Официальная исламская религия не имела в массе казахского населения достаточно долгое время глубоких корней, поскольку кочевники верили в Небо – Тэнгри, а судебные споры разрешались судами биев с применением норм обычного права. Позднее, мероприятия имперской власти привели к тому, что на территории Казахской степи к началу XIX века возникает правовой плюрализм, включавший нормы адатного права, шариата и некоторые положения российского законодательства. Судя по материалам чиновников Оренбургской пограничной комиссии, обычное право и шариат в процессе параллельного развития смешивались, дополняли друг друга, в итоге нашли наиболее приемлемый вариант сосуществования.
В исторической науке есть мнение, что ислам к началу XIX века не получил широкого распространения среди казахов. Основными доводами для такого вывода ученых служили следующие факторы. Во-первых, казахи, занимаясь кочевым и полукочевым скотоводством, находились на периферии мусульманской цивилизации. Сезонный характер хозяйства приводил к невозможности изучения основных канонов и норм ислама, поэтому он не нашел благоприятной почвы для своего развития. Во-вторых, нормы обычного права, бытовавшие среди местного населения, регулировали патриархально-родовые отношения, тем самым отвечали требованиям казахов и позволяли сохранять целостность кочевого коллектива. Основные нормы адатного права трактовались биями, к помощи которых казахи прибегали для разрешения возникающих конфликтов.
Приоритетную позицию адат сохранял вплоть до XVIII века. В это время вхождение казахских земель в состав Российской империи в XVIII веке актуализировало перед российским правительством задачу изучения казахского общества, в том числе тех традиционных институтов, которые играли среди кочевников определяющую роль. Имеющиеся скудные этнографические материалы не позволяли в полной мере создать объективную картину жизни новых подданных и значительно затрудняли работу по проведению в крае административно-правовых мероприятий. И даже указ Екатерины II от 30 апреля 1778 года о составлении уложения обычного права казахов не решил проблемы. Трудность задачи заключалась в отсутствии письменной кодификации норм обычного права, мешал также кочевой образ жизни казахов. Поэтому неудивительно, что даже в начале ХХ века, как верно заметил генерал-губернатор Степного края Н.А. Сухомлинов, право казахов «и по сей день осталось мертвою буквою! Конечно, кодификация инородческих обычаев дело не легкое, все же — 120 лет, как хотите» [7, л. 5].
Одним из шагов по включению края в орбиту российских отношений стали мероприятия по исламизации казахов, которые рассматривались правительством России как цивилизаторский фактор империи по отношению к кочевым окраинам. С этой целью территория Казахской степи стала подчиняться Духовному управлению мусульман России, который открылся в 1788 году, одной из функций которого стало распространение ислама среди казахов. К тому же строительство мечетей, появление мулл должно было по замыслу российской администрации способствовать усилению позиций ислама среди кочевников.
Насколько процесс исламизации населения был успешным можно судить на основе норм обычного права, зафиксированных в нескольких вариантах российскими исследователями в начале XIX века. Так, в записке Я.П. Гавердовского, побывавшего в западных регионах Казахской степи (18031804), написано, что основные догмы ислама виделись казахами в «...многоженстве, что доведено здесь... до чрезвычайности и <в том, чтобы> не питаться свиным мясом. Богомоление и омовение производятся очень изредка, иногда вместо воды обтираются пылью, песком». Все это позволило Я.П. Гавердовскому сделать вывод: «Вера магометанская не производит в них ни споров в разномыслии, ни общего энтузиазма, как в других народах, исповедующих сию веру» [2, с. 440-441]. Кроме индифферентного отношения казахов к исламу, в материалах Я.П. Гавердовского мы не находим сведений о нормах шариата. Нет их и в записи старшины жаппасовского рода К. Шукуралиева, записанные Г. Спасским и опубликованные в журнале «Сибирский вестник» в 1820 году.
Первая письменная кодификация норм шариата встречается в сборнике Сибирского комитета (1824) и в работе А.И. Левшина (1832), в которых, к примеру, указывалось применение норм мусульманского права, касающихся лишь таких преступлений как богохульство, богоотступничество, а также меры наказаний за эти преступления (закидывание камнями, лишение наследства). Так, А.И. Левшин отмечал: «Богохульника, изобличенного семью свидетелями, должно убивать каменьями» [3, с. 174].
