Сведения об авторе. Алембаев Кайрат Оралканович доктор философии (PhD), доцент Казахстанско-Американского свободного университета
Аннотация. В данной статье рассматриваются особенности квалификации уголовных правонарушений в зависимости от вида умысла. Подробно раскрываются виды умысла и их отличительные черты, влияющие на квалификацию уголовного правонарушения. Посредством приведения примеров и ссылок на нормы общей и особенной части Уголовного кодекса РК обозначаются квалификационные признаки основных видов умысла.
Уголовный кодекс Республики Казахстан, кроме разграничения на прямой и косвенный, не содержит описания еще каких-либо видов умысла. Однако анализ норм уголовного законодательства позволяет выделить теоретические конструкции и иных видов умысла.
Формулировка в нормах Общей части таких понятий как приготовление к преступлению (ч.1 ст.24 УК РК), предварительный сговор (ч. 2 ст. 31 УК РК), создание и участие в организованной группе или преступном сообществе (ч.ч. 3-5 ст. 31 УК РК), неизбежно предполагают наличие заранее обдуманного умысла на совершение преступления [1].
Совершение преступления в состоянии аффекта включено законодателем в перечень обстоятельств, смягчающих наказание. Это п. «10» ч. 1 ст. 53 УК РК, так как именно «противоправность или аморальность поведения потерпевшего» на данный момент является юридическим основанием для установления аффекта. Хотя, безусловно, акцент в данной статье сделан на объективный признак, а значит использовать ее возможно как в случаях совершения преступления с аффектированным умыслом, так и без.
В нормах Особенной части Уголовного кодекса РК наряду с прямым, косвенным и заранее обдуманным умыслом используется понятие аффектированного умысла, а также конструкция специального умысла. В статьях Особенной части УК РК указание на аффектированный умысел встречается дважды. С его использованием построены составы
привилегированного убийства ст. 101 «Убийство, совершенное в состоянии аффекта» и статья «Причинение вреда здоровью в состоянии аффекта» (ст. 111 УК РК). Некоторые авторы также указывают, что о кумулятивном аффекте речь идет в ст. 100 УК РК убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психотравмирующей ситуации. С последним сложно согласиться, так как здесь «правовое значение имеет экспертное определение у обвиняемой эмоциональной напряженности, возникшей в условиях психотравмирующей ситуации, или определение у нее психического расстройства, не исключающего вменяемости.
Что же касается специального умысла, то последний характеризуется наличием в сознании виновного особой цели, включенной законодателем в состав преступления в качестве обязательного признака или квалифицирующего обстоятельства.
Кроме разделения умысла на перечисленные выше, в теории уголовного права разработана его дифференциация на виды в зависимости от времени формирования (возникновения) и от степени определенности. В первом случае это заранее обдуманный и внезапно возникший умысел (разновидностью второго признается аффектированный). Во втором случае умысел делится на определенный (конкретизированный) и неопределенный (неконкретизированный). В свою очередь, определенный умысел подразделяется авторами на простой и альтернативный.
Следует отметить, что практическое значение выделенных видов умысла неодинаково. Заранее обдуманный умысел выступает в законе как атрибут институтов приготовления, предварительного сговора и организованной группы, не возможных без такого вида умысла, но никаких самостоятельных функций (юридических последствий) не имеет. Поэтому внимание следует уделить прямому и косвенному, а также неконкретизированному, аффектированному и специальному видам умысла, чье значение для правильной квалификации деяния исключительно велико.
Первым рассмотрим вопрос практической ценности разграничения умысла на прямой и косвенный. Что касается утверждения, что при прочих равных условиях преступления, совершенные с прямым умыслом являются более общественно опасными, а значит, подлежат более строгому наказанию, чем преступления, совершенные с косвенным умыслом, то представляется, что такое правило содержит больше исключений, чем подтверждений. Так, убийство, совершенное с целью проверить ядовитые свойства нового вещества может иметь даже более высокую степень общественной опасности, чем целенаправленное отравление. То же касается и причинения легкого вреда в драке в сравнении с целенаправленным, например, из ревности. Общественная опасность деяния общепризнанно ассоциируется не только с видом умысла, но в первую очередь, с объемом причиненного вреда, формой вины, мотивами и целями. То есть «прочие равные условия» даже теоретически недостижимы, а вид умысла является незначительным фактором общественной опасности. Следовательно, дифференциация и индивидуализация ответственности по виду умысла практически невозможна [2].
