Медиальный дискурс Казахстана: социолингвистические аспекты

Анализ медиадискурса априори предполагает различные подходы: психологический, семиотический, социологический, культурологический. На наш взгляд, результативным является междисциплинарный, в котором современная теория медиальности, а именно констанцская школа (Германия) [1], претендует на главенствующее место. Человек обычно не осознает структур, направляющих его языковое мышление: познавательные структуры не являются осознаваемым содержанием мышления, однако можно предположить, что именно они навязывают мышлению одну форму, а не другую. В cовременной гуманитарной парадигме важно понятие когнитивное состояние носителя языка, вне которого мы не можем рассматривать любые модели представления знаний. Заметим, что подобный аспект исследования был свойственен и социальной теории П.Бурдье, в которой использование языка приравнивалось использованию концепций: «Среда, ассоциируемая с определенным классом условий существования, производит habitus, то есть систему прочных, приобретенных предрасположенностей, структурированных структур, предназначенных для функционирования в качестве структурированных структур, то есть в качестве принципов, которые порождают и организуют пппррааакк-тику и предоставления» [2, 17-18]. Умберто Эко обоснован но называет данную сферу идеологией: «Мы будем понимать под идеологией все то, с чем так или иначе знаком адресат и та социальная группа, которой он принадлежит, системы его психологических ожиданий, все его интеллектуальные навыки, жизненный опыт, нравственные принципы» [3, 108]. Отсюда следует то, что модели ситуаций необходимы нам в качестве основы интерпретации текста: «Важнейшим компонентом процессов построения и восприятия текстов является осмысление стоящих за ними социальных ситуаций и их когнитивная репрезентация» [4, 161].

Изначально также необходимо отметить: «На самом деле, но это следует подчеркнуть, имеется в виду не язык, а дискурс, то есть особый порядок, отличный от субстанции языка в том значении, в котором определяют понятие языка лингвисты, но который реализуется в языке» [5, 96].

Таковы исходные теоретические предпосылки, но каким предстает медиальный дискурс Казахстана и каковы его социальные концепты и когнитивные стратегии?

Справедливо считается, что население Казахстана достаточно «погружено» в советскую идеологию. Очевидно, что политика русификации нерусских народов в советские годы привела к русской идентичности казахов (через русский язык, русскую историю, литературу, музыку, кино и т.д.). По-прежнему объединяет две страны не столько русский язык, а сколько советская идентичность. Именно подобную идентичность, иногда даже и неосознанно, отстаивают и политики, и гуманитарии советской и постсоветской ориентации Она же поддерживается российскими СМИ и называется «общим информационным пространством. Идеологическое заполнение казахстанских реалий советским и одновременно пророссийским содержанием и оценкой всего и вся неизбежны. По единственной причине – как подчеркивают казахстанские политологи и социологи: «Внутри самого государства пока не создано единого культурного и даже ментального пространства, которое могло бы сформировать общие для всех национальные ценности» [6, 136]. В этом случае можно и должно предположить, что мы все вовлечены в процесс, в котором «медиа – это не только нейтральные средства передачи информации, своей способностью к трансформации, своими перформативными, экспрессивными и символическими возможностями, своими конкретными формами проявления они сами участвуют в процессе выявления смысла. Более того, «современные масс-медиа особенно интенсивно апеллируют к эмоциональной, аффективной стороне человека, участвуют, таким образом, в перестройке структуры восприятия и познания» [7, 5]. Важно уточнить, что современные российские социологи (Лев Гудков «Левада-Центр») точно обозначили тоталитарный дрейф в медиальном пространстве России. Медиальное пространство России последних лет, в особенности официальные медиа, демонстрирует очевидное. Лучше всего это обозначать как последствие манипулирования общественным мнением.

Близко, но несколько иначе складывается ситуация в казахстанском варианте медиального пространства. В современном казахстанском медиадискурсе, также как и в прошлом веке, относительно ко всем его проявлениям наиболее очевидна следующая когнитивная модель антропоцентризм истолкования. «Я – схемы» (в терминологии Л. Хьелла и Д.Зиглера [8], которые во многом обеспечивают быстроту принятия решения, воспоминания и реконструкции, оценку и отрицание того, что не очень подходит под «я-схемы». Приведем пример того, как русский язык отражался еще в 90-е годы в ассоциативном мышлении русских в России и русскоязычных в Казахстане (РАС – ассоциации, полученные в России на слова-стимулы [9], КАС ассоциации, зафиксированные при опросе на те же слова в Казахстане [10].

Слова-ассоциации расположены по степени частотности, количество ассоциативных реакций в обоих случаях близкое (приводятся наиболее частотные реакции):

Жизнь – РАС: смерть 62, прекрасна 30, долгая, хороша 16, коротка 13, жестянка, тяжелая 12, моя, прожить 9, длинная 8;

Жизнь – КАС: смерть 20, счастье 17, долгая 16, радость 13, короткая 7.

