвинистского инструмента для повыше­ния эффективности работы, смыслы, однако же, представляются Дьюи как явления социологиче­ского порядка, принадлежащие общинным обра­зованиям. Критикуя доктрину позднего Витген­штейна о смысле как практическом приложении, Дьюи утверждает, что «звук, жест или написан­ный знак, вовлеченные в язык, являются само­стоятельными явлениями. Однако же слово не таково, поскольку оно не становится словом че­рез объявление об интеллектуальном существо­вании, оно становится словом - через присоеди­нение смысла; и этот смысл присоединяется в том лишь случае, если слово используется через единство действий. Человек и вещь одинаково служат орудиями в общем, разделенном между субъектами умозаключении. И эта общность зна­чения и является смыслом». Распространимость смысла на сеть социальных дискурсов стала те­мой, последовательно рассматриваемой школой диспозиционного бихевиоризма Ч. Морриса и социального бихевиоризма Дж. Г. Мида. Изме­няя представление Джеймса об индивидуальных смыслах на противоположное, Мид доходит до объявления самих понятий разума и самости конструктами социального взаимодействия и общности разделенных смыслов (в этом можно обнаружить параллель со спором Юма и Беркли, в ходе которого Юм выставил аргумент о бер-клианской редукции таких понятий, как разум и самость).

Влияние дарвинизма на англо-американскую философию смыслов, таким образом, привело к пониманию смысла как контекстуализации со­циальных сред, в то же время более радикально-холистические взгляды на смысл развились в среде германских философов XIX века. Как из­вестно, И. Кант, идеи которого имели для немец­кой философии XIX века чрезвычайно большое значение, предполагал, что весь опыт индивида фильтруется через имманентные когнитивные образования, в результате чего человеческое зна­чение оказывается целиком отрезанным от того, что представляют вещи-в-себе в экстраменталь­ных средах. Последователи Канта в идеалист­ской и постидеалистской традициях немецкой философии продолжили эту мысль тем сообра­жением, что, если всякое знание осуществляется посредством предсуществующих ментальных структур, то и язык, равным образом, отрезан от всего нелингвистического. Языки как свободно существующие символические системы имеют внешнюю когеренцию, однако, в представлении неокантианцев, они не могут нести ни истины, ни каких-либо смыслов, имеющих отношение к реальности. С. Блэкбёрн описывает это разъеди­ненное состояние языка и смысла следующим образом: «идеализм XIX века обрубает всякую связь между языком и миром, по крайней мере, если мир рассматривать как нечто отличное от мысли. Язык и мысль представляются целиком самозаключемыми в некоем солипсическом единстве (как это происходит и в деконструкти-вистской традиции, согласно которой ничто не лежит за пределами текста, так как любая по­пытка соединить текст с чем-то вне его только производит большее количество текста). При подобном подходе основной жертвой становит­ся истина, которая перестает рассматриваться как связующее звено между языком и миром и становится либо единством и целостностью всей структуры суждений (когерентная теория истинности), либо тем эффектом, который вос­производится словами при направленном их ис­пользовании». Язык, из которого устранена его референтная функция, может представлять зна­чения только интернально, в форме внутрикуль­турных лингвистических конструкций. Такая разработка смысла может возыметь место через генерацию новых значений от старых путем ме­тафорического смыслового трансфера или через интерпретацию и обновление укорененных в культуре мифов и нарративов.Ко времени смены веков все тенденции в тео­рии смыслов были уже в достаточной степени разработаны для появления на их основе новых подходов к проблеме смысла. Помимо структу­рализма, в XIX веке была выработана сложная система когнитивной психологии языка, а также был заложен базис для исследования проблемы смысла с точки зрения метафористики и пере­даваемых посредством культуры нарративов. Благодаря появлению эволюционной биологии, имевшей влияние практически на все научные сферы, в лингвистике и философии языка воз­никли тенденции к толкованию смысла как био­логического феномена, данного либо в форме анималистического аффекта, либо как варианта медиатора бихевиористических устремлений, либо в качестве адаптации индивидуального по­ведения к среде.К наступлению XX века революционные новшества в символической логике начали сти­мулировать обновление интереса к проблемам языка и значения в среде англоязычных фило­софов. Аналитическая философия, ставшая фак­тическим результатом этого лингвистического поворота, вновь начала пользоваться аппаратом формальной логики для апеллирования к про­блемам смысла. Логический атомизм Б. Рассела и раннего Л. Витгенштейна, например, постули­рует, что достаточно сильный логический аппа­рат высказывания имеет возможность направить язык таким образом, что его лексические ком­поненты нацелятся непосредственно на экстра­лингвистические объекты мира (так называемая изобразительная теория смысла). Однако уже на первых стадиях разработки этой теории был по­ставлен вопрос о том, можно ли рассматривать смысл в его редуцированном до референтных значений отношении как собственно смысл сам по себе. Среди важнейших концепций аналити­ческой философии в связи с постановкой такого рода вопросов возникло в том числе очерченное Г. Фреге разграничение между смыслом и значе­нием (Sinn und Bedeutung): «те случаи, когда одно придаточное нельзя заменить другим с тем же истинностным значением, не противоречат на­шему взгляду, что истинностное значение явля­ется значением предложения, смыслом которого является мысль». Продолжая и расширяя более раннюю концепцию Дж. С. Милля (о разграни­чении между коннотацией и денотацией), Фреге заключает, что теория смысла должна рассматри­вать не только значение какого-то высказывания, но и его смысл, то есть когнитивную ценность, или тот концепт, который передается реципиен­ту речи в том случае, если высказывание понято им. Согласно Фреге, ощущения (намерения) со­ставляют ту группу стимулов, которая позволяет ассигновать референты высказываниям (точнее, их денотатам или экстенсионалам), и, что осо­бенно важно, они могут функционировать в качестве значений нереферентных выражений (подобных, как говорит Фреге, названиям мифи­ческих существ) и предложений, описывающих несуществующее в реальности положение дел. По мнению Фреге, концепты могут сохранять свое объективное значение и без экстенсионалов, равно как и предложения без референтных указаний могут по-прежнему иметь объективно пропозиционное содержание. Такое отделение понятия значения от понятия смысла (отделение, в общих чертах встречающееся уже у стоиков в доктрине лектонов, и по-прежнему сохраняю­щее свои позиции в аналитической философии) имеет далеко идущие результаты в философии языка и смысла XX века. Рассмотрев особен­ности интердисциплинарной науки о смысле в конце XIX и в XX веке, мы выделили несколько тенденций в рамках этой науки, одни из кото­рых прямо производятся от немецкой романти­ческой школы, объединяясь с биологическими и лингвистическими достижениями XIX века, другие же тяготеют к возрождению эмпиризма и эпикурейско-скептической методологии как наи­более узко и строго научной. Стоит отметить, что некоторые важные концепции (например, витген-штейновская) рассмотрены нами лишь в самых общих чертах, а позднейшие теории - начиная с деконструктивизма и постмодернизма - не рас­смотрены вовсе. Это связано с тем, что, избрав для теоретической репрезентации более раннюю аналитику, названные теории мы оставляем для их применительной экспозиции в дальнейшей практической работе. Мы затронули проблему преемственности традиций и показали пути объ­единения философско-психологического учения Вундта с более поздними и достаточно отлич­ными по методологическому аппарату школами англо-американского структурализма (Джеймс и Дьюи, через Пирса), а также предположили воз­можность циклического хода идеи, в результате которого обновленные идеи структуралистов вновь вернулись в германоязычный мир, посте­пенно сливаясь с приобретающей в Германии XIX века всё большее значение кантовской тео­рией познания. Обратившись к среднему перио­ду структурализма в философии языка и смысла, мы в первую очередь отметили некоторые раз­личительные особенности дескриптивизма Фреге и Расселла, показав, что понятие «семантики Фреге-Расселла» должно быть во многих аспек­тах пересмотрено. Кроме того, проанализировав тенденцию сближения теорий смысла и значения у Фреге и Гуссерля, мы выделили, во-первых, систему именной референтности у Фреге (се­мантическое деление на предложение, которое присоединяет смысл как мысль и значение как категорию истинности; деноминат, присоединя­ющий смысл собственного имени и его значение как объекты, и концептуальное слово, значение которого выражено концептом и может включать в себя все подпадающие под концепт объекты), во-вторых, отвергли то условное представление об аналогичной системе у Гуссерля, которое было предложено Фреге в 1891 году (согласно которому смысло-значение универсального име­ни у Гуссерля присоединяется с точностью так же, как это происходит с концептуальным сло­вом у Фреге) и, в-третьих, выстроили собствен­ную схематическую систему, позволяющую рас­смотреть именную референтность по Гуссерлю в развитии как самостоятельную систему.Нами была продемонстрирована связь кон­цепции Дж. Уотсона с русской школой рефлек­сологии, а также то, каким образом бихевиоризм Уотсона был абсолютизирован Б. Скиннером, что послужило толчком для развития противо­поставленной бихевиоризму (хотя и заимству­ющей некоторые его положения) когнитивной традиции в философии языка и смысла. Особое внимание мы уделили намеченному Э. Шпехтом во второй половине XX века вопросу о подходе к теории смысла собственного имени у Л. Вит­генштейна - можно сказать, что в полном виде этот вопрос был поставлен нами впервые. Путем contradictio in contrarium мы показали, какой из двух вариантов решения этого вопроса более уместен, а именно, вариант перенесения подхода к разделению между объектом и его значением с деноминатов на слова в целом. Этот подход, по нашему мнению, позволяет интерпретировать и в разной степени интеллигибировать две различ­ные линии подхода к семантике, что позволит в значительной степени повысить аппликабель-ность теорий смысла, изложенных Витгенштей­ном на поздних стадиях его логико-философской работы.

