Обращаясь к историческим источникам, отметим, что институты социальной и правовой защиты женщин (девушек) от преступных посягательств складывались на всем процессе развития человеческой цивилизации.
В древних первобытных обществах не было иного разделения труда, кроме разделения по полу и возрасту. На мужчинах лежали обязанности, связанные с применением физической силы - это охота и защита от врагов, то есть проникновение во внешний, опасный мир. Женщина занималась более «легкой» работой - собирательством и приготовлением пищи, осуществляла уход за детьми, что требовало постоянного ее нахождения в доме.
Исторически это разделение закрепилось в том, что осуществляемые вне дома функции стали мужской прерогативой, и личность мужчины реализовывались, как правило, в общественном «служении». Домашняя же работа была отнесена к компетенции женщины, и ее личность формировалась в узких рамках семейных обязанностей. В результате этого женщина воспринималась всеми культурами не как самостоятельная личность, а как «вторичное» социальное существо в контексте семейных отношений, всегда зависимое от мужчины, в частности, от отца, мужа, опекуна. Поэтому насилие в отношении женщин, в т.ч. и его преступные формы, имело свою опору и развивалось главным образом в институтах брака, и моральное право мужчины контролировать и наказывать свою жену и детей, применяя физическую силу, просуществовало почти до XX в.
В обычном праве казахов не существовало особого юридического понятия имущественных преступлений. Почти все виды преступлений против имущественных отношений обозначались одним названием «ррлык» (воровство). Слово «уры» у казахов обозначает «вор». Разбой (шубу) и грабеж (тонау), хотя фактически и были известны в казахском обществе, но эти термины не имели современного значения. Так, например, под разбоем подразумевалось всякое вооруженное нападение на аулы, насильственный захват имущества, угон скота и увод людей в плен.
Согласно нормам «Жеті Жаргы» Тауке хана и по позднейшим нормам обычного права за воровство, сопровождающее с насилием, убийством, наказывали, как за воровство и насилие, за воровство и убийство. «Кто сделал и воровство, и убийство вместе, тот и платит за два преступления».
На основании подобных норм обеспечивалась наказуемость разбоя в обычном праве казахов. Поэтому при освещении норм уголовного обычного права, предусматривавших преступления против имущественных отношений, по словам Т. Культелеева, разбой не выделяется, как отдельный вид преступления.
Понятие «грабежа» (тонау) в обычном праве казахов также строго не различалось от понятия разбоя и кражи. Н.И. Гродеков писал, что «...у киргизов нет особых слов для выражения понятий воровства и грабежа. Урлык -воровство или грабеж, уры - вор, разбойник, и вообще преступник, урыламак -красть, тартыб алмак - отнимать, грабить».
В свою очередь, в Древней Руси князья считали вполне нормальным собирать дань с народов и княжеств, которые были слабее в военном отношении и не могли оказать должного сопротивления набегам сопредельных народов, а открытое изъятие имущества иногда даже считалось проявлением своеобразной отваги и мужества и не всегда влекло за собой уголовное наказание, считаясь лишь «гражданской неправдой».
Первые примеры достаточно отчетливого законодательного регулирования вопросов, связанных с корыстно-насильственными посягательствами, мы может найти в «Русском законе».
По договорам Олега и Игоря признавались преступлениями явное отнятие вещи (грабеж), дружинное похищение (разбой). При этом русскому уголовному праву грабеж не выделяется из имущественных преступлений и именуется «татьбой».
В «Русской Правде» (ІХ-ХІІ вв.), считающейся основным древнерусским источником права, упоминается о разбое, который по оценкам специалистов на данном историческом этапе практически неотличим от грабежа.
«Царский Судебник» (1550 г.) к «лихим» преступлениям относил разбой и грабеж. В соответствии с «Псковской Судной грамотой» (1467 г.) предусматривалась ответственность за разбой, который включал в себя посягательство на личность, и грабеж, предполагающий открытое насильственное изъятие имущества.
По «Всекняжескому» Судебнику (1497 г.) в качестве имущественных преступлений выделяются татьба и разбой. Согласно Уставной Онежской грамоты (1526 г.) и Губной Солъ-Галицкой грамоте (1540 г.) разбойником считался заведомо лихой человек. Царский Судебник (1550 г.) к категории «лихих» преступлений относил разбой, грабеж, а также отдельные виды татьб (повторную, церковную и головную). Грабеж при этом причислялся к разряду менее тяжких преступлений.