Однако редкое упоминание норм шариата не говорит об отсутствии его влияния на казахское право. Известно, что в ходе освободительных выступлений казахов первой половины XIX века, такие руководители движений, как Арынгазы (1815-1821) и Кенесары Касымов (1837-1847) для укрепления ханской власти произвели своего рода «судебную революцию». Так, они значительно ограничили судебные права родовой знати – биев, а возникавшие иски передавали на рассмотрение назначаемыми ими судей – кази. Причем судебный процесс производился не по законам обычного права казахов, а по шариату [1, с. 115].
Об усилении позиций шариата говорят данные о праве казахов Младшего жуза, собранные в 1840-х годах чиновниками Оренбургской пограничной комиссии. Дело в том, что имеющиеся материалы не давали полного представления администрации края о деятельности судов биев, об обычноправовой системе казахов. В 1820-х – 1840-х годах российская администрация провела ряд реформ («Устав о сибирских киргизах», «Устав об оренбургских киргизах», «Положение об оренбургских киргизах», «Об отдельном Управлении Сибирскими киргизами»). Целями их было: ослабление исполнительной, судебной и законодательной власти руководителей кочевых общин; создание местной управленческой администрации, пользующейся доверием у населения и претворяющей в кочевой среде решения российских властей; реформирование традиционных правовых (обычное право, суд биев и т. д.) институтов с последующей безболезненной инкорпорацией в российское законодательство и судопроизводство. Однако проведенные в эти десятилетия реформы лишь отчасти решили поставленные цели, они стали своего рода первым этапом в этом направлении.
Предстоящее реформирование казахского общества и дальнейшее включение обычного права в орбиту общероссийского законодательства вновь актуализировали задачи сбора сведений и составлении на их основе полного письменного свода адата. Поэтому в 1844 году на Оренбургскую пограничную комиссию была возложена важная миссия по собиранию материалов по адатному праву казахов. В результате этого, в конце 1845 года Оренбургская пограничная комиссия предложила своим чиновникам, находящимся на службе в Казахской степи, собрать устные сведения об обычаях народа, имеющих силу закона и представить собранный материал в Пограничную комиссию к 1 апреля 1846 года.
Поступившие рапорты от поручика Аитова, губернского секретаря Беглова, младшего толмача Лукина, попечителей Александрийского, Костырина, письмоводителей Ячменева, Сосновского, Белозерова, Половорота во многом схожи и носили характер служебных отписок. Как отмечал в своем рапорте попечитель прилинейных казахов Костырин: «Вполне понимая всю важность этого поручения, я не смею решиться, не имея особого времени вникнуть и разобрать все буквально, делать какое-либо описание потому, что... законы, обряды, процессы и обычаи перевраны, переиначены, уменьшены и увеличены, что, так как и докладываю выше, без особого времени и тщательного наблюдения, ничего общего по достижению цели, сделать не можно» [6, с. 133].
Несмотря на это, представленный материал вызывает определенный интерес. Так, в рапорте Аитова в разделе о брачных отношениях казахов, мы находим положение о том, что «бракосочетание совершается в ауле невесты по обряду Магометанскому». В порядке разбирательства дел биями использовалась присяга, как средство доказательства виновности или невиновности одной из сторон, при этом в ней принимали участие родственники «известные по лучшему поведению, и испытанные в знании правил Магометанского закона» [6, с. 103, 105]. Положения шариата, судя по рапорту поручика Аитова, применялись и при погребении умерших. Так, он писал: «Когда окончено погребение, совершаемое обыкновенно, по Магометанскому закону, родственники умершего делают подарки муллам за чтение по нем молитв» [6, с. 106]. Аналогичные сведения можно найти в рапортах других чиновников Пограничной комиссии.
