Особенности решения «Женского вопроса» в традиционных обществах средней Азии и Казахстана в западной историографии

Аннотация

Коренная трансформация традиционных обществ на колониальных окраинах Российской империи, предпринятая большевиками после Октября 1917 года вызывает особый интерес западных исследователей. Перенесение в культурно-историческое поле Средней Азии и Казахстана концептов теорий, так или иначе объясняющих природу и необходимость женской эмансипации и версии их практического осуществления даже под лозунгами равноправия, которые отвечали интересам социально обездоленных слоев населения на селе и люмпенов в городе, по своей природе и методам осуществления рассматривается как вторичная постколониальная внутренняя революция. Большое внимание, которое уделялось западными исследователями аспектам радикальной ломки традиционных обществ через гендерную проблематику, позволяет выдвинуть предварительную гипотезу, согласно которой насильственное внедрение, а затем возрождение (начиная с позднего горбачевского периода) в регионе советской политики женского равноправия, и было формой вторичной постколониальной внутренней революции. 

В данной статье уделено внимание формированию в современной западной историографии проблем- ных блоков трансформации этносоциального поля традиционных обществ в Центральной Азии через проведение советским режимом гендерного равноправия. Дискурс западных исследователей советской трансформации традиционных обществ оперирует терминами революция, колониальные, подчиненные, коренная ломка, сопротивление. Народы советских среднеазиатских республик рассматривались как подчиненные, поэтому принятие или непринятие советских порядков интерпретиро-валось, прежде всего,  в правовом поле - как необходимость следовать закону, но отношение к нему и его исполнение зависели от многих обстоятельств и факторов, большая часть которых была скрыта от внешнего наблюдения. Коренная ломка основ и несущих конструкций обществ на периферии советского государства в 1920- 1930-е годы интерпретируются как вторичная колониальная революция, а блок проблем, относящихся к женской проблематике, трактуется, как инструментальный, подчиненный решению политико- экономических задач.

Именно западные исследователи выделилиженскую составляющую в советской модернизации традиционных обществ в качестве линии разлома и деконструирования. В традиционных обществах женщины играли подчиненную роль и были закрыты от внешнего влияния. В советской версии модернизации патриархальных обществ женщины стали символом слома старого через политику по уничтожению барьера между лично-семейным и публично-социальным. Все аспекты личного были вынесены на внешние составляющие - создание семьи, внутренние проблемы, посягательства на женское, но это происходило через преодоление мужского сопротивления прямо или опосредованно (через борьбу за контроль над женским). Исследования путей, способов и последствий радикальной трансформации, традиционных восточно-мусульманских обществ рассматривались в нескольких взаимопересекающихся измерениях: формирование новой социальной структуры и элиты, процесс образования новых этносов, национальностей при определяющем политико-административномвнешнем управлении.

Особенности теоретико-методологических подходов к изучению истории сталинизма (и тоталитарных обществ в целом) западными научными школами состоят в том, что они исходили из следующих фактов признания (при идеологической или методологической корректировки) того, что:

• народы Средней Азии и Казахстана были вторично колонизированы в ходе установления и закрепления власти большевиков, а квазигосударственные образования в рамках советской империи представляли собой внутренние колонии или колониальную периферию;
• колонизация была процессом, в котором принимали участие представители колониальных окраин (причины, формы их участия и сопротивления, последствия представляют собой отдельную область изучения в русле направлений этнонационализма);
• советские реформы были продолжением незавершенной колониальной модернизации (вестернизации), которую в силу своей политической и экономической отсталости не могла провести царская Россия;
• деконструкция традиционных обществ в Средней Азии и Казахстане в большевистских планах была неотъемлемой частью проектов по превращению региона в аграрную периферию;
• степень соучастия или сопротивления советским реформам в регионе зависела не столько от истории их колониального развития и особенностей социокультурного фундамента, сколько от степени концентрации политико-правовых аспектов государствообразующих компонентов и этнического ядра в формах существования этноса, которые были мишенью советских реформ (клановые структуры, формы собственности, гендерная дифференциация, религия, язык и способы трансмиссии;
• евро-русскоцентричность была основным вектором построения советской культуры и советского человека (в нашем контексте- женщины).

