Дискуссии о путях реформирования суда биев в дореволюционной российской историографии (середина XIX-начало ХХ ВВ.)

В статье рассматривается полемика в российской дореволюционной историографии относительно суда биев, который в ходе политико-административных и правовых реформ Российской империи в XIX веке не потерял своего значения в казахском обществе и продолжал играть роль регулятора социально-экономической жизни кочевой общины. Автор отмечает, что в историографии сложилось в основном два подхода по вопросу реформирования местной правовой культуры. Одни авторы – сторонники консервативного государственнического подхода предлагали постепенно инкорпорировать местное право в соционормативное пространство империи, другие – приверженцы либерального подхода – скорейшую унификацию права путем ликвидации местных правовых практик. 

Казахские степи, включенные в состав Российской империи в XVIII в., а это земли Младшего и Среднего жузов, на первых порах сохраняли свою относительную самостоятельность, позволявшую местной власти держать управление кочевыми общинами в своих руках. Кочевое общество казахов представляло собой родоплеменную пирамиду, каждый уровень которой определялся несколькими факторами, в первую очередь генеалогией рода. Казахи делились на две социальные группы – «ак суек» («белая кость») и «кара суек» («черная кость»), к которым относились чингизиды и остальное население соответственно.

Группа «кара суек» была достаточно многолика и разнохарактерна: в нее входили как батыры и баи, так и шаруа – простые кочевники. В этой группе следует выделить биев, как наиболее привилегированную общественную группу, описание которой мы находим в разнообразном нарративе, представленном персидскими, арабскими, западными, монгольскими и др. источниками.

К одному из основных источников по истории бийского института относятся многочисленные российские материалы, которые охватывают время с начала первых русско-казахских контактов (XVI в.) и до бурных событий 1917 г. [1].

Возникновение интереса в отношении суда биев было вызвано следующими обстоятельствами. Имперская территориальная экспансия по принципу «ad hoc», то есть «управление различными областями как отдельными субъектами посредством отдельных уложений для каждой области – было дешевым и легко осуществимым» [2] и поэтому неудивительно, что с присоединением новых казахских земель на первый план перед российским правительством встало решение вопросов управления и поддержания порядка, которые виделись в дифференцированном подходе к местным институтам правосудия. Такой подход позволял проводить постепенное реформирование соционормативного пространства казахов, в ходе которого предполагалось его включение в российское правовое поле. Насколько этот процесс был неоднозначным и как видели будущее суда биев сторонники различных общественно-политических взглядов можно проследить по дискуссиям, затронувшим проблемы судебной системы казахов.

На протяжении всего XIX в. на территории Казахской степи Российской империей был проведен ряд политико-правовых реформ. К началу XIX в. в историографии сложились в основном два подхода: либеральный и консервативный государственнический, официальный1. Согласно взглядам сторонников либерального подхода правовое унифицирование российского общества необходимо было провести в самые кратчайшие сроки. Они, в контексте «окультуривания» окраинных народов, видели будущее России как просвещенной, цивилизованной империи, поэтому политика правительства на постепенное, в обозримом будущем инклюзивное распространение общего права вызывало возмущение и жесткую критику.

Их оппонентами были сторонники использования практики правового плюрализма, которая позволила бы без ущерба для обеих сторон создать единое соционормативное имперское пространство.

Подобной позиции придерживался известный ученый-востоковед В.В. Григорьев, который в 1850х гг. был начальником Оренбургского края. В.В. Григорьев не исключал возможности существования разных правовых практик. Так, к примеру, в 1856 г., в докладе на имя генерал-губернатора Оренбургского края В.А. Перовского по поводу составленного проекта положения об управлении оренбургскими казахами, он писал: «Издание нового, окончательного положения об управлении Оренбургскими Киргизами (здесь и далее казахами. –– Ж. М.), сколь-бы подобный труд ни был совершенен, едва-ли было бы делом полезным. Узаконить теперешний гражданский и административный быт степи значило бы задавить в ней всякое движение вперед, отнять у нея возможность приближаться постепенно и сообразно обстоятельствам, к тому возможно наилучшему состоянию, до которого она может и, при отеческой попечительности нашего правительства, должна раньше или позже достигнуть» [3].