Однако, как выше указывалось, сведения носили неполный и отрывочный характер, поэтому для устранения этих недостатков в 1846 году Оренбургским военным губернатором Обручевым было принято решение о командировании в казахскую степь чиновников особых поручений д’Андре и Шершеневича для завершения работы по сбору материалов. Перед поездкой в степь, чиновникам была вручена инструкция, в которой помимо важности «...правительственной цели, для которой предлагается собрать и привести в порядок обычаи киргиз (далее казахов. – Ж. М., А. И.)» [11, л. 163], в 11 пункте указывалось «бии и другие лица, которым представляется ...чинить суд или расправу – в приговорах и решениях руководствуются положениями, основанными на особом толковании обязанностей человека при шариате (подчеркнуто в документе), следовательно, на алкоране, первоначальном источнике законодателей, а также на неразрывном с ним сюжетов, или сборнике преданий об изречениях Магомета и его учеников, признаваемых у мусульман святыми. Разыскание коренных оснований киргизского народного права и по возможности определение относительно к Алкорану – было бы весьма полезно» [11, л. 166]. То есть чиновникам предлагалось не просто отделить шариат от адата (коренного основания казахского права), но в определенной степени конфронтировать их друг другу.
В фондах Пограничной комиссии отложились дела, в которых были представлены только черновики, отчеты и рапорты д’Андре. Выступив в степь 13 июля от крепости Илецкая Защита, вместе с отрядом полковника Бларамберга, д’Андре приступил к опросу биев Западной и Средней частей, «известных в орде по своим познаниям киргизских обычаев». Буквально через несколько дней он написал рапорт в Пограничную комиссию, в котором просил передать на перевод с арабского языка применяемые кочевниками нормы казахского права, так как «...коллежский секретарь Григорьев (он участвовал в поездке в качестве переводчика. – Ж. М., А. И.) отозван в незнании вовсе арабского языка» [11, л. 47]. Пробыв два с половиной месяца в степи, опросив собранных султанами-правителями известных биев, д’Андре в сентябре того же года, подводя итог своей работы, написал в Пограничную комиссию, что «достигнул своей цели, допросив подробно обо всем, что только соответствовало программам, основанной по данной Вашим Превосходительством инструкции» [10, л. 142 об.].
Уже в ноябре 1846 года д’Андре представил собранный материал в виде свода норм обычного права. Можно себе представить насколько трудная стояла перед ним задача отделения шариата от адата, так как написанный им свод был во многих местах исчиркан ссылками на Коран. Так, например, он писал: «По маловажным делам основанием суда бия служат собственный ум и опытность. По делам более важным бий прибегает к Алкорану» [13, л. 54]. Или дела особой важности «обслуживаются уже не на одних обычаях, а на Алкоране» [13, л. 64]. В черновиках д’Андре даются примеры шариатских наказаний. К примеру, «Определение алкораном числа 100 и 80 ударов за важное и 3 удара за маловажное преступление не могут быть отменены бием» [6, с. 170]. Фиксация шариатских норм в решении конфликтных вопросов отнюдь не устраняла применение адата, который оставался в кочевой среде общеупотребительным. Вместе с тем, материалы д’Андре позволяют проследить появившуюся тенденцию к относительному слиянию правовых норм адата и шариата. Конечно, нормы разнились и в мере наказания, и в оценке тяжести того или иного деяния. Однако их взаимовлияние можно проследить на примере мер наказания. Так, «наказание за какую-бы то ни было вину (кроме преступления противу веры) — может быть заменено выкупом (тугузом). Алкоран», или «мера наказания при повторении одного и того же проступка не изменяется до 3-х раз. За совершение же того же самого поступка в 4-й раз — определена смертная казнь или уплата (выкуп)» [6, с. 170]. В этих и других случаях мы видим, что нормы адата и шариата дополняли друг друга, образовывая смешанную систему права. Более того, шариат и адат нашли наиболее приемлемый вариант сосуществования. Он заключался в том, что по шариату стали решаться дела, касающиеся религии, семейных отношений, все остальные вопросы регулировались по нормам обычного права. В подтверждении сказанных слов можно привести примеры с погребальными обрядами, свадебными церемониями, которые обладали локальными патриархально-родовыми особенностями, но в то же время имели обязательную процедуру — чтение священных молитв из Корана. Произошла своего рода рецепция норм шариата в адат, переплетение правовых норм было настолько крепким и естественным, что, с одной стороны, можно говорить о начале процесса исламизации обычного права и, с другой — об отсутствии правовой дифференциации, так как бии судили дела, как по адату, так и по шариату.