Общества на колониальных окраинах, особенно в Средней Азии, жили в жесткоструктурированных рамках патриархального быта, освященного исламом, авторитетом предков и родовых практик. Западные исследователи обращают внимание на резкие различия в положении мужчин и женщин в средне- азиатских обществах, причем разительны контрасты в сравнительной перспективе и по обществам. Если эмансипация женщин на Западе была достигнута, прежде всего, в результате осознанной и упорной борьбы женщин за улучшение своего положения, приобретение равных с мужчинами прав в обществе и их утверждение, то на Востоке свобода была «спущена сверху». Но помимо свободы на бумаге и  лозунгах, свобода и равенство означали равный с мужчинами труд на благо общества - участие в экономических, социально-политических проектах и преобразование культуры и быта, но при этом они обязаны были исполнять обязанности жен и матерей. Западные исследователи показывают, что советская модернизация восточных республик была достигнута ценой жертв, прежде всего среди женщин [1]. Советский режим выбрал женщин как с одной стороны, слабых и беспомощных, перед лицом своих мужчин, но дал им ресурсы – политико-административные и правовые, чтобы они могли постоять за себя. Положение женщин в регионе были исследованы  Г.Масселлом/G.Massell  [1],  Д.Нортропом/D.Northrop [3], М. Камп/M.Kamp [4], Гюнес-Айата /Gunes-Ayata [5], Ергун /Ergun [6] и др.

Освобождение женщин от патриархальных порядков шло под лозунгом борьбы с исламом и правовыми установлениями, освященными исламом. Женщины стали щитом, которым прикрывались мужчины Востока и целью большевиков [3], [4], [7]. Большевики рассматривали их как символический политический капитал, который должен был производить несколько видов иного капитала – экономи- ческий ресурс, воспроизводство новых членов общества и воспитание их в коммунистическом духе, символическое представление во внешнем мире об успехах в миссии освобождения женщин Востока. Г.Массел считает, что советская власть проводила политику в Средней Азии, опираясь на легальные нормы. Основной инструмент реализации советских реформ и решения женского вопроса- правовой- принятие законов, отменяющих традиционное и религиозное право народов России и СССР. Большевики не отменили религию, но признали её вне закона, и, как следствие, социокультурные институты и практики, прописанные согласно той или иной вере.

Дуальная природа сопротивления исламских обществ Средней Азии советской политике эмансипации состоит в особенностях их социально-экономической организации (мужское доминирование) и интерпретации женской природы (сильной в своей слабости). Маскулинные общества, сегрегирующие женщин с использованием комплекса табуированных практик  (обязательных  для  соблюдения женщинами - закрытие, полное или частичное, женские сферы обитания и род занятий, избегания), не интернализировали гендернодифференцирующие запреты в свою культуру на всех уровнях социализации и социальной коммуникации. Не женские запреты на свое женское, а мужские запреты на женское стали неотъемлемой частью традиций и культуры сегрегирующих народов. Западные исследователи также оперируют категориями маскулинности применительно к анализу советской гендерной политики- право решения женских вопросов переходило от мужчин как представителей и вершителей судеб своего общества/рода/семьи к государству через его представителей - тоже мужчин, но  зачастую  и женщин- через сначала женсоветы и затем органы по решению проблем брака и семьи. Положение женщины и отношение к ней виделись именно с такой позиции, в этом проявлятеся маскулинный подход исследова- теля Д.Нортропа [3].

Другой подход, используемый западными историками - найти противоречие между большевистским взглядом на среднеазиатские обществa (как западничество) и  особенностями  существования  этих обществ - как восточных (ориентализм). Именно так объясняется неприятие большевиками устоев среднеазиатских обществ – по Корану и иным варварским установлениям. Поэтому советские реформы имели целью оцивилизоватьэти общества и, при необходимости, полностью деконструировать.

Роль клановых институтов в процессах деконструкции традиционных обществ рассматривается в работах М.Чарада [8] и К.Коллинза [9]. Они считают, что, несмотря на различия в формах общественных структур в среднеазиатских обществах к моменту прихода к власти большевиков, кланово-родовые структуры помимо выполнения социально-экономических функций и по своей природе содержали в себе этноорганизующие механизмы. Браки заключались по определенным линиям, с соблюдением комплекса практик и ритуалов создания семьи. Внешнее вторжение в виде изменения ролей и статусов в их культурные практики встречало открытое и замаскированное сопротивление. Визуальными внешними маркерами и символами закрытости была жестко контролируемая внутреннее содержание женщин, которое было выражено в виде дресс-кода, пространственных разграничений, гендерного  разделения труда и обязанностей. Повышение статуса женщин через наделение их равными с мужчинами правами, природа которых была производна от иных источников власти, отвергалась и подлежала искоренению, но опять-таки это достигалось через женщин. Однако консервация общепринятых практик (в том числе и статусных позиций мужчин и женщин) и их внешних маркеров рассматривались, например, в Узбеки- стане и Казахстане как признак этничности, и следовательно, женская эмансипация виделась храни- телями старого порядка как экзистенциальная угроза. Патримониальные структуры в традиционных обществах рассматриваются исследователями как фундамент государства, откуда рекрутируется элита и идет поддержка через каналы правоустанавливающих клановых институтов – традиция, авторитет и т.д. [10], [11].