К середине XIX в. можно говорить о появлении прослойки европеизированной казахской интеллигенции, искавшей наиболее приемлемые формы сосуществования казахов с другими народами в степи. Понимание, с одной стороны, неизбежности доминирования империи над собственным народом, с другой –– желание вывести его через русскую культуру к достижениям европейской цивилизации, подталкивало интеллигенцию к поиску таких форм взаимодействия казахского и «русского» социальных полей, в рамках которых казахи смогли бы стать более просвещенными, но при этом не раствориться в пространстве империи. Важно отметить, что говоря о зарождении такой элиты, имеется в виду сочетание в ней традиционного мировосприятия мира с европейской образованностью.

Ярким представителем такой интеллигенции являлся видный ученый Ч.Ч. Валиханов (1835–1865), которому  было  предложено  Западно-Сибирским  генерал-губернатором  В.  Дюгамелем  в  1863  г. участвовать в работе комиссии вместе с советником правления Области сибирских казахов Яценко [4]. Цель комиссии состояла в «отбирании от сведущих в законах и судебных обычаях биев и султанов их мнениях относительно изменений и дополнений, которые необходимо сделать в общих основных положениях и судебной части при применении их к киргизам степи» [5]. В составе комиссии  Ч.Ч. Валиханов собирал сведения об обычном праве в Кокчетавском, Атбасарском, Акмолинском, Каркаралинском и Баян-Аульском округах.

В ходе работы комиссия знакомила «народ» с проектом судебной реформы в степи, при этом были собраны различные сведения о судах биев и адате со слов привилегированных слоев общества на которые, по мнению Ч. Валиханова, «следует смотреть не иначе, как на отрицательное выражение истинных народных нужд, ибо интересы знатных и богатых людей, даже в обществах высокоцивилизованных, бывают большею частью враждебны интересам массы большинства» [6]. Ч.Ч. Валиханов считал, что любое искусственное вмешательство государства во внутренние дела соседнего народа противоречило нуждам и потребностям последнего. Он был убежден, что «реформы же насильственные, привитые, основанные на отвлеченных теориях или же взятые из жизни другого народа, составляли до сих пор для человечества величайшее бедствие» [7].

Введение принципа выборности биев, по мнению ученого, могло привести к интригам, делопроизводственной рутине, служебным взяткам, в конечном итоге к падению престижа традиционного института биев. Ученый выступал против реформирования правовой жизни народа. В то же время понимая, что «правительство наше никогда не согласится отдать суду биев те преступления и проступки, которые были судимы до сих пор по русским уголовным законам», предлагал все исковые дела за исключением убийства, грабежа и хищничества оставить в компетенции суда биев [8].

Острая полемика вокруг суда биев развернулась после принятия «Временных положений...» 1867  и 1868 гг. Как было сказано, введению положений предшествовала работа «Степной  комиссии» Гирса, перед которой ставилась задача выработки общих положений по устройству и управлению всех частей казахских земель.

В дискуссии принял участие просветитель, педагог И. Алтынсарин (1841––1889), который в 1876 г. непродолжительное время исполнял должность мирового судьи и был свидетелем проводимых реформ. Он был уверен, что реформы достигли желаемых целей, если бы «споры решались посредниками или третейским судом», поскольку «при подобном порядке значительно упростились бы решения поземельных дел киргизов, и уездные и областные власти избавились бы от нескончаемых, прогрессивно увеличивающихся год от года ябед» [9].

Этих же взглядов придерживался видный казахский мыслитель и поэт Абай Кунанбаев (1845– 1904). Абай предлагал отказаться от краткосрочного избрания биев, подчеркивая, что не каждый способен стать им: «Не всякому под силу вершить правосудие. Чтобы держать совет, как говорится, на “вершине Культобе”, необходимо знать своды законов, доставшиеся нам от предков. Но и они устарели со временем, требуют изменений и непогрешимых вершителей, коих в народе мало, а то и вовсе нет» [10].

