Что такое cultural studies?(Продолжение. Начало в предыдущем номере)

Теории «массовой культуры» представители cultural studies заменяют теориями «популярнойкультуры» (popular или pop culture). И это тоже не просто «смена вывески». Теория популярной культуры, упраздняя противостояние высокой и низкой культуры, вместе с тем возвышает ценность «массового», повседневного, vie quotidienne. С другой стороны, принимая во внимание перенесение акцента с производства на потребление, популярная культура возвы­шает статус потребителя культурного продукта, утверждает его в качестве основного произво­дителя ценностей. В дискурсе cultural studies это получило выражение в термине "audience" (аудитории). Audience - одна из новых и важных тем cultural studies. Audience это уже не безликие «массы», пассивно потребляющие произведенные для них готовые продукты, а активные индивиды, способные выбирать не только те или иные продукты, но и способы их потребления, и в процессе этого потребления конструировать собственные смыслы и значения продукта. Только глубокий анализ способов и механизмов потребления может раскрыть процесс формирования, конструиро­вания культурных ценностей и смыслов.

В марксистском дискурсе, в особенности в советско-марксистском (а также в теориях массовой культуры), «общество потребления» было   и   остается   негативно нагруженным понятием, чем-то противостоящим «подлинной человечности», ее девальвацией, и этот смысл, несмотря на официальный отказ от марксист­ской идеологии в «рыночную эпоху», остается господствующим в нашем (постсоветском) отношении к потреблению. Cultural studies и popular culture не просто нейтрализуют идеоло­гически-негативный смысл потребления, они раскрывают креативный, конструктивный, сози­дательный аспект потребления. Человек всегда был существом потребляющим, но лишь в теориях массового общества потребление превратилось в нечто унизительное, недостой­ное человечности, грех, порок и недостаток. Потребление в постиндустриальном (информа­ционном и т. д.) обществе открывает настолько невиданные креативные возможности для индивида, что все теории гениальности, одарен­ности и таланта разом оказываются наивными и ребяческими.

В этом же контексте cultural studies под­вергают критике теорию «культурного империа­лизма», представленную опять-таки марксиз­мом, и в особенности Франкфуртской школой. Согласно этой теории экономически и полити­чески господствующий класс насильно навя­зывает порабощенному классу свои культурные ценности и идеи в качестве «естественных», «общечеловеческих», «нормальных», клеймя противоположные   как  «неразвитые», «недо­человеческие», «ненормальные» и т.д. Эта теория остается фактически господствующей на постсоветском пространстве, с той лишь разни­цей, что место «буржуазии» или «капитализма» заняли американские или западные трансна­циональные корпорации, которые навязывают «Востоку» свою систему ценностей и культур­ных паттернов. В теориях массовой культуры этот процесс получил наименование «америка­низации» или «вестернизации», и даже глобали­зация здесь понимается как односторонний процесс навязывания западных ценностей остальному миру. В рамках cultural studies теория культурного империализма рассматри­вается как устаревшая и неадекватная теорети­ческая модель описания современного об­щества. Она базируется на, по крайней мере, двух неадекватных положениях: устаревшей концепции власти (и идеологии) и сведении индивида к роли пассивного потребителя готовой продукции.

Обе темы являются важными темами cultural studies. О второй (роли аудитории в культурном потреблении) мы уже говорили выше. Скажем несколько слов о первой. Проблема власти в ее отношении к культуре в определенной степени является центральной для cultural studies, и она, как правило, рассматривается первой в учебниках и обзорных работах. Теоретики cultural studies практически безоговорочно от­дают пальму первенства в этом вопросе Марксу, чью заслугу они видят в том, что он первым представил модель общества не как единого целого, а разделенного на противоположные социальные группы (классы), одна из которых занимает господствующее положение, другая подчиненное. Суть общественного развития составляет борьба классов за власть, которая понимается здесь как исключительно полити­ческий институт; культура не играет практи­чески никакой роли в дистрибуции власти. Занимающий господствующее положение доминирующий класс формирует свою систему ценностей и взглядов на мир, называемую идеологией, и навязывает ее в качестве «общечеловеческой» всему обществу. Маркс предпринимает грандиозную критику идеоло­гии, выявляя связь между господствующими идеями и вполне земными общественными интересами господствующих классов, которые стремятся представить их как «естественные», «общечеловеческие» и общезначимые. Тем самым идеология легитимирует существующий порядок вещей и общественный строй, его институты и ценности. Это было важное открытие в понимании социальной структуры и движущих сил социальной динамики, поэтому марксизм приобрел большую популярность в мире. Но с точки зрения более поздних теорий это была слишком «жесткая» теория власти, абсолютизировавшая социальные противоречия и борьбу классов.