Существенное значение для регулирования отношений, возникающих при совершении корыстно-насильственных деяний, имели первые кодифицированные уголовно-правовые акты, принятые в XVIII в.
В XVIII в. в период ханского управления даже барымта и прочие самоуправные действия назывались «разбоем» - «жау шапты» (враги напали или враги захватили). По известным нам отрывочным положениям «Жеті Жареы» Тауке хана кража и грабеж влекли за собой одинаковые наказания.
В соответствии с Артикулом Воинским Петра I (1715 г.), содержавшим главу «О зажигании, грабительстве и воровстве», кража и грабеж относились к категории имущественных преступлений. Грабеж понимался, как вымогательство и самовольный захват имущества. При этом выделялись два вида грабежа: совершенный с оружием, наказуемый, как разбой, и без оружия. Воровством в соответствии с Императорским Указом «О суде и наказании за воровство разных родов» (1781 г.) признавались грабеж, кража и мошенничество. При этом совершившим грабеж признавался тот, кто «на сухом пути или на воде на кого нападет или остановит, стращая действием, как-то: орудием или рукою, или иным чем, или словом, или кого уронит и нахально ограбит, или что отнимет, или дать себе принудит, или воспользуется страхом от пожара, или от потопа, или от иного случая, или темнотою кого ограбит, или отнимет у кого деньги, или сымет с кого платье, или с повозок, или с корабля пожитки, или товары или иное движимое имение».
Обычное право казахов знало понятия дозволенного и недозволенного хищений. Так, например, в Ереже Чарского съезда биев 1885 г., к дозволенным хищениям относилась барымта, воровство имущества деда или дяди внуками и племянниками, имущества отца сыном и т.д., за совершение которых - не наказываются и имущество не возвращается.
Несмотря на суровое отношение казахского народа к воровству и жестокие нормы обычного права, предусматривавшие ответственность за него, оно являлось довольно распространенным явлением.
Предметом воровства в казахском обществе, в большинстве случаев, являлся скот. Кража других предметов была редким явлением. Скотокрадство в основном совершалось профессиональными ворами - конокрадами, зачастую находившимися под покровительством господствующего класса. Казахские баи с целью мести, междоусобной вражды или из других корыстных соображений сами, нередко, организовывали скотокрадство, особенно конокрадство.
По нормам обычного права казахов, действовавшим в 30-х гг. XIX в., строгость наказания за воровство различалась в зависимости от характера предмета и цены украденного, повторности и от того, совершено оно одним человеком или группой лиц. Так, согласно нормам «Жеті Жареы» за хищение скота назначался «аип» в размере трех тогузов, а за хищение других предметов «аип» взыскивался до трехкратного размера действительной стоимости украденного предмета.
В обычном праве казахов установление ответственности за грабеж мы находим в «Сборнике казахского адата» (1824 г.). Именно в них присутствовали некоторые разграничения понятия грабежа от понятия кражи. По нормам обычного права под грабежом подразумевался всякий насильственный захват чужого имущества, не подпадающий под понятия «барымты», а также организованные вооруженные нападения на аул и т.п. В свою очередь, кража и грабеж влекли за собой одинаковые наказания.
Кража же, прежде всего, получила свою характеристику и законодательное закрепление через понятие воровство, которое не различалось и от гражданского правонарушения. В законодательстве царского правительства и в некоторой дореволюционной буржуазной литературе существовало утверждение якобы казахи не различали воровство от гражданских правонарушений. По этим соображениям царское правительство «Уставом о сибирских киргизах» 1822 г., «Положением по управлению оренбургскими киргизами» 1844 г., «Временными положениями» 1867-1868 гг. и некоторыми другими законодательными актами относили к «исковым» все дела, связанные с воровством, совершаемым среди казахского населения.
Взгляды царского правительства на воровство, имевшее место среди казахов, составляли его часть его общих взглядов на казахский народ, якобы находившийся на крайне низком уровне общественного развития. Эти взгляды нашли свое отражение в работах некоторых авторов, преимущественно у царских чиновников. Так, например, А.Р. Витевский, П.О. Рычков и другие без разбора голословно заявили о том, что у казахов воровство и разбой «не считается за порок», что казахи воровство рассматривают, как «удальство» и «подвиг».