Понимая, что реформирование суда неизбежно, он связывал будущее местного суда с образованными, подготовленными и честными людьми, которым небезразличны идеи просвещения народа. Вместе с тем, Абай, желая оградить суд от рутины и формализма, предлагал оставить казахам третейский суд, компетенцию которого ограничивал мелкими делами и исками.

Противоречивое отношение местного населения к реформам правительства привело к появлению во второй половине XIX в. стилевого направления «Зар заман» (Эпоха скорби), сторонники которого критически оценивали сложившуюся в казахском обществе действительность. Яркими представителями этого течения можно назвать Ш. Канайулы, Б. Бабатайулы, М. Монкеулы и других. Проникновение товарно-денежных отношений, переселение крестьян, рост земледелия, потеря сословных привилегий, введение выборной системы местных начальников и т. д. по мнению этих поэтов приводили к разрушению традиционного уклада кочевников, к моральной деградации и духовному обнищанию народа. Изменения в обществе воспринимались ими как предвестники грядущей и неотвратимой катастрофы. Говоря о «новом» суде биев, поэты отмечали такие качества как продажность и некомпетентность судей. К примеру, Ш. Канайулы писал:

«Лучшие качества теряет аристократия, Справедливость теряют бии, Непорядочные бии Обирают свой народ» [11].

Прагматичный подход правительства вызывал все большее недовольство среди части интеллектуальной элиты, считавшей эти меры ненужной уступкой местному праву. В то самое время оставались и те, кто не переставал поддерживать имперский курс в отношении суда биев. Так, старший чиновник для особых поручений по Семиреченской области П. Рейнталь, вступая в полемику с Г.Загряжским, предлагавшим предоставить уездному начальнику право вето на всех уровнях судебной практики биев [12], считал, что суд биев по-прежнему являлся тем органом, который отвечал требованиям кочевников: «Я остаюсь при мнении, что суд никаких изменений не требует» [13].

С 1870-х гг. периодические и научные издания предоставляют возможность всем желающим высказаться относительно состояния народного суда кочевников [14]. Основными доводами в пользу сохранения местного суда служили надежды на то, что со временем, при конкуренции с мировым судом, его авторитет среди населения упадет, и он естественным образом исчезнет из правовой практики народа.

Однако практичный подход правительства вызывал все большее недовольство среди части интеллектуальной элиты, считавшей эти меры ненужной уступкой местному праву. В то самое время оставались и те, кто не переставал поддерживать имперский курс в отношении суда биев. Так, старший чиновник для особых поручений по Семиреченской области П. Рейнталь, вступая в полемику с Г.Загряжским, предлагавшим предоставить уездному начальнику право вето на всех уровнях судебной практики биев [15], считал, что суд биев по-прежнему являлся тем органом, который отвечал требованиям кочевников: «Я остаюсь при мнении, что суд никаких изменений не требует» [16].

Слепое следование утвержденным положениям, инструкциям, рекомендациям и т. д. приводило к дискредитации имперского суда в глазах кочевников. Так, жалобы на трудности при проведении следственных мероприятий, с которыми сталкивались судебные работники в ходе розыскных работ в степи,  использовали  как  доводы  в  пользу  сохранения  суда  биев.  В безымянной  статье в журнале «Юридический вестник» автор, очевидно не понаслышке знавший суть вопроса, писал, что «следователь в киргизской степи представляет собою беспомощное существо; ни энергия, ни опытность, ни умелость, ни знания –– ничего не поможет следователю в степи. Требования следственных действий, как – экспромт, непередавание огласки и оповещения, невозможны в степи из-за дальности расположения кочевий друг от друга, стало быть, без предварительной заготовки лошадей и юрты, договоренности с проводниками, следователь не доедет до места преступления. Сам факт предуведомления наперед делает следственные действия бесполезными “как-то обыски, выемки, осмотр и пр., по горячим следам”, так что следователю остается исполнять эти действия лишь ради пустой формальности без всякой пользы» [17]. И далее добавлял: «При опросе казахов, уличенных в противоправных действиях против русских, следователь рассматривается первыми как поверенный с русской стороны, еще и требующий откровенности. Его опросы вызывают усмешку: “Кто же покажет правду?”» [18].