Уже в 1920-х годах итальянский марксист Антонио Грамши подвергает ревизии марксизм, представив более «мягкую» концепцию власти. С его точки зрения завоевание власти происхо­дит не столько политическими средствами классовой борьбы и революции, сколько путем достижения культурной гегемонии. Не отвергая в принципе теорию классовой борьбы, он считает, что прежде чем захватить политиче­скую власть, конкурирующий класс создает новую систему ценностей и идей, новую идеологию, которую основная масса общества должна еще принять как более привлекатель­ную и «истинную»; и лишь когда такое признание свершается, становится возможным захват политической власти. «Социальная группа может, и даже должна, реализовать «лидерство» до завоевания правительственной власти (это фактически является одним из принципиальных условий для завоевания этой власти); в последующем она становится господствующей, когда осуществляет власть, но даже если она удерживает ее крепко, она должна продолжать 'лидировать'» [1]. Создание новой системы ценностей и социальных ориентиров - это, по Грамши, культурное творчество par excellence, поэтому культурная гегемония предшествует политической власти, создает условия ее возможности. Кроме того, Грамши смягчает политический ригоризм Маркса, введя понятие «консенсуса» как более конструктивного и конститутивного основания общества, чем «классовая борьба» и «социаль­ные противоречия». Последние являются преходящими моментами, а не константными образованиями.

Понятие гегемонии предлагает совершенно иную теорию социальных и культурных процес­сов, концептуализированных в марксизме как «идеологическая борьба». Если классический марксизм утверждал, что буржуазная идеология и культура подавляет пролетарскую и насильно (с помощью государственного аппарата и других репрессивных институтов) навязывает ему свою, то Грамши полагает, что буржуазия достигает гегемонии лишь в той степени, в какой буржуазная идеология способна включить в себя элементы пролетарской и других идеологий, артикулировать их идеологии в единое целое. В этом процессе артикуляции господствующей и подчиненной идеологии большую роль, по Грамши, играет культура, которая неразрывно связана с идеологией. Она оформляет и поддерживает гегемон-идеологию через более широкую систему культурных институтов  и ценностей.  Человек живет не только классовым и идеологическим сознанием, он вписан в широкий круг отношений, состав­ляющих специфику культуры: локальных, региональных, национальных, религиозных, профессиональных, семейных и т.д. Эти соб­ственно культурные отношения в гораздо большей степени подталкивают его к консенсусу, чем чисто идеологические. Теория гегемонии Грамши вошла в качестве важной составляющей современных cultural studies в вопросе о соотношении власти и культуры.

Но cultural studies не просто заимствуют концепцию гегемонии Грамши, но значительно расширяют и углубляют. Если у Грамши это понятие относилось исключительно к сфере классовых отношений и классовой борьбы, то в cultural studies оно распространяется на более широкий спектр культурных различий, включая, помимо классовых, расовые, гендерные, нацио­нальные, этнические, возрастные, групповые и др. различия. И те же отношения власти и идеологии, которые господствуют в сфере классовых отношений, определяют указанные выше отношения; вся культура представляет собой сеть мультивариативных различий. Это дает нам совершенно иную картину культуры, чем классические теории.

Но помимо вклада Маркса в исследование идеологии, а затем вклада Грамши и его концеп­ции гегемонии, в современное понимание идеологии и власти в их связи с культурой большой (можно сказать - решающий) вклад внесли лингвистика и семиотика. Если язык не просто отражает и закрепляет существующий консенсус, а принимают активное участие в его формировании, «производстве», конструи­ровании, то важное значение приобретает то, как существующий порядок вещей, и прежде всего социальный порядок, определяется, какие дефиниции ему придаются, в каких терминах он представляется. Это выводит на передний план проблемы языка и его роли в этих процессах. В этой области на протяжении ХХ века также происходили существенные изменения. Ферди­нанд де Соссюр и его школа, а также независимо от него другие лингвосемио-тические школы (американская школа Пирса-Морриса, русский формализм, британская аналитическая философия, Венская школа) показали, что язык является не просто пассивным отражением и «естественным» выражением реальности, а институтом и средством ее активного конструирования. Он не просто воспроизводит эту реальность, а определяет ее, дает ей имена и дефиниции. Дефиниция не просто отражает предмет, вещь, она определенным образом представляет ее. Реальность является не просто «объективной» совокупностью  фактов,  а  продуктом такого селективного, сортированного, структурирован­ного представления. Представление это нечто принципиально иное, чем «отражение», оно предполагает активную деятельность отбора, сортировки, структурирования и оформления предмета (мира). В лингвистических теориях эта деятельность получила наименование «практики означения, сигнификации» или «символической деятельности». И язык, через синтаксис и грамматику, лексику и номинацию, осуществляет властную функцию по отно­шению к субъекту, навязывает ему свои правила и способы высказывания. Такое понимание языка подорвало «невинное сознание» класси­ческой лингвистики, и сегодня оно является господствующим представлением.