В теории уголовного при обосновании необходимости разграничения двух видов умысла основной упор делается на то, что если доказано, что виновный действовал с прямым умыслом, то он подлежит ответственности в соответствии с содержанием и направленностью умысла, а если с косвенным, то в соответствии с фактически наступившими вредными последствиями.
Проанализируем указанные правила. Покушение на преступление с формальным составом может быть только неоконченным (то есть выполнение части объективной стороны). То есть необходимости специального правила об обязательном доказывании именно прямого умысла в случае покушения на данный вид преступлений нет. А так как последствия в этих составах оставлены за пределами обязательных признаков, подлежащих доказыванию, то правило об ответственности по фактически наступившим последствиям при косвенном умысле и по направленности умысла при прямом вообще к формальным составам не применимо.
В составах, сконструированных по типу формальных, установление и оценка последствий требуется, только если они предусмотрены частями статьи Особенной части УК РК или ст.54 Общей части УК РК в качестве отягчающих ответственность (квалифицирующих) обстоятельств. Знание о форме вины по отношению к квалифицирующим последствиям позволяет определить, имеет ли место идеальная совокупность с другим умышленным преступлением (например, разбой, соединенный с умышленным причинением тяжкого вреда здоровью, повлекшим по неосторожности смерть потерпевшего) или же дополнительные вредные последствия охватываются основным составом (например, разбой, в ходе которого был неосторожно причинен тяжкий вред здоровью) или квалифицирующим признаком статьи (например, разбой, соединенный с умышленным причинением тяжкого вреда здоровью). Поэтому отсутствие прямых указаний законодателя на умышленность или неосторожность в отношении квалифицирующих признаков, характеризующих последствия, создает дополнительные трудности для правоприменительной практики, связанные с необходимостью использовать достаточно сложную и не всегда применимую (например, если речь идет о причинении тяжких последствий) рекомендацию: «При отсутствии в диспозиции уголовно-правовой нормы прямого указания на неосторожное отношение к квалифицирующему последствию умышленного преступления причинение такого последствия с умыслом (а тем более по неосторожности) полностью охватывается этой нормой и не требует дополнительной квалификации только при условии, что в статье УК об умышленном причинении того же самого последствия закон не предусматривает более строгого наказания, чем за умышленное преступление, в котором данное последствие играет роль квалифицирующего признака».
Что же касается непосредственно установления вида умысла по отношению к дополнительным тяжким последствиям, то оно может представлять теоретический интерес, но на квалификацию не влияет. Даже если речь о таких специфических последствиях как заражение венерической болезнью, то существенное значение для квалификации имеет знание лица о наличии у него заболевания, передающегося преимущественно половым путем.
Формулировка иных отягчающих признаков, не относящихся к дополнительным тяжким последствиям, предполагает либо их наличие, даже при выполнении лишь части объективной стороны (например, совершенное в особо крупном размере, с применением насилия и т.п.), либо включение их в цель деяния. Поэтому следует согласиться с тем, что «все объективные признаки преступления, за исключением последствий, осознаются либо не осознаются субъектом, то есть составляют предмет интеллектуального, а не волевою отношения, а само это отношение не является ни умыслом, ни неосторожностью».
Все вышесказанное приводит нас к выводу, что имеет смысл доказывать вид умысла лишь по отношению к основным, включенным в диспозицию последствиям и лишь в преступлениях, где объективная сторона сконструирована по типу материальных составов. Только к таким видам составов применимы правила о возможности покушения на преступление только с прямым умыслом и об ответственности либо за наступивший результат (при косвенном умысле), либо за желаемый результат (при прямом умысле).
Но если проанализировать формулировки статей Особенной части Уголовного кодекса РК, в которых объективная сторона сконструирована по типу материальных составов, то можно обнаружить, что только к таким преступлениям как убийство, причинение вреда здоровью различной тяжести, а также к хищениям и некоторым составам, являющихся специальными по отношению к перечисленным выше (например, хищение наркотических средств), применимы данные правила. Да и то в разной мере, так как хищения совершаются со специальной целью и прямым умыслом.