Процессуальная сторона следственной работы в степи также вызывала нарекания исследователя А.Крахалева. Задав риторический вопрос: «Разве можно в юрте, доме казаха, проводить допрос свидетелей и участников процесса, если в нем, снабженный бесчисленным множеством разнородных дыр и скважин, за стеною его, слышен не только говор, но вздохи и зевания собравшихся киргизов (говор их слышится даже и в соседних юртах)», –– автор сам же отвечал на него: «Все следственные недоразумения приводили к тому, что на местах, желание следователей все-таки выполнить нормы общеимперского уголовного кодекса приводили к казусным ситуациям, вплоть до того, что вместо ареста практиковали такие эксперименты: “Производится арест просто на просто: сажают виноватого в юрту с лошадиными путами (здесь и далее курсив автора. –– А. К.) на ногах или, где телега есть, с колесом на шее» [19]. В итоге А. Крахалев приходил к неутешительному выводу о неприемлемости общеимперского уголовного законодательства для кочевников.

Помимо доводов в пользу сохранения суда биев, некоторые исследователи предлагали обновление его, приемлемые формы его существования. К примеру, в своей работе Г.А. Арандаренко попытался снять некоторые обвинения в адрес суда биев и полагал, что связаны они с отсутствием общепринятых норм местного права. Знание адата позволило бы усовершенствовать систему отправления правосудия, поэтому выход из этой ситуации он видел в кодификации адата «с участием корифеев» и путем «введения юридического общественного элемента в виде института присяжных (решателей), который своей компетентностью служил бы проводником понятий о правде, о законности, и примирителем проявлений социальной жизни с требованиями законов» [20].

Огромный вклад в изучение традиционного общества казахов внесла фундаментальная работа генерал-губернатора Туркестанского края Н.И. Гродекова [21]. В своей монографии Н.И. Гродеков подробно остановился на истории появлении суда биев, его развитии и текущем положении. Попросив «известного знатока Средней Азии В.П. Наливкина составить программу для сбора постановлений киргизского обычного права», он в 1886 г. отправил выпускника «историко-филологического института» А.Н. Вышнегорского в казахские степи для сбора всех вариантов адата [22].

Итогом семимесячного пребывания А.Н. Вышнегорского в степи стал огромный массив материалов об адате, который лег в основу этого издания. Подробно Н.И. Гродеков охарактеризовал судебно-процессуальные нормы и с одобрением отмечал преобразования в судебной области, которые приводили к формализации этого института.

Во второй половине XIX –– начале XX вв. стал появляться огромный массив материалов, в котором авторы отстаивали сохранение суда биев вплоть до его «простых», «родовых» (третейских) форм [23]. Исследователи исходили из того, что рассмотрение второстепенных, семейных, внутриродовых споров будет отвечать, с одной стороны, потребностям кочевого общества, с другой –– объединять власть и население, путем создания у последних нормативного сознания и чувства общественной причастности к империи.

Так, А. Леонтьев, С. Сабатаев и другие исследователи считали, что нежелательные «деформации» суда биев, способствовавшие появлению среди казахов таких явлений, как взяточничество, местничество и т. д., можно решить путем предоставления более широких полномочий третейскому (аксакальскому) суду. Например, А. Леонтьев отмечал, что аксакальский суд решал все конфликты внутри рода, был негласным, на нем присутствовало ограниченное количество людей, так как «ссора родственников разбирается в темноте, ссора супругов на постели (карындас есе карангыда хатын есе дуастык-та). Жалобы на такие суды не допускались» [24].

По словам С. Сабатаева третейская форма суда стала популярной, особенно во второй половине XIX в., потому что «тяжущимся сторонам предоставлен свободный выбор биев по равному числу, как для истца, так и для ответчика» [25]. Аналогичной была позиция и видных исследователей адата Н. Максимова, И.А. Козлова, предлагавших предоставить право казахам обращаться в третейские суды, так как «решение дела лицом, которого уважают и которому верят обе стороны, представляет  лучшую гарантию справедливости» [26]. Похожие суждения можно найти в работе И.В. Аничкова: «Совещания биев и их решения носят характер третейского суда и имеют большое значение, особенно если они сопровождаются общественной платой (молитвой), закланием барана; такая форма разрешения вопросов очень распространена и популярна» [27].