В то же время считать доступным шариатский суд общей массе кочевников, на наш взгляд, будет неправильным. Тот же д’Андре, отмечая в своем рапорте от 4 ноября 1846 года наличие шариатских норм в казахском праве, писал «суд основанный на Алкоране, почти вовсе не доступен к общепринятому в Орде разбирательству, отчасти потому, что бии не в состоянии исполнять строже суры Магоммеда, а также и от того что самих киргизов нельзя назвать ревностными поклонниками своего пророка» [10, л. 156 об.]. д’Андре был убежден, что шариат рассчитан на образованные народы, знающие письменность, казахи же были «...еще так дики, понятия ...столь малоразвиты в отношении моральном» [10, л. 156 об.], что привитие норм шариата среди кочевников казалось делом неопределенного будущего: в нем были сильны позиции адата. Хотя подвижки в этом направление в представленном им своде уже имелись.
В 1847 году Оренбургской пограничной комиссией принимается решение об отправлении д’Андре в три части Младшего жуза для дополнения и приведения в единую систему обычного права казахов [12, л. 15]. В этот раз д’Андре сразу же просит предоставить ему «нижеследующие книги: 1. Описание киргизских степей сочинения Левшина; 2. Описание Оренбургского края Эверсмана и 3. Алкоран в переводе на русский или французский языки» [12, л. 31]. Однако составленный д’Андре свод обычного права казахов был встречен с неодобрением в администрации края. Так, созданная по распоряжению господина оренбургского военного губернатора Комиссия «...нашла рапорт д’Андре неудовлетворительным, во-первых, потому что в сборнике не было правильной системы, и статьи не связаны последовательностью, во-вторых, важные статьи пропущены и самые статьи неполные» [12, л. 69 об.]. Полагаем, что за формальными словами комиссии стоит официальное осуждение администрацией Оренбургского края работы чиновника д’Андре в связи с некоторой идеализацией им суда биев и показом благополучного сосуществования двух разных норм права: шариата и адата. Поэтому в 1849 году эта работа поручается чиновнику Азиатского департамента министерства иностранных дел коллежскому секретарю О.Я. Осмоловскому, «...изучавшему кроме киргизского и другие восточные языки, знакомому некоторым образом с верою ислама, с историею Востока, его поверьями и преданиями, следовательно, более прочих способному исполнить это поручение» [12, л. 70 об.]. Осмоловский вместо назначенных ему для работы 3-х месяцев, провел на территории Младшего жуза гораздо больше времени. Такая задержка в сроках связана, на наш взгляд, с тем, что Осмоловский обнаружил определенную разницу в нормах права. Так, он писал: «Не удержался от сделания общего взгляда на киргизские обычаи и от определения отношения их к Алкорану и вообще шариата, иль законам мухаметанским, потому что киргизы Восточной части орды, в которой составлен мною сборник заметно отличаются от киргизов других частей, как своим образованием, так и образом жизни; кроме того, нельзя сказать чтобы на киргизов Восточной части, имеющих по своим торговым оборотам беспрестанные сношения с другими народами, как то бухарцами, хивинцами, кокандцами, и наконец русскими не действовало чуждое влияние, могущее значительно изменить самобытный характер народа, а следовательно, и его обычаи» [12, л. 111 об.]. Очевидно, влияние культуры соседей (мусульман бухарцев, хивинцев и т. д.) на казахов Младшего жуза было столь серьезным, что О.Я. Осмоловский в 1850 году вновь для перепроверки своего сборника отправился в Среднюю, Западную части и Внутреннюю Орду, с тем, чтобы найти объяснение «тем киргизским обычаям, которые могли бы показаться странными и невероятными, но на самом деле существующие, и показать отношение этих обычаев к мусульманским законам, или шариату» [12, л. 194 об.]. О сложности и мозаичности правовой ситуации в южных районах казахской степи говорит письмо от 10 апреля 1849 года генерала от инфантерии Обручева, в котором он признал необходимым для предотвращения беспорядков и злоупотреблений казахам «Раимского укрепления... всякое разбирательство оканчивать миролюбиво... в точности держась шаригата и народных обычаев» [14, л. 1].
Как писал в своих воспоминаниях в середине XIX века генерал-лейтенант А.И. Макшеев: «Осип Яковлевич Бончъ-Осмоловский принадлежал к числу самых просвещенных и симпатичных деятелей в Оренбургской киргизской степи. [Он] составил между прочим прекрасный сборник юридических обычаев киргиз, с комментариями, и представил его начальству, но этот замечательный труд остается до сих пор погребенным в архиве» [5, с. 246-247].