Добрый – РАС: человек 72, дядя 52, злой 46,

день 29, друг, малый 26, хороший 13, вечер 12, папа 9, молодец 8;

Добрый – КАС: человек 69, друг 54, родители 27, доктор 11, волшебник, мама, папа, сильный, супруг 10, злой, дядя 8.

Вода – РАС: холодная 48, чистая 42, пить 20, море 18, прозрачная 15, родниковая 14, жидкость, река11, мокрая, питьевая 9, живая, земля 8.

Вода – КАС: море 38, река 13, кран 12, озеро, прозрачная11 , чистая, холодная 10, жизнь 8.

Слова были одни и те же, но образы, которые они вызвали, разные и смысл, который им придается, также не идентичен. Безусловно, коллективные стереотипы и системы ценностей присутствует и в первом, и во втором случае, но значимо иное. Несмотря на определенную логичность казахстанского «варианта» речи, слово в речи не выражает полного атрибута положения вещей, «идеального» события нет. Пожалуй, именно по отношению к ассоциативным рядам, зафиксированным в Казахстане, можно говорить о неизбежном отсутствии этнических стереотипов. В них в первую очередь зафиксировано «мышление толп» – стереотипные и повторяющиеся образы. Язык перестает быть феноменом культуры и выступает лишь как средство фиксации и передачи информации. Обозначенное можно объяснить предложенным казахстанскими социологами термином «мещанство» как объединяющей социокультурной общности современного Казахстана [11]. Мещане и являются тем «социальным атомом», в духе Морено: «Поскольку индивид проецирует эмоции на окружающие его группы и поскольку члены этих групп в свою очередь проецируют эмоции на него, на пороге между индивидом и группой можно распознать спроецированный обеими сторонами паттерн притяжений и отталкиваний [12, 220]).

Этот паттерн и называется «социальным атомом», который характеризует нынешнее казахстанское общество. В качестве примера приведем «осмысление» совсем известных событий в одной из социальных сетей. Интервью девушки (снимали на камеру), которая рассказала следующее: «Декабрьские события в 1986-м году случились из-за того, что генерал Куропаткин, правивший здесь, устроил форменный голод: все продукты переправлял в русские губернии, местная молодежь взбунтовалась и устроила восстание. Длилось оно три недели или три месяца. Возглавил это восстание, кажется, поэт Шаханов… (в тексте смешалось все: 19 и 20 век, несовместимые советские и российские реалии, но идеальные отражены массовые и одновременно мещанские стереотипы восприятия). Под этим обозначением – «мещанство» – подразумевается и бытовой традиционализм в оценке всего и вся, близкий к нулю уровень креативного и критического осмысления себя и общества и другие социальные манифестации. Качественные проявления последнего закреплены в казахстанских медийных образчиках. Из этого же ряда ситуации контроля над мыслями и словами, когда казахскоязычные пресса и ТВ массово реагируют на ролики о стриптизе на казахской свадьбе, а уже потом депутат предлагает оштрафовать девушку и заказчика [сайт 365 info.kz]. Единственное и реальное коммуникационное изобретение для всех времен и народов – прием позиционирования (создание понятного клиентам образа) – работает с неизбежными оговорками и в казахстанской социальной практике. Этот прием не может не влиять на язык и стиль любого медийного продукта, реализованного на телевидении, газетных и журнальных текстах, блог-постах в новых медиа. Общая тенденция современных традиционных и новых медиа – преобладание над аналитическими материалами собственно публицистики. При этом манипулятивность российского и казахстанского журнализма нашего времени стала более агрессивной. Наиболее яркий пример из казахстанской практики – стилистика канала КТК (казахстанский аналог НТВ). Реальность перестает быть таковой, а на смену ей приходит игра. Это уже заметили медиа-специалисты: «В Казахстане постмодернистская эстетика активно используется в медийной масскультуре (клиповая поэтика), наблюдаются ее приметы в перекосе развлекательных шоу и программ, в тяготении выдавать за публицистику события частного значения, причем без типизации, обобщения, социального анализа и комментариев, но с усиленным лжепублицистическим пафосом субъективизма» [13, 24].

Слова уже становятся, как это уже было в советской практике, скорее фикцией, но никак не событием. Быть может, поэтому в последнее время в казахстанской массовой культуре в попытке изменить существующую ситуацию, также как и в российской практике последних пятисеми лет, наблюдаемы риторические принципы и приемы манипулирования массовой аудиторией (рекламные тексты, пропагандистские компании и т.п.) с суггестивными принципами речевой терапии. К таковым относится, во-первых, упрощение смысла. Действительно потребительская избавлена от лишних усилий. По отношению к публичному речевому поведению в официозном медиальном пространстве в Казахстане происходит упрощение смысла. При этом в официальных и приближенных к ним медиа все правильно и нет ничего расплывчатого. Как правило, минимизация понятий и в казахстанском, и в российском официальном медиадискурсе дополняется бесконечным повторением и апелляцией к чувством слушателей, зрителей.