Этот вопрос активно обсуждался не только в научной или чиновничьей среде, но и на страницах периодических изданий [28]. Главной дискуссионной площадкой стала «Киргизская степная газета» [29]. Одни авторы утверждали, что суд биев не потерял своего значения и «киргизы часто обращаются к третейскому суду» [30], другие оспаривали – суд биев «приносит немалый вред, а потому желательно было бы уменьшить власть суда» [31].

Военный губернатор Тургайской области, ученый А.К. Гейнс так же видел проблемы взаимодействия адата и имперского права. К примеру, несовершенство следствия, производимое приказами, было настолько велико, что заставляло казахов, считал А.К. Гейнс, единодушно скрывать уголовные дела и передавать их на рассмотрение суда биев. Причем иски облекались в такие формы, что вместо юрисдикции русских судов, они передавались законным порядком в суд биев. В то же время «такому населению нужна скорая и строгая расправа; томление в острогах и судах составляет для него тяжелую, едва выносимую пытку; слабость правительства в отношении виновных в глазах такого народа целое преступление — приговор самому правительству. Для кочевого, подвижного и полудикого населения энергия и быстрота действий составляют главные достоинства власти» [32].

Вышеизложенные факты привели ученого к мысли о необходимости развития принципов самоуправления у казахов на более широких началах, предоставление местному суду большей власти, поскольку «суд для киргизов должен быть их собственный, исключая преступлений, наносящих убыток интересам собственно русских людей или вредящих государству» [33].

Интересно заметить, что в нарушение закона дело по согласованию с заявителем могло передаваться из имперского суда в суд народный (биев). Например, судное отделение Пограничного управления при ревизии дел в Кокчетавском уезде обнаружило, что, когда крестьянин Л. Шестаков в 1853  г. обратился в Пограничное управление к советнику подполковнику Кочекову с просьбой возбудить дело в отношении казаха Кочкентаева, которого тот подозревал в нападении на него и продажу в Хиву, то «с согласия самого Шестакова бывший советник Пограничного управления подполковник Кочеков претензию эту передал по степным обычаям на суд биев. По разбирательству [Шестаков] остался доволен, получив вместо баранов (речь идет о 500 баранах. –– Ж. М.) деньгами 600 рублей ассигнациями и одну лошадь» [34].

Этот документ интересен еще и тем, что он наглядно демонстрирует пример того, что практика правового плюрализма имела силу не только в отношении местного населения, но и других народов  (в данном случае русского), которые с успехом ею пользовались. Очевидно, случай переадресации чиновниками каких-то дел в суд биев не был единичным, и к нему охотно обращались, в том числе и россияне. Другое дело, что государство оставляло за собой прерогативу определять квалификацию преступлений и передавать их на рассмотрение в местный либо в имперский суд.

В начале ХХ в. появились работы, в которых сторонники взвешенной политики в отношении местного суда и адата по-прежнему выдвигали доводы для сохранения третейского суда. К примеру, Л.А. Словохотов считал подходы предыдущих исследователей тенденциозными, а работы, «написанные в большинстве случаев прямо от руки, под первым непосредственным впечатлением», сильно грешили субъективизмом оценок, что придавало им характер скорее авантюры, чем серьезного исследования [35]. Также как и предыдущие знатоки адата, Л.А. Словохотов считал нужным оставить суду биев третейскую форму с широкой компетенцией как компромисс между русским и местным правом [36].

Критику ученого вызывала работа чрезвычайных съездов биев, поскольку их деятельность не   была четко расписана, не оговаривался порядок решения дел съездом. Все это приводило к падению престижа данного органа, разного рода коррупционным махинациям.

Основываясь   на   материалах   архивных  фондов,  можно   с  уверенностью  говорить   о том,  что «лихоимство биев» [37], отсутствие эффективности, системности и регламента в работе  съездов имели место [38].