Литература

1. Schleicher, A. Linguistik und Evolutionstheorie. - Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 1983. - 160 S.

2. Carl, W. Sinn und Bedeutung: Studien zu Frege und Wittgenstein. - Frankfurt: Hain, 1982. -233 s. S. 123-130.

3. Frege, G. Schriften zur Logik und Sprachphilosophie: aus dem NachlaB. - Lepzig: Meiner Verlag, 2001. - 217 s. S. 27.

4. Blackburn, S. History of the philosophy of language / The Oxford companion to philosophy Oxford: Oxford University Press, 1995. - P.454-458.

5. Hume, D. A Treatise of Human Nature. -London: Dent, 1983. - 543 p. P. 345-400.

6. Mead, G. H. Mind, Self and Society. Chicago: University of Chicago Press, 1934. - 233 p. P.124-186.

7. Dewey, J. Experience and Nature. Chicago: Open Court, 1993. - 456 p.

8. James, W. The Principles of Psychology. -Cambridge, MA: Harvard University Press, 1983. - 318 p.

9. Peirce, C. S. How to Make Our Ideas Clear // Popular Science Monthly. №12. 1975. - P. 286­302.

10. Wundt, W. Philosophische Studien. 1.B. -Berlin: Berlin Verlag, 1999. - 505 s. S. 251­260.