Вместе с тем, казахский народ с суровой беспощадностью карали воров. В.И. Даль приводит один достоверно известный ему пример, относящийся к первой половине XIX в. «В одном ауле киргиза соседнего рода», - писал В.И. Даль, - «который подполз высматривать и выжидать удобного для воровства, часа, избивши его нагайками в один биток, посадили связанного по рукам и ногам, позднею осенью, в мороз по шею в воду. Его вытащили из воды только на другое утро, когда находившийся там случайно с отрядом офицер наш приказал вынуть труп мученика. Но он, к всеобщему удивлению, был еще жив, тело его побагровело и посинело...».
Обычно под грабежом понималось ограбление одного или двух людей, находившихся в пути следования. «Так, под словом грабеж», - говорится в сборнике казахского адата, опубликованном во второй половине XIX в. Л. Баллюзеком, - «киргизы разумеют те эпизоды хищнической жизни, когда хищничество ограничивается ограблением одного или двух путников, пробирающихся из одних аулов в другие, и называется тунау, т.е. отобрание платья и лошади под, путником». Под понятие грабежа также подходили отдельные случаи, когда виновный, ворвавшись в чужой дом, насильственно захватывал имущество собственника.
Отличительной чертой грабежа являлось применение насилия. Но, если насильственный захват имущества сопровождался нанесением ран, то наказание назначалось за два преступления, т.е. за грабеж и нанесение ран. По нормам обычного права, действовавшим в первой половине XIX в., грабеж влек меньшее наказание по сравнению с кражей. Так, в «Сборнике казахского адата» 1824 г. говорится, «...кто на пути кого ограбит вооруженную рукою, то ограбленное возвращается сполна и сверх того платит в штраф лошадьми халат».
Не только обычное право казахов, но и древние юридические памятники некоторых других народов ответственность за грабеж устанавливали слабее, чем за кражу. Исследователи истории права различных народов объясняют это положение тем, что на более ранних этапах развития классового общества, когда государственный аппарат был недостаточно развит, «каждый полагался на свои личные силы, тайный вор возбуждал гораздо большее отвращение и более казался опасным, чем тот, кто открыто шел к своей цели». Возможно, на ранних этапах развития классового общества такого рода взгляды имели место у отдельных народов, и эти взгляды являлись причинами меньшей наказуемости грабежа по сравнению с кражей.
Т. Культелеев писал, что в этом вопросе исследователи истории права не учитывают еще одну важную особенность грабежа как уголовно-наказуемого деяния. В условиях патриархально-феодальных отношений у различных народов грабеж обычно совершался большими группами людей и сопровождался набегами на соседние племена или на другие общины с захватом в крупных размерах чужого имущества, угоном скота, насилием над личностью и т.д. Зачастую грабеж носил характер межродовой распри и феодальных войн. У казахов, киргизов, туркмен и некоторых других народов
Центральной Азии грабеж в прошлом переплетался с «барымтой», т.е. с самовольным осуществлением потерпевшей стороны права мести над обидчиками».
Грабежом, как и барымтой, занимались те, кто располагал достаточной силой и средствами. Казахские феодалы, уверенные в безнаказанности своих действий насильственно захватывали зимовки, скот и другое имущество у крестьян-середняков и бедняков. Такого рода ограбления не преследовались в уголовном порядке. Грабеж, совершенный большими группами людей на почве феодальной междоусобицы, также не преследовался в уголовном порядке, а решался превосходством сил враждующих сторон или на собраниях общин. В условиях патриархально-феодальных отношений почти каждый случай грабежа приводил к массовому преследованию виновного потерпевшей стороной, а поэтому совершение его в одиночку было редким явлением.
Составители «Сборника казахского адата» 1824 г., говоря о меньшей наказуемости грабежа по сравнению с кражей в нормах казахского обычного права, вероятно, имели в виду именно того рода грабеж, совершаемые отдельными лицами.
Таким образом, меньшую наказуемость грабежа по сравнению с кражей, на наш взгляд, надо объяснить не только воззрениями на грабеж, как на сравнительно менее опасное преступление, но и его классовым и политическим характером при патриархально-феодальном строе у различных народов.