Невзирая на все реформы, как отмечал Э. Вульфсон, среди казахов сохранился семейный суд, он «разбирает тяжбу негласно, то есть никто из непричастных к делу лиц не допускается, чтобы, как говорится, не выносить сор из избы. Автор выделял и третейский суд, «то есть когда обе тяжущиеся стороны согласятся выбрать какое-нибудь третье лицо, которое и должно их разсудить» [39].

Таким образом, суд биев оставался действующей судебной практикой, имевшей своих преданных сторонников, поскольку отвечал потребностям местного социокультурного пространства.

1. Впервые Казахское ханство упоминается в русских источниках в XVI в. Русские послы Данила Губин, Семен Мальцев, побывавшие у ногайцев в 1534 г. и 1569 г. соответственно, доносили, что «казаки, государь, добре сильны». См.: Казахско-русские отношения в XVI–XVIII веках. — Алма-Ата: Наука, 1961. — С. 3–5; Шоинбаев Т.Ж. Добровольное вхождение казахских земель в состав России. — Алма-Ата: Казахстан, 1982. — С. 36; и др.
2. Джейн Бербэнк. Местные суды, имперское право и гражданство в России // Российская империя в сравнительной перспективе. Сб. статей / Под ред. А.И. Миллера. — М.: Новое издательство, 2004. — С.
3. Веселовский Н.И. В.В. Григорьев по его письмам и трудам. 1816–– — СПб.: Императорское Русское археологическое общество, 1887. — С. 284.
4. Комиссия начала работу в связи с предстоящими реформами 60-х гг. XIX в. Для этого правительство, намереваясь ввести среди казахов институт мировых судей, решило собрать путем опроса у биев и султанов сведения относительно реформ по судебной части.
5. Центральный государственный архив Республики Казахстан (ЦГА РК). — Ф. 345. — Оп. 1. — Д. 807. — Л.
6. об.
7. Валиханов Ч.Ч. Записка о судебной реформе. — Алматы: Жеті жарғы, 2004. — С. 38. 7 Там же. — С. 41.
8. Там же. — С.
9. Алтынсарин И. О «Временном положении об управлении в степных областях» 1868 г. // Собр. соч. В 3-х тт. Т. II. — Алма-Ата: «Наука» КазССР, 1976. — С.
10. Там же. — С.
11. {анайyлы Ш. Шығармалар: Толғаулар, айтыстар, дастандар. — Алматы: Ана тілі, 2013. — С.
12. Загряжский Г. Заметки о народном самоуправлении у кара-киргиз // Материалы для статистики Туркестанского края. — СПб.: Туркестанский статистический комитет, 1874. Вып. 3. — С. 362–371.
13. Рейнталь П. По поводу заметок о народном самоуправлении у кара-кыргыз. // Материалы для статистики Туркестанского края. Ежегодник / Под ред. Н.А. Маева. Вып. III. — СПб., 1874. — С.
14. Загряжский Г. Кара-киргизы (этнографический очерк) // Туркестанские Ведомости. — — № 41. —С. 162–163;  — № 42. — С. 166;
15. О быте киргиз Тургайской области // Русский вестник. — 1880. — № 4; О Абай атындағы {азYПУ-ніy Хабаршысы, «Тарих жəне саяси-əлеуметтік ғылымдар» сериясы, №2 (49), 2016 ж.  древнем судопроизводстве киргизов // Акмолинские областные ведомости. — 1888. — № 51; Максимов Н.Н. Ложные доносы у киргизов // Киргизская степная газета. — 1896. — № 16; Он же. Изучение киргизского обычного права // Киргизская степная газета. — 1896. — № 36; Максимов Н.Н. Народный суд у киргизов // Журнал Юридического Общества. — 1897. — Кн. 7. — С. 62–86; — Кн. 8. — С. 48–80.
16. Султангазин Д. Власть казахов в прежние времена // Дала уалаяты. — 1888. — № 51; Киргизы. Древний суд биев // Акмолинские областные ведомости. — 1888. — № 48, 51; и др.