И если статусные позиции (женщин и ранее социально-обездоленных) менялись извне, то это рассматривалось родовыми авторитетными мужчинами как экзистенциальная угроза. Советская власть использовала правовые и административные меры для проведения в жизнь политики не столько для проведения в жизнь гендерного равенства, сколько социального. Гендерные различия рассматривались советской властью как вид социальной дифференциации, продолжение революции и оправдание жесткой политики в отношении тех, кто эксплуатирует стоящих ниже в социальной структуре, в данном случае женщин [12].только к человеческим жертвам, но и деформации культурных практик. Д.Нортпор утверждает, что практическое внедрение советского законодательства в Узбекистане было своеобразным переговорным процессом, в котором участвовали государство, проводники советской политики и те, на кого закон был направлен  – целевые группы населения [13].

Все стороны данного процесса (государство  и население) менялись, приспосабливаясь к закону для достижения поставленной цели. Некоторые  группы узбекских мужчин умудрялись легально реинтерпретировать правовые нормы (в категории так называемых бытовых преступлений), будучи включенными в административную систему. В качестве аргументации необходимости изменения многих норм советского семейного законодательства и причин саботажа его практического применения, узбекские мужчины, даже партийные работники, утверждали,  что европейские стандарты, а именно, особенности физилогического и биологического строения и развития узбекских девочек (для легализации снижения брачного возраста) и т.д. неприменимы к традиционным практикам. Вмешательство чуждой культуры (евроцентричной в советской транскрипции)  в процесс воспроизводства этничности через женщину, по мнению узбекских мужчин, могло привести к пагубным последствиям для этноса в целом, т.к. женщина является основным центром воспроизводства, хранения и передачи этнического кода [14].

* Статья написана в рамках реализации научно-исследовательского проекта по гранту МОН РК на тему: «В эпоху коренной трансформации общества: жизненные истории женщин в Казахстане периода сталинской модернизации, 1920-1930-ые гг.».

1. Massel The Surrogate Proletariat: Moslem Women and Revolutionary Strategies in Soviet Central Asia, 1919- 1929. Princeton, 1974. 
2. Massel Law as an Instrument of Revolutionary Change in a Traditional Milieu, Law and Society review 2, no. 2, 1968: – С.195-200.
3. Northtop The Limits of Liberation: Gender, Revolution, and the Veil in Everyday Life in Soviet Uzbekistan,” in Russell Zanca and Jeff Sahadeo, eds., Everyday Life in Central Asia (Indiana University Press, 2007). – 89-102.
4. Kamp М., The New Woman in Uzbekistan: Islam, Modernity and Unveiling under University of Washington, 2006.
5. Gunes-Ayata, Ayse and Ayca Ergun, 2009. Gender Politics in Transitional Societies: A Comparative Perspective on Azerbaijan, Kazakhstan, Kyrgyzstan and // Linda Racioppi and Katherine O’Sullivan See (Eds.), Gender Politics in Post-Communist Eurasia. East Lansing, I: Michigan State, pp. 209-236ю
6. Michaels, Paula, Kazak Women: Living the Heritage of A Unique Past.// Herbert Bodman and Nayreh Esfahlani Tohidi (Eds.), Women in Muslim Societies: Diversity within Unity, Lynee Rienner, pp. 186-202.
7. Corcoran-Nantes Lost Voices: Central Asian Women Confronting Transition. London: Zed Books, 2005.
8. Charrad , States and Women’s Rights, 2001:9,
9. Collins , Clan Politics and Regime Transition in Central Asia. Cambridge University Press, Author, 2006.
10. Adams Celebrating independence: arts, institutions, and identity in Uzbekistan. University of California, Berkeley.1999.
11. Nortop “Hujum: Unveiling Campaigns and Local Responses, Uzbekistan 1927,” in Donald Raleigh, ed., Provincial Landscapes: Local Dimensions of Soviet Power, 1917-53 (Univ. of Pittsburgh Press, 2001), 125-45.
12. Massel, The Surrogate Proletariat: Moslem Women and Revolutionary Strategies in Soviet Central Asia 1919-1929. Princeton: Princeton University Press,
13. Northrop Uzbek Women and the Veil, 78-79.
14. Northrop Subaltern Dialogues: Subversion and Resistance in Soviet Uzbek Family Law// Slavic Review 60, no. 1 (Spring 2001), 115-139.