В связи с присоединением Казахстана к Российской империи и принятием Устава М.Сперанского (1822 г.), дела, в которых разбирался грабеж, были изъяты из подсудности суда биев и переданы общеимперским судам. При этом в законодательстве царского правительства различались понятия грабежа, совершаемого с насилием и без него. Грабеж, совершаемый без насилия, т.е. открытое похищение чужого имущества, подлежал разбирательству суда биев.
Под влиянием изменений, происшедших в области социально-экономических отношений в Казахстане, приведших, в частности, к ликвидации междоусобиц, и под воздействием уголовного законодательства царизма к началу второй половины XIX в. грабеж, совершаемый большими группами людей, стал редким явлением среди казахского населения. Со второй половины XIX в. грабеж стал проявляться, главным образом, в виде открытого похищения чужого имущества с применением или без применения насилия, совершаемого одним или несколькими лицами. Вместе с тем в обычном праве казахов стало четко различаться понятие грабежа от понятия кражи.
В «Сборнике казахского адата» опубликованным во второй половине XIXb. П. Маковецким, указывалось «...насилие составляющие отличительный признак грабежа. Выделяется у киргизов в самостоятельное преступление, влекущее за собой отдельное наказание. Некоторые различия имеется, впрочем, и в названиях: грабитель называется «зорлауши», т.е. берущий силой, а похищающий вещь тайно «уры», т.е. вор».
Таким образом, отличительными признаками грабежа от кражи по нормам обычного права стали насилие и открытый характер похищения.
Наказуемость грабежа по нормам обычного права второй половины XIX в. была установлена не слабее, а иногда даже строже, чем за совершение кражи. В «Сборнике казахского адата», опубликованном во второй половине XIX в.
Л. Баллюзеком, говорится: «...в случае открытия (т.е. грабежа) наказывается верх возвращения ограбленного и отобрание из-под всех ограбивших хищников лошадей, равно оружия и платья с них, тогузами: из которых один идет в пользу ограбленного, один - в хандык и один - в бийлік, жасаул-акы и даучеге жіп-кесер. Затем взыскивается вознаграждение или суюнші в пользу того, кто открыл хищника». Обстоятельствами, увеличивающими строгость наказания за грабеж, являлись ночной грабеж вооруженным путем и у однородцев.
Наряду с хищениями имущественного характера, по обычному праву казахов предусматривалась уголовная ответственность за похищение женщин. Широкое распространение похищение женщин получило в условиях патриархально-феодального строя. У различных народов похищение или увоз женщины для вступления с нею в брак рассматривалось, как опасное действие, нарушающее установленный общественный правопорядок и семейные права феодалов. В уголовно-правовых памятниках различных народов, относящихся к эпохе феодализма, предусматривалась строгая ответственность за похищение или увоз женщины.
По обычному праву казахов похищение женщины влекло за собой строгое наказание, приравненное к наказанию за изнасилование женщины. Похищение, как без согласия, так и с согласия женщины, но помимо воли ее родителей, мужа или опекуна, считалось одним из самых тяжких преступлений в области семейно-брачных отношений.
Уголовно-правовые нормы защищали не личную свободу женщины, а права ее родителей, мужа или опекуна. Это подтверждается тем, что увоз женщины для вступления в брак, даже с согласия ее, считался наказуемым действием.
Вместе с тем, не считалось преступлением похищение (увоз) вопреки воле женщины, но с согласия ее родителей, мужа и являлось одним из ярких проявлений правовых взглядов господствующих классов общества на женщину, рассматривавших ее, как вещь, собственность мужчины. Похищение женщины приравнивалось к изъятию у мужчины (отца или мужа) какой-то части его собственности.
Казахский ученый Т. Культелеев глубоко и всесторонне проанализировав исторические корни феномена похищения женщины, считает, что следствием неравенства женщины с мужчиной является представление, согласно которому женщина не имела права распоряжаться по своему усмотрению своей физической и моральной свободой. Ее судьба решалась родителями, мужем, опекуном, которые по своему усмотрению могли разрешить или запретить женщине (девушке) выйти замуж за того или иного человека либо отказаться от предложения. В конечном итоге женщина была приравнена к вещи, имуществу, и ее похищение расценивалось как причинение ущерба законной собственности ее родителей, мужа или опекуна.
Другой известный казахский ученый А.М.Мамутов, исследуя исторические корни похищения женщины, подверг детализированному исследованию само понятие похищения, представив его возможные различные проявления. «Похищение - отмечал он, - понятие родовое, в нем имеются виды, которые между собой разнятся, и эти различные виды также возникли в древности».