В языке большинства официальных русскоязычных и казахских СМИ Казахстана преобладает исключительно книжная лексика, столь отличающая язык позднесоветского времени. В казахстанском публицистическом дискурсе налицо второе «пришествие» канцелярита. Это плохо хотя бы потому, что отупляет сознание. Все обозначенное присутствует как на республиканском телеэкране, так в государственных «посылах» и в социальной рекламе, казахстанской газетно-журнальной публицистике. Таковым и является в большинстве случаев современный язык казахстанской публицистики и теледискурса.

Вновь также как и в 30-е годы ХХ века частотны «дутые слова» – словесная имитация бурной деятельности – оптимизация, форматирование. Из этого же ряда создание новых слоганов «Сто школ – сто больниц», «Саламаты Казахстан», «Дорожная карта занятости – 2020», «Дорожная карта бизнеса 2020», «Информационный Казахстан». Стало много аббревиатур c подобными названиями: НПП, ГФСС, ЕНПФ, «Даму», СПК, но за ними – организации с посредническими услугами и не более.

Самые последние образчики, адресованные от государства населению, звучат так: «молодежный кадровый резерв», «фактор культуры в эпоху кризиса», «прорывные проекты», «программы на развитие потенциала молодежи» и пр.

Проблема в том, что дальше за этими громоздкими словесными клише ничего не стоит, и они ничего не пробуждают в сознании тех, кому они адресованы. Налицо также в официальном медиадискурсе явление из когнитивной сферы, получившее в патопсихологии, название «резонерство». В характеристику этого явления входят: слабость суждений, многоречивость, претенциозно-оценочная позиция, многозначительность, обязательно сопровождаемые речевой безграмотностью. Подавляющее большинство научных и публицистических текстов также с неизбежной закономерностью будут отличаться резонерством, канцеляритом и симулятивным антропоцентризмом истолкования. Впрочем, и в казахстанской художественной повести [14], претендующей на некое место в современной казахстанской литературе, та же смесь канцелярита с просторечной лексикой:

«Тема наркоты для меня была знакома»;

«Я пыталась совершить суицид, но меня спасли»;

«Кроме того, мне предстояло соблюдать режим, и посещать курс гимнастики по йоговской системе»;

«Армия, это хорошо. Там ты перестанешь чувствовать депрессию. Тебе будет некогда».

Можем ли мы говорить о каком-нибудь риторическом пространстве слов этой повести? В любом случае рассуждать о рождении особого языка молодежи не приходится. Вне всяких сомнений, таков дискурсивный выбор автора книга. Так, по версии автора, выражаются казахстанские подростки. Но кроме определенной начитанности самого автора и несколько надуманного подросткового излома, «Хардкор», как и многие казахстанские литературные тексты последних лет, запоминается странным, но весьма типичным и показательным для «взрослой» речи сочетанием канцелярита с молодежными словечками. Они, кстати, совсем простенькие и вовсе не абсурдистки вызывающие, как того хотелось бы от современной прозы. Совсем не важны наши предположения о том, что так современные подростки не говорят. Эта не та «полная» речь, которая упорядочивает случайности прошлого и придает им неизбежность в смысле

Жака Лакана. Характер «движения» от предмета к обобщающему слову нарушен: отсутствуют адекватные связи между конкретными наименованиями и обобщающими понятиями. При таком преобладающем «вербализме» мышления сущностные характеристики уходят в сторону, снижая в итоге и саму речевую продуктивность. Язык современных казахских и русскоязычных писателей и блогеров и есть причудливое соединение разговорных оборотов с книжнопафосными. В публицистическом дискурсе это точно выявил писатель и переводчик Герольд Бельгер: «И мне порой кажется, все друг на друга слишком похожи. Везде один традиционный казахский стиль. Читаешь, а в памяти мало что остается. Помню, я учился в казахской школе, и мы там писали пафосные поэмы. Вот сейчас то же самое» [15, 5].

Из чего, например, складывается речевая динамика в любом казахстанском молодежном и взрослом ток-шоу на телевидении? То, что на поверхности, сводится к следующему.

Лексика их бедна и невыразительна. В ряде случаев это исключительно газетная публицистика или выхваченная незадолго до выступления околонаучная терминология. Почему «около»? Ораторы не всегда понимают значения слов (экономических, юридических, политических терминов), коими они оперируют.