В современной культуре важнейшим сигнификативным институтом, инстанцией, порождающей, закрепляющей и распростра­няющей культурные смыслы становятся масс-медиа. Именно они, по-преимуществу, больше чем другие культурные институты, монополи­зируют право и власть придавать вещам и событиям то или иное значение, делать мир имеющим определенный смысл. Практика сигнификации и ее широкое использование и модифицирование продюсерами масс-медиа выдвинуло последние в число наиболее влия­тельных современных властных культурных институтов. Сигнификация соединяет в одно целое процесс означения (придания смысла), процесс производства (представляя смысл как процесс конструирования, а не раскрытия) и процесс распространения (наделения его свойством общезначимости), соединяет вместе язык, медиа и культуру. Поэтому медиаинс-титуты и технологии также являются важной темой cultural studies.

Медиа играют особую роль в культуре постиндустриального общества еще и потому, что в первую очередь благодаря им культурное производство начинает вытеснять и подчинять себе экономическое производство, культурный продукт становится более важным, чем экономический, а культурное потребление более важным, чем производство. Медиаинс-титуты начинают поставлять на культурный «общий рынок» такое количество и такое разнообразие культурных продуктов, которое было невозможно даже в эпоху развитого индустриализма. Неизмеримо возрастают масштабы кинопроизводства, количество, качество, жанровое многообразие фильмов, становится важнейшим медиаинститутом и производством телевидение, возникает и расширяется видеопродукция, компьютер с его почти неограниченными возможностями продуцирования, Интернет, мультимедиа, мобильная телефонная связь и многое другое.

Все это стимулирует и требует новых форм и способов культурного потребления.

Нельзя обойти молчанием еще одну важную тему современных cultural studies, которую также относят к важнейшим проблемам совре­менного общества - идентичность. «Разжигае­мая политической борьбой, а также философ­ской и лингвистической озабоченностью, -пишет автор авторитетного учебника по cultural studies К. Баркер, - «идентичность» возникла как центральная тема cultural studies в 1990-х годах. Политики феминизма, этничности и сексуальной ориентации, наряду с другими, были в высшей степени тесно связаны с политикой идентичности. В свою очередь, эта борьба за и вокруг идентичности с необходи­мостью поставила вопрос: что такое иден­тичность?» [2]. Проблема идентичности возникает как результат глобальных трансфор­маций в обществе последней трети ХХ века. Выдвижение этой проблемы на передний план современных гуманитарных наук определяется, прежде всего, значительно возросшим числом новых культурных институтов, оказывающих значительно большее влияние на поведение, чувственное восприятие и сознание человека, таких как телевидение, Интернет и другие медиа. С другой стороны, современный человек представляет себя не столько как унифициро­ванный атом некоего единого человечества, сколько как раздираемое множественными различиями (классовыми, расовыми, гендер-ными, этническими, национальными, возраст­ными и т. д.) существо. Кроме того, большин­ство современных исследователей связывают формирование и реформирование идентичности прежде всего с деятельностью языка и дискурсивных практик.

Одной из наиболее характерных черт постсовременного общества и культуры постмо­дерна исследователи называют фрагментар­ность. Мир представляет собой не тотальную целостность (единство), он фрагментарен. Жан-Люк Нанси в работе «Чувство мира» и Зигмунт Буаман в работе «Жизнь во фрагментах: эссе о постсовременной моральности» высказывают мысль о том, что именно фрагментарность, а не цельность конституирует основы мира. Мир есть фрагмент, абсолютный фрагмент, а не целое. Его абсолютность состоит в его фрагментарности, незавершенности, несвершен-ности. Эту мысль можно назвать новой постмодернистской онтологией. А если (новый) мир фрагментарен, то ему может соответст­вовать лишь новый фрагментарный субъект. Основу прежней идентичности составляло единство Я, единство внутреннего опыта, оформленного в философских концепциях субъективности.   Дефрагментация субъектив­ности в новых условиях существования переживается культурой и индивидом как кризис идентичности. Новый опыт мира становится невозможным привести в единство, к «общему знаменателю», субъект дробится на множество Я, больше не связанных друг с другом общей инстанцией. Опыт становится фрагментарным, дробится на отдельные фрагменты. Эта фрагментарность нового опыта чаще всего отмечается исследователями постмодернизма как наиболее характерная его черта. Но это не приводит к разрушению индивида, как предсказывала модернистская психология, а раскрывает лишь иллюзорность незыблемости прежней структуры Я. Шизофренический опыт постмодернистского субъекта открывает новые возможности для художественного и культурного творчества или «культурного производства», с той лишь оговоркой, что сами термины модернистского дискурса не подходят для описания этого опыта: шизофренический индивид это уже не «субъект» или «автор», а продукты его деятельности это уже не «творчество» в привычных смыслах этих слов.