В остальных статьях Особенной части УК РК, диспозиции которых сконструированы по типу материальных, отсутствие наступивших последствий исключает привлечение лица к уголовной ответственности, поскольку в связи с трудностью отграничения этих преступлений от непреступного поведения уголовно-правовое значение приобретает только стадия оконченного преступления с наступившими последствиями. Теоретически, как и любая человеческая деятельность, все эти преступные деяния проходят через стадии приготовления и покушения, но здесь, как правило, не представляется возможным собрать достаточные доказательства, которые позволят утверждать факт приготовления или покушения. Например, при покушении на злоупотребление должностными полномочиями. Если имеет место наступление последствий, предусмотренных ч. 1 ст. 361 УК РК, то лицо подлежит ответственности только за фактически причиненный вред правам и (или) интересам человека, общества или государства. Если же нет, то имеет место дисциплинарный проступок, даже если должностное лицо, например, пояснит, что его злоупотребления были направлены на то, чтобы отключить жалующимся на него жильцам электроэнергию в выходные дни. По этой причине к подобным составам не применимо ни первое правило о покушении с прямым умыслом, ни второе об ответственности либо за наступивший результат (при косвенном умысле), либо за желаемый результат (при прямом умысле) [2].
Итак, только в отношении лишь менее чем десяти составов (убийство, причинение вреда здоровью различной тяжести, хищение и некоторые составы, являющиеся специальными по отношению к перечисленным выше) существует реальная практическая ценность разграничения прямого и косвенного умысла. Но и здесь правило об ответственности в зависимости от вида умысла не универсально.
Разберем на примере. Так, М. решил совершить хищение. Предварительно подготовившись, приехал в пригородный поселок и стал дожидаться темноты, после чего проник в дом. Находясь в доме, М., не включая свет, тихо прошел в спальню. Подойдя к кровати, на которой находился знакомый ему А., он нанес потерпевшему не менее шести ударов кулаком в область лица и других частей тела, причинив потерпевшему телесные повреждения, от которых престарелый потерпевший Аркынбаев потерял сознание. Завладев деньгами, он нанес удар кулаком в область передней поверхности шеи потерпевшего А., причинив последнему телесное повреждение в виде тупой травмы шеи с переломами хряща и гортани, обильного кровоизлияния в мягкие ткани передней поверхности шеи, расценивающиеся как тяжкий вред здоровью по признаку опасности для жизни. В результате кровоизлияния А. умер на месте происшествия от механической асфиксии.
В этом деле не вызывает сомнений, что М. наносил удары А. умышленно. Поскольку основной целью М. было завладение деньгами потерпевшего, а не причинение вреда здоровью потерпевшего, и тем более смерти (этот вывод может быть сделан из следующих объективных обстоятельств дела: никакого орудия с собой преступник не брал; чтобы не быть опознанным, свет в квартире не включал; удар, нанесенный потерпевшему в темноте, не мог гарантировать наступления конкретных последствий, а иных действий он не предпринимал), то можно констатировать, что по отношению к последствиям М. действовал с косвенным умыслом. По вышеприведенному правилу при косвенном умысле ответственность наступает в соответствии с наступившими последствиями. Так как в результате удара по шее А. умер на месте происшествия, то действия М. следует квалифицировать по п.«8» ч.2 ст.99 УК РК и п. «5» ч. 2 ст. 192 УК РК (убийство, сопряженное с разбоем), что и сделал специализированный межрайонный суд по уголовным делам.
Но Верховный Суд Республики Казахстан переквалифицировал действия М. на п.«1» ч.3 ст.192 УК РК (разбой, совершенный с причинением тяжкого вреда здоровью, повлекшего по неосторожности смерть потерпевшего). Суд констатировал наличие двух различных последствий: вред здоровью и смерть, к наступлению которых М. относился неодинаково. К виду вреда здоровью он относился безразлично (с косвенным умыслом), а к смерти неосторожно. Верховный Суд обосновал это следующим образом: «Наличие возможности предвидения наступления смерти устанавливается применительно к конкретному лицу с учетом его индивидуальных психологических особенностей, жизненного и профессионального опыта, уровня образования, состояния здоровья и т.п., конкретной объективной ситуации, в которой оказалось данное лицо. Осужденный М. в ходе предварительного следствия и в судебных инстанциях последовательно утверждал, что, нанося в темноте удар кулаком потерпевшему, он не предвидел возможности наступления от этих действий смерти. О том, что он не желал и не предвидел наступление смерти потерпевшего, свидетельствуют обстоятельства совершения преступления. Характер действий М., его последующее поведение также свидетельствуют об отсутствии у него прямого или косвенного умысла на лишение потерпевшего жизни». Следует признать, что именно такая квалификация больше соответствуют тому, что имело место в действительности, хотя и является отклонением от признанного правила.