A.M. Мамутов, укрепляя свою позицию ссылками на исследования Н. Изразцова, писал: «...получившие огромные масштабы факты похищения женщин на Востоке коснулись и казахов».
Исследователь обычного права казахов Н. Изразцов отмечает: «...всякий насильственный увод считается за оскорбление всего рода, к которому принадлежат родители похищенной, и сопровождается набегами, барымтой, а иногда и резней, и так до тех пор, пока девушка не будет выручена и обида не отомстится».
Как видно, похищение в прошлом считалось посягательством не на свободу и достоинство женщины, как правильно заметил Н. Изразцов, а посягательством на достоинство родителей и обидой всему роду.
Ученые Н.С. Таганцев, СЛ. Фукс и другие, проводившие исторические исследования особенностей регламентации ответственности за похищение женщины в обычном уголовном праве казахов, обращают внимание на то обстоятельство, что похищение женщины приравнивалось к изнасилованию.
Так, профессор СЛ. Фукс в контексте вышеприведенных рассуждений замечает: «...нет необходимости подробно останавливаться на том, что похищение, увоз девушки или замужней женщины в казахском праве почти ничем не отличается от изнасилования. Это впрочем, вытекает из существа данного способа приобретения жен, к которому малосостоятельные люди прибегали довольно часто, не имея средств к уплате огромных сумм калыма».
«Нужно отметить, однако...-, писал СЛ. Фукс, - что в отличие от права франков, которое при похищении свободной женщины не видело вовсе разницы между похищением вопреки воле женщины и с ее согласия, казахское право придавало факту согласия женщины очень большое значение, меняющее уголовно-правовые последствия похищения».
Так, по законам Тауке хана в записи А.И. Левшина, «увезший чужую жену без ее согласия наказывался взысканием куна или смертью. При согласии же жены похититель мог даже удержать ее, заплатив мужу калым, т.е. возместив стоимость похищенного и в качестве штрафа «доставив ему сверх того девицу без калыма».
После присоединения Казахстана к России произошли существенные изменения в уголовном праве Казахстана в XIX в. Сфера действия уголовных норм казахского обычного права постепенно сужалась. Вместо них царизм вводил нормы уголовного права империи или специально установленные для колониальных народов уголовно-правовые нормы с повышенной против обычного права санкцией.
Данное обстоятельство подтверждается, например, А.И. Левшиным, который в своей научной работе «Описание киргиз-кайсацких орд и степей 1832 г.» пишет, что в законах, действовавших на территории Казахстана, был закреплен состав преступления, содержание которого гласит, что «увезший чужую жену без ее согласия наказывается смертью или взысканием куна, а если похищение последовало с согласия увезенной, то похититель может удержать ее, заплатив мужу калым и доставив ему, сверх того девицу без калыма».
Другой пример, в «Собрании киргизских законов и положений на оные Омского временного комитета 1842 г.» определен следующий состав преступления: « кто чужого человека украдет и продаст, то платит виновный обиженному полных полтора куна».
Другая норма о похищении содержится в ст. 1581 «за насильственное похищение женщины замужней» виновный подвергался наказанию по статье, предусматривающей покушение на изнасилование (ст. 1529 и ст. 1530 Уложения).
Понятие похищения женщины в царском уложении охватывает широкий круг деяний. Так, например, ст. 1582 предусматривает случай, «...когда похищение замужней женщины было не насильственное, а учинено с ее согласия, то за сие похититель и похищенная, по жалобе мужа ее, подвергаются заключению в тюрьме на время от восьми месяцев до одного года и четырех месяцев...».
На данном этапе на территории Казахстана основными действующими уголовными законами стали императорские уголовные уложения 1885-1903 гг., но преступления, в т.ч. и похищение женщин, по-прежнему рассматривались и разрешались на основе обычного права.
Из этого следует, что обычное право, несмотря на действие уголовного уложения, не теряло своей актуальности.
В «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» (1845 г.) под разбоем понималось «всякое на кого-либо, для похищения принадлежащего ему или находящемуся у него имущества, нападение, когда оное учинено открытою силою с оружием, или хотя и без оружия, но сопровождалось или убийством, или покушением на оное, или же нанесением увечья, ран, побоев или других телесных истязаний, или такого рода угрозами или иными действиями, от которых представлялась явная опасность для жизни, здоровья, или свободы лица или лиц, подвергавшихся нападению» (ст. 2129).