Тусклая аргументация в ток-шоу «обогащена» вульгарной манерой спора. В риторике это понятие включает в себя следующее: отсутствуют переходы и связи мыслей; не выявляется главное в предмете рассуждения; главенствует излишняя категоричность; используются популистские аргументы к личности.

Пожалуй, именно по этой причине в казахстанском молодежном сленге оказывается более популярным слово «грамотный» (толковый) как явно урезанная и неполная замена российского эквивалента «правильный». Показательны в российской речевой культуре слова-лидеры последних лет: «правильный», «пафосно», «жесть» (за каждым из слов – протестные жизненные установки). В казахстанском молодежном дискурсе пока не задаются подобные стандарты и стереотипы социального поведения. Последние казахстанские речевые образчики ближе всего к провинциальному брюзжанию по поводу всего окружающего. Самые типичные слова-клише следующие: цивильно (там все хорошо, но только не дома), беспонтовый (простой или же бестолковый), нечто (как высшая оценка чего-либо) популярные в 90-е года слова в российской молодежной среде: «И вообще, там (в Лондоне, Париже, Блумингтоне) все так цивильно».

Не обнаруживается самое важное в молодежном социолекте Казахстана – продуманное следование определенной идеологии. В конечном счете, казахстанский молодежный дискурс не есть феномен постмодерновой культуры (как оно зафиксировано в других странах), он большей частью болезненно спокоен и глубоко провинциален.

Нередко казахский медиадискурс оказывается более просоветским, чем русскоязычная пресса Казахстана. В этом случае мы видим попытку «работать» (в том числе и манипулировать) с традиционными ценностями, бесспорное подчинение авторитету, примат групповых ценностей. В этом же ряду декларируемый конформизм (восприятие себя как частицы целого и полное подчинение ему), идеология солидарности, присутствующие в казахском медиадискурсе.

Медиальное пространство Казахстана отражает реальную речевую и социальную ситуацию нашего времени. В нем все смешалось и весьма мозаично: от архаичных и советских стереотипов до современных постмодернистских образчиков. Но именно эти современные коммуникации, как некие «культурные консервы», точно схватывают и отражают наше время. На сегодняшний день можно предположить о действенном и не всегда позитивном влиянии постсоветских мифологических реконструкций далекого и относительно недавнего прошло го на сознание становящегося казахстанского общества.

Литература

1. Гиздатов Г.Г. Теория медиальности в западной практике // Медиа. Информация. Коммуникация. – 2015. – № 13. http://mic.org.ru/13-nomer-2015/430-teoriya-medialnosti-v-zapadnoj-praktike
2. Бурдье П. Структура habitus, практика // Современная социальная теория. –Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1995. – С. 16-39.
3. Эко Умберто. Отсутствующие структуры. Введение в семасиологию. – СПб: Петрополис, 1998. – 432 с.
4. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. – Благовещенск, 2000. – 243 c.
5. Куртин Ж.Ж. Шапка Клементины (заметки о памяти и забвении в политическом дискурсе) // Квадратура круга: Французская школа анализа дискурса. – М.: Прогресс, 1999. – C. 95-123.
6. Коктейль Молотова. Анатомия казахстанской молодежи. – Алматы: ААО, 2014. – 256 c.
7. Гюнтер Х. Введение // Советская власть и медиа. Сборник статей под общей редакцией Ханса Гюнтера и Сабины Хэнсг ен. – СПб.: Алатея, 2006. – C. 5-16.
8. Хьелл Л.. Зиглер Д. Теория личности (основные положения, исследование и применение). – СПб.: Питер Пресс, 1997. – 576 c.
9. Русский ассоциативный словарь. – Книга 1. Прямой словарь: от стимула к реакции. – Москва: Помовский и партнеры, 1998. – 224 c.
10. Гиздатов Г.Г. Когнитивные модели в речевой деятельности. – Алматы: Гылым, 1998. – 178 c.
11. Илеуова Г. Современное мещанство: социальный конформизм или адаптация к жизненной среде? http://www.ofstrategy.kz/index.php/ru/research/socialresearch/item/396-sovremennoe-meshchanstvo-sotsialnyj-konformizm-ili-adaptatsiya-kzhiznennoj-srede
12. Морено Я.Л. Социометрия: экспериментальный метод и наука об обществе. – М.: Логос, 2001. – 255 c.
13. Ишанова А.К. Публицистика эры постмодерна // Материалы международной конференции «Казахстан – 2050». – Астана: ЕНУ им.Л.Гумилева, 2014. – C. 24-26.
14. Есенаман Зара. Хардкор. – Алматы, 2010. – 180 c.
15. Бельгер Герольд. Интервью // Саяси-Калам. – 2014 . – № 13. – C. 4.