17. Загряжский Г. Заметки о народном самоуправлении у кара-киргиз // Материалы для статистики Туркестанского края. — СПб.: Туркестанский статистический комитет, 1874. — Вып. 3. — С. 362–371.
18. Рейнталь П. По поводу заметок о народном самоуправлении у кара-кыргыз // Материалы для статистики Туркестанского края. Ежегодник / Под ред. Н.А. Маева. — Вып. III. — СПб., 1874. — С.
19. Положение следственной части в киргизских степях // Юридический вестник. — 1889. — № 9. — С. 166. 19 Там же. — С.
20. 20 Крахалев А. Суд и следствие у киргизов Сибири // Юридический вестник. — 1888. — Т. 28. — Кн. 1. — С.47.
21. Арендаренко Г. Значение власти аксакалов в отдаленных кишлаках // Туркестанские ведомости. —— № 25. — С. 193.
22. Гродеков Н.И. Киргизы и каракиргизы Сыр-Дарьинской области. Юридический быт. — Т. I. — Ташкент: Типо-Литография С.И. Лахтина, 1889. — 544 с.
23. Там же. — С.
24. Герн фон В.К. Характер и нравы казахов (Этнографические заметки) // Коммен. предисл. и ред. Ж.О. Артыкбаева. — Караганда: ТОО «Номад и Ко», 1995. — 140 с.; Мейер Л. Киргизская степь Оренбургского ведомства // Материалы для географии и статистики России. — СПб., 1865. — С. 246–260; Описание киргизкайсаков / Сост. И.М. Казанцев. — СПб.: Общественная польза, 1867. — 128 с.; Красовский М.И. Область сибирских киргизов // Материалы для географии и статистики России. — Ч. I–III. — СПб., 1868. — 282 с.; Быт и нравы киргизов / Сост. А.П. Смирнов. — СПб.: Постоянная комиссия по устройству народных чтений,
25. 27 с.; Алекторов А.Е. Выборное начало у киргиз. — Оренбург, 1893; Румянцев П.П. Киргизский народ в прошлом и настоящем. — СПб., — 66 с.; Гинс К.Г. В киргизских аулах (Очерки из поездки по Семиречью)// Исторический Вестник. — Т. 84. — СПб., 1913. — С. 285–332; и др.
26. Леонтьев А.А. Обычное право киргиз: Судоустройство и судопроизводство // Юридический вестник. — 1890. — Т. 5. — Кн. 1–2. — С.
27. Сабатаев С. Суд аксакалов и суд третейский у киргизов Кустанайского уезда, Тургайской области //Этнографическое обозрение. — 1900. — № 3. — С. 69.
28. Максимов Н. Народный суд у киргизов // Журнал Юридического Общества. — 1897. — Кн. 7. — С. 79; Козлов И.А. Обычное право киргизов. Памятная книжка Западной Сибири. — Омск: Тип. Окружного Штаба, 1882.
29. Аничков И.В. Присяга киргиз перед русским судом. — Ташкент: Типография «Русский Туркестан»,— С. 28.
30. Образ управления и законы киргизов. Томские Губернские Ведомости. — 1858. — № 45; Народный суд в Туркестанском крае // Правительственный вестник. — 1870. — № 277. — С. 2–3; Объяснение некоторых терминов киргизского судопроизводства // Туркестанские ведомости. — 1873. — № 42; Арандаренко Г. Значение власти аксакалов в отдаленных кишлаках // Туркестанские ведомости. — 1874. — № 25; Алекторов А.Е. Нужен ли для киргиза суд биев // Особое прибавление к «Акмолинским областным ведомостям». —
31. № 2. — С. 8; Марсеков Р. Киргизский народный суд // Киргизская степная газета. — 1900. — 2 января; Кун у киргизов // Киргизская степная газета. — 1894. — № 8. — С. 3; О нравах киргизов во время партийных раздоров // Киргизская степная газета. — 1898. — № 49. — С. 2; Марсеков Р. Сайлау и его вредные  последствия // Киргизская степная газета. — 1899. — 28 ноября; и др.
32. Подробнее см.: Киргизская степная газета: человек, общество, природа. 1888–1902 / Национальная Академия Республики Казахстан; У. Субханбердина. — Алматы: Ғылым, 1994. — 816 с.