Заключая наш краткий обзор и возвращаясь к основной теме данной статьи - «что такое cultural studies?» - мы хотели бы привести целиком ответ на этот вопрос британского ученого Б. Аггера, какой бы длинной ни показалась эта цитата. Он приводит 9 характерных черт cultural studies:

«1. Cultural studies оперируют расширенным понятием культуры. Они отвергают допущения, находящиеся вне «дебатов о культуре», и таким образом отвергают бинарную оппозицию высокой/низкой культуры, или же любую попытку восстановить основы для любой культурной стратификации. Они тесно спле­таются с антропологическим пониманием культуры как «всего образа жизни народа», хотя и не подписываются под пониманием культуры как тотальности.

1. Из сказанного выше следует, что cultural studies легитимируют, оправдывают, прослав­ляют и политизируют все аспекты популярной культуры. Они рассматривают популярную культуру как ценную саму по себе, а не как «отраженный феномен» или просто как средство для идеологической мистификации.
2. Сторонники cultural studies, как пред­ставители своего поколения, признают социализацию своих идентичностей через процессы масс медиа и коммуникации, которые они стремятся понять.
3. Культура рассматривается не статично, как фиксированная или закрытая система. Cultural studies рассматривают культуру как становящуюся,    как    динамичную    и как постоянно обновляющуюся. Культура это не серия артефактов или застывших символов, а скорее, процесс.
4.    Cultural studies говорят скорее о конфликтах, чем о порядке. Они исследуют, и предвосхищают, конфликт как на уровне непосредственного взаимодействия, но также, и в еще большей степени, на уровне значения.

Культуру нельзя рассматривать как унифицирующий принцип, источник разделяемого всеми понимания или механизм легитимации социальной связи.

1. Cultural studies «демократично» импе-риалистичны. Поскольку все аспекты общественной жизни ныне «окультурены» ("cultured"), то ни одна часть общественной жизни не исключена из их интересов - опера, мода, насилие преступных групп, разговоры в пабах, шопинг, фильмы ужасов и т.д...они больше не колонизированы, канонизированы или заключены в зоны вокруг центральной системы значения.

2. Культурные репрезентации рассматри­ваются cultural studies на всех уровнях -зарождения, медиации и восприятия, или -производства, распределения и потребления. 

3. Cultural studies интердисциплинарны, они не признают дисциплинарного происхождения, они поощряют работу в интерфейсе дисцип­линарных проблем и признают подвижный и веселый нрав.

4. Cultural studies отвергают абсолютные ценности - они делают то, что они хотят (и иногда это выглядит! [it shows!])» [3]

К сожалению, рамки статьи не позволяют охватить все темы и проблемы cultural studies, мы попытались осветить лишь главные из них. В заключение мы можем лишь упомянуть оставшиеся незатронутыми нами другие темы, каждая из которых, разумеется, заслуживает специального изложения. К ним относятся: проблема репрезентации как конструирования предмета (смысла); политики различия, в особенности феминизм, понимаемый не как социальное или политическое движение, а как теория и методология; культура и проблема телесности; характер истинности, знания, ценности и значения; глобализация (глокализация) и новый мировой (бес)порядок; модернизм и постмодернизм; проблема agency (способности социального действия); пол, гендер и сексуальность; раса, этнос, нация и постколониализм; телевидение (отдельно от темы массовых коммуникаций) как культурный институт; приключения пространства и времени в глобальных трансформациях; урбанизм и архитектура; молодежь, стиль и протест; политики культуры и культурная политика и некоторые другие. Мы надеемся, что изложенные темы, подходы и понятия дают возможность читателю составить представление о том, что такое cultural studies.

Литература

1. Gramsci, A. Selections from Prison Notebooks. — London, Lawrence Wishart, 1971. Р. 58.

2. Barker, Ch. Cultural Studies. Theory and Practice. — London, SAGE Publications, 2006. Р. 219.

3. Цит. по: Jenks, Ch. Culture. —London, Routledge, 1993. P.p. 157-158.