Действительно, ранее отмечалось, что собранные О.Я. Осмоловским материалы отсутствуют в делах Пограничной комиссии [4]. Его записка об обычно-правовой практике казахов была обнаружена нами в Российском государственном историческом архиве, сравнительный анализ которой с предыдущими записями чиновников Оренбургской пограничной комиссии, позволяет утверждать, что «обновленный» свод норм казахского права подтвердил, а где-то усилил позиции шариата в правовой практике тех казахов, которые граничили со среднеазиатскими народами, что в условиях политики инкорпорации местного права в общероссийское законодательство считалось нежелательным.
Остановимся на некоторых положениях записки Осмоловского. В первую очередь обращает на себя внимание то, что если ранее в записке д’Андре отмечалось, что «не всегда суд и расправа биев основаны на правилах, изложенных в Алкоране и на толкованиях последователями магометан. Подобные правила не во всех случаях удобоприменяемы к киргизскому народу» [6, с. 165], то позднее Осмоловский написал: «Бий в своих решениях руководствуется правилами алкорана, шариата, народными обычаями и, наконец, собственным своим умом» (курсив наш. – Ж.М., А.И.) [8, л. 47 об.]. И если д’Андре расставляя акценты в судебно-процессуальном вопросе, делал упор на то, что бии «при решении тяжб или споров, основываются на обычаи», то Осмоловский иначе смотрел на судебную практику биев – они в решении возникающих судебных споров применяли в первую очередь нормы шариата.
В своей записке Я. Осмоловский поместил главу «О благочинии в аулах», в которой стоит обратить внимание на раздел «О предупреждении против нарушения и неисполнения догматов, предписанных исламом». В параграфе 538 этой главы отмечалось, что «Муллы обязаны увещевать и направлять на путь истинный мусульман, уклоняющихся от обрядов, исламом предписанных; в случае недействительности своих увещаний жаловаться судьям» [8, л. 67]. Заметим, что ранее функция по созданию благоприятного морально-психологического климата в среде рядовых кочевников принадлежала биям. Так, д’Андре отмечал, что «бий соединяет в себе права казыя, Муллы и некоторым образом власть султана в том отношении, что ни рода претензии, ни важность преступления не могут препятствовать ему в своем суде. Главная обязанность его водворять и поддерживать в аулах спокойствие немедленным разбирательством жалоб и через это самое прекращать распри при самом их начале, не давая повода вражде или продолжительному спору» [6, с. 165]», или «ордынец, изобличенный в каких либо богохульных изречениях против веры своей или пророков, подлежит первоначально увещеванию бия» [6, с. 172-173]. Судя по этим положениям, бию в его подведомственном ауле вверены были не только духовные дела, но и вопросы обеспечения жизнедеятельности кочевой общины.
В целом в донесениях чиновников Пограничной комиссии, касающихся семейно-брачных отношений, можно проследить мысль о том, что «нет преступления (кроме преступлений противу веры), которые не могли быть выкупленными скотиной или вещами, ордынец не осуждая строго поступки, относящиеся до прелюбодеяния, готов выменять честь жен и дочерей своих на несколько голов баранов и т.п.» [6, с. 176]. Буквально через три года в записях Осмоловского мы находим иное назначение наказания за такого рода преступления: «В замечаниях же, сделанных в Средней и Западной частей Орды сказано, что если жених докажет, что кто-нибудь изнасиловал его невесту, то тогда виновного подвергают наказанию по шариату» [8, л. 35 об.].
Еще на один момент хотелось бы обратить внимание. До записки Осмоловского, в донесениях чиновников Пограничной комиссии отмечалось, что разрешением судебных вопросов занимались бии и почетные ордынцы: «Все дела, требующие расправы в орде, производятся преимущественно биями, как главными представителями народного права» [6, с. 164]. В материалах О. Осмоловского, также относившего биев к «народным судьям. Они имеют право решать дела, сопряженные с проступками и преступлениями; от них зависит определение наказания», говорилось и о муллах, которые «по просьбе спорящих сторон, входят в разбирательство маловажных претензий киргизов» [8, л. 45]. Правда, Осмоловский в примечании отмечал, что «эти люди (муллы, аксакалы, всякие лица. – Ж.М., А.И.), входящие в разбирательство (§264, 265 и 266) не могут считаться народными судьями, они только примирители претендующих сторон» [8, л. 47]. Тем не менее, Осмоловский выделял мулл в качестве возможных примирителей спорящих споров. Скорее всего, акторы судебного процесса обращались к ним в надежде разрешить спорный вопрос по шариату.