33. Компетенция третейского суда у кочевников // Киргизская степная газета. — 1898. — № 49. — С. 2; О киргизском народном суде // Дала уалаятыныy газеті. Киргизская степная газета. Адам, коғам, табиғат. 1888–1902 / Составитель У. Субханбердина. — Алматы: Гылым,
34. Казакбаев К. О киргизском народном суде // Киргизская степная газета. — 1894. — № 46. — С. 3. 33 Гейнс А.К. Дневник 1865 года // Соб. литер. трудов. — Т. 1. — СПб., 1897. — С.
35. 34 Там же. — С. 211.
36. 35 ЦГА РК. — Ф. 345. — Оп. 1. — Д. 1456. — Л. 11 об.
37. Словохотов Л.А. Народный суд обычного права киргиз Малой Орды // Труды Оренбургской Ученой Архивной Комиссии. — Вып. XV. — Оренбург: Тург. обл. типо-лит., 1905. — С.
38. Л.А. Словохотов один из немногих ученых, связывавший причины неудач правового реформирования с желанием властей ускорить процесс инкорпорации местного права: «В лице оренбургского генералгубернатора эта власть неоднократно делала эксперименты над киргизами: Кто систематически вытравливал все национальное во имя грубо понятой и полицейскими мерами проводимой идеи русификации?
39. Кто восстановил инородца против нашей культуры, как не окраинный чиновник своим циркулярным резонерством и продажною услужливостью. Кто, стесняя свободу кочевания, из желания форсированными мерами сделать их оседлыми, то наоборот, мешал всяким попыткам киргиз к оседлости, запрещая им строить на зимовках прочные землянки». См.: Словохотов Л.А. Народный суд обычного права киргиз Малой Орды... . Стоит добавить, что подобного рода «обвинения» в адрес властей редко встречаются в дореволюционной литературе. Наиболее ярким обличителем злоупотреблений администрации в Туркестане был В.П. Наливкин. См.: Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды. Сборник / Ред.сост.: Д.Ю. Арапов и др. — М.: Изд. дом Марджани, 2015.  — 688 с.
40. См.: ЦГА РК. — Ф. 44. — Оп. 1. — Д. 47795; Там же. — Ф. 25. — Оп. 1. — Д. 977; Там же. — Ф. 25. —
41. Оп. 1. — Д. 988; Там же. — Ф. 25. — Оп. 1. — Д. 2060; Там же. — Ф. 25. — Оп. 1. — Д. 2144; Там же. — Ф. 25.
42. — Оп. 1. — Д. 2171; Там же. — Ф. 25. —Оп. 1. —Д. 2174; Там же. — Ф. 25. — Оп. 1. — Д. 2175; и др.
43. Так, за 1900 г. по Тургайскому уезду на чрезвычайный съезд было вынесено 403 дела. Постановления были приняты по 105 делам, 298 остались нерешенными. В Актюбинском уезде из 1248 дел были рассмотрены 348, 900 дел остались нерешенными. См.: ЦГА РК. — Ф. 25. — Оп. 1. — Д. 2174. — Л. 258–262. В 1899 г. чрезвычайный съезд в Тургайском уезде был закрыт, поскольку «в конце зимы киргизское хозяйство требует особых трудов перед выкочевкой и ухода за отощавшими стадами, а потому за неявкою сторон съезд закрыл свои действия». См.: Там же. — Ф. 25. — Оп. 1. — Д. 988. — Л. 136. Еще одна причина неявки на съезд обеих сторон, из-за чего работа съезда прекращалась, по мнению Актюбинского уездного начальника, заключалась в том, что «как ответчики, так и судьи уклоняются от явки на съезд за дальним расстоянием места жительства просителей, а главным образом из боязни встречи с ними в пределах их владений, где из мести потерпевшего крайне недружелюбно встречают своих обидчиков, лишая их и скот пищи, а иногда вступая с ними в расправу помимо суда». См.: Там же. — Ф. 25. — Оп. 1. — Д. 988. — Л. 76 об.
44. Вульфсон Э. Киргизы. — М.: Издание книжного магазина торгового дома С. Курник и К., 1913. — С.