Под грабежом в соответствии с отделением вторым главы 3 раздела XII Уложения понималось: «во-первых, всякое у кого-либо отнятие принадлежащего ему или же находящегося у него имущества, с насилием или даже с угрозами, но такого рода, что сии угрозы и самое насильственное действие не представляли опасности ни для жизни, ни для здоровья, или свободы такого лица; во-вторых, всякое, хотя без угроз и насилия, но открытое похищение какого-либо имущества, в присутствии самого хозяина или других людей» (ст. 2139).
Отдельная ответственность устанавливалась за грабеж «во время пожара, наводнения или при ином каком-либо несчастном случае...».
Виды и формы ответственности и наказания в казахском праве были исключительно богаты и разнообразны, пишет академик С.З. Зиманов. Казахское право не знало смертной казни, лишения свободы, членовредительных наказаний, тюрем и зинданов (подземных камер заключения), так называемого уголовного наказания. Все судебные споры и самые сложные конфликты считались гражданско-правовыми, влекли за собой имущественные, неимущественные, позорящие и иные формы наказания, а также примирительное решение тяжб.
Существовали три основные классификационные группы ответственности и наказания: «кун» - плата за убийство или за деяния, приравниваемые к убийству; «тогуз» (дословно - «девятка») - имущественная ответственность в виде подношения или штрафа, состоящая из девяти голов скота: «аип» - форма прощения, извинения и штрафа. Все они имеют предметное выражение, преимущественно состоящее из поголовья конского и другого скота. Поскольку в каждом наказании, в том числе и за опасное деяние, всегда присутствуют элементы примирения сторон, ответственность может иногда выражаться в форме брачных сделок.
В «куне» (возмещение за убийство) различение проводилось в первую очередь с учетом достоинства убитого: «ер куны» - за воина, «суйек куны» - за сам факт убийства, «онер куны» - за умение и знание убитого в искусстве, «ар куны» - за оскорбление чести. Имела значение социальная принадлежность убитого. Более строгое наказание полагалось за убийство представителей верхушки общества и власти.
«Тогуз» как вид санкции, по нашим подсчетам, имеет 27 наиболее ходовых разновидностей и вариантов - от символической «девятки» до породистого аргамака (лучшего коня) или породистого одногорбого верблюда (аруаны), либо девушки из знатной семьи во главе «девятки».
«Аип», как мера ответственности и вознаграждение, был простым и одномерным, больше применялся в виде «am-тон-шапан» (верховая лошадь и халат) в ограниченных вариациях.
В первые годы существования советского государства также предпринимались весьма жесткие меры против грабителей, разбойников и вымогателей.
Таким образом, решение вопросов регламентации ответственности за похищение в Царских Уложениях и в нормах обычного права казахов ориентировались на строгий учет интересов обеих сторон - и царского правительства, и особенностей местных нравов и обычаев казахов.
Для оценки под историческим углом зрения процесса возникновения и последующего становления уголовного законодательства об ответственности за похищение человека приведенные исторические сведения в своей совокупности представляют особо повышенный интерес в силу того, что раскрывают механизм перехода норм обычного (адатного) права казахов в систематизированное уголовное законодательство.
Литература:
- Материалы по казахскому обычному праву / сост.: Культелеев Т.М., Масевич М.Г., Шакаев Г.Б. Алматы: Жалын, 1998. 464 с.
- Фукс СЛ. Обычное право казахов вXVII-первой половинеXIX вв. Алма-Ата: Наука, 1981. 224 с.
- Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов-на-Дону, 1995. 398 с.
- Культелеев Т.М. Уголовное и обычное право казахов. Алматы, 2004. 312с.
- Рогов А.В. История государства и права России (ІХ-нач.XX вв.)., 1995.390 с.
- Хрестоматия по истории отечественного государства и права (X век -1917 год) / составитель Томсинов В.А.M., 320 с.
- Кочин СМ. Ответственность за корыстные преступления против собственности., 1998. 278 с.
- Уголовное Уложение от 22 марта 1903 года, с мотивами извлеченными из объяснительной записки редакционной комиссии. СПб., 1904. 170 с.