Записи Осмоловского позволяют сделать вывод о том, что постепенно позиции шариата в казахской судебной практике начинали занимать всё более крепкие позиции. Отметим, что, с одной стороны, произошло своего рода ограничение в деятельности института биев — часть вопросов, касающихся духовных дел, перешла в ведение мулл и кади. Произошла своего рода профессиональная специализация в судебно-процессуальной практике. С другой — в своей судебной деятельности бии использовали как нормы адата, так и шариата.
Долгое время записи Осмоловского были не доступны научной общественности, отчасти из-за того, что «публикация сборника может явиться шагом “к утверждению магометанства в степи” и препятствовать “улучшению со временем общественного и нравственного быта киргизов”». Наряду с этим «осознание к 1840-м гг. принципиального различия между адатом и шариатом (пусть и существующее главным образом лишь в теории) было использовано разными группами внутри имперской администрации и разными социальными элементами в степи в оде многочисленных конфликтов интересов. Этим конфликтам придавался вид принципиальных разногласий, и “правильность” решения вопроса о соотношении адата и шариата зачастую решалась тем, какая сторона конфликта брала вверх в аппаратной или политической интриге» [9, с. 92-93].
Таким образом, материалы чиновников Пограничной комиссии позволяют говорить об усилении позиций шариата в крае. Правовые реформы империи в первой половине XIX века (сфера приложения российских законов была весьма ограничена: измена, разбой и т. д.), шариат и собственно местный адат привели к возникновению нормативного плюрализма, как правовой системы. Каждая правовая подсистема в свою очередь в силу внутренних и внешних факторов, конечно же, влияла на соседнюю. Очевидно, процесс исламизации адатного права на рубеже XVIII-XIX веков был столь видимым, а мероприятия властей по включению казахского края в российское правовое пространство столь же неощутимы, что этот процесс вызывал обеспокоенность в имперской России.
Обычное право и шариат в процессе параллельного развития смешивались, дополняли друг друга, в итоге нашли наиболее приемлемый вариант сосуществования. Он заключался в том, что по шариату стали решаться дела, касающиеся религии, семейных отношений, все остальные вопросы регулировались по нормам обычного права.
- Бекмаханов Е.Б. Казахстан в 20-е – 4-е годы XIX века. – Алматы: Казак универтитети, 1992. – 400 с.
- Гавердовский Я.П. Обозрение Киргиз-кайсакской степи (часть 2-я) или Описание страны и народа киргиз-кайсакского // История Казахстана в русских источниках XVI–XX веков. – Алматы: Дайк-Пресс, 2007.– 670 с.
- Левшин А.И. Описание Киргиз-казачьих или Киргиз-кайсакских орд и степей. Этнографические известия. Ч. 3. – СПб.: Типография Карла Крайя, 1832. – С. 154-186.
- Мажитова Ж.С. Шариат и/или адат в казахском праве (первая половина XIX в.) // Исламоведение. – 2015. – №3. – С. 25–33.
- Макшеев А. Путешествия по киргизским степям и Туркестанскому краю А. Макшеева. — СПб.: Военная типография, 1896. – С. 246-249.
- Материалы по казахскому обычному праву. Сб. 1. – Алматы: Жалын, 1998. – 464 с.
- Российский государственный исторический архив (далее. – РГИА). – Ф. 427. – Оп. 1. – Д.
- РГИА. – Ф. 853. – Оп. 2. – Д. 65.
- Сартори П., Шаблей П. Судьба имперских кодификационных проектов: адат и шариат в Казахской степи // Ab Imperio. – 2015. – № 2. – С. 63–105.
- Центральный государственный архив Республики Казахстан (далее. – ЦГА РК). – Ф. – Оп. 1. – Д. 401.
- ЦГА РК. – Ф. 4. — Оп. 1. — Д. 2380.
- ЦГА РК. – Ф. 4. — Оп. 1. — Д. 2382.
- ЦГА РК. – Ф. 4. — Оп. 1. — Д. 2794.
- ЦГА РК. – Ф. 4. — Оп. 1. — Д. 3543.