Следует отметить, что вдумчивого применения требует и частное по отношению к правилу об ответственности в зависимости от вида умысла широко известное утверждение о невозможности покушения с косвенным умыслом. Так, для примера косвенного умысла приведем следующую ситуацию: «Убегая из-под стражи, виновный стреляет в преследующего его полицейского и убивает его, хотя он не желал его смерти, а лишь стремился таким путем уйти от задержания. Но, стреляя в преследователя, он субъективно допускал, что может убить или тяжело ранить его, либо относился к таким последствиям безразлично, полагаясь на то, как получится, лишь бы избежать задержания». Здесь квалификация не вызывает сомнения. Не вызывает проблем и ситуация, если виновный промахивается, ибо презюмируется, что он и не стремился к причинению вреда.
Но предположим, что преследующих полицейских два и одного он убивает, а в отношении второго промахивается. В таком случае используется и представляется разумной квалификация деяния как покушение на убийство двух и более лиц, хотя можно утверждать, что психическое отношение виновного к смерти полицейских во всех трех случаях если не идентично, то схоже. Меняется лишь степень объективизации вины, на наш взгляд, первичный к прямому и косвенному умыслу признак, который позволяет добавить в формулу изначально презюмируемого косвенного умысла элементы: «не только сознательно допускал возможность их смерти, но и желал ее» или «этот возможный результат входил в намерение виновного», и рассматривать действия виновного как покушение.
Можно заключить, что правила, подтверждающие практическую ценность разграничения прямого и косвенного умысла применимы только к определенной группе составов и не универсальны. Следовательно, они должны быть зафиксированы в теории уголовного права, а также в судебной практике в качестве частных правил квалификации убийства, причинения вреда здоровью и хищений, что и сделано в соответствующих Постановлениях Верховного Суда. Целесообразность же претендующей на универсальность формулировки прямого и косвенного умысла в статье Общей части Уголовного кодекса РК вызывает серьезные сомнения [3].
Внимательного рассмотрения требуют некоторые вопросы квалификации деяния в зависимости от степени определенности умысла.
Прежде всего, следует отметить, что деление умысла на определенный и неопределенный имеет смысл лишь применительно к материальным составам преступлений, так как зависит от степени определенности представлений субъекта «о качественных и количественных показателях вреда, причиняемого деянием».
Представляется некоторая искусственность различий между неопределенным и альтернативным определенными умыслами. Проиллюстрируем сказанное. Как вариант действия с альтернативным умыслом уголовно-правовой литературой предлагается нанесение удара ножом в живот (грудь), т.к. «лицо действует с альтернативным умыслом, если с равной долей вероятности предвидит любое из двух возможных последствий: смерть или тяжкий вред здоровью». А сильные удары ногами по голове, груди и животу (бросание камня в толпу) как деяние с неопределенным умыслом, поскольку «виновный предвидит, что в результате будет причинен вред здоровью потерпевшего, но не осознает степени тяжести этого вреда».
Но очевидно также, что нанесение сильных ударов ногами по голове, груди и животу (по аналогии бросание камня и т.д.) с позиций указанного критерия и обоснования может стать примером альтернативного определенного умысла. Достаточно указать, что лицо с равной долей вероятности предвидит «возможность наступления двух индивидуально определенных последствий»: средний или тяжкий вред здоровью. В подтверждение этому можно сослаться на то, что «предпочтение квалификации по ч. 3 ст. 106 УК РК отдается, если преступник либо использует орудие, которым обычно нельзя убить, либо сознательно наносит удар небольшой силы, либо сознательно направляет его в такую часть тела, которую не принято относить к «жизненно важной» (укол ножом в ягодицу)», т.е. смерть выводится за пределы умысла в подобных случаях. А легкий вред для таких действий скорее относится к разряду «неожиданных последствий».
С другой стороны, хотя все подобные примеры приводятся по объективному признаку общественной опасности деяния, конкретный характер нанесенного вреда все же определяется случайностью. Во всех перечисленных эпизодах возможно причинение различного вреда. Осознание же виновным степени вероятности «выпадения» того или иного результата сильно зависит от его личного опыта и психических особенностей. И это не исключает вменения, поскольку учитывая особенности доказывания субъективной стороны преступления, круг предполагаемых последствий деяния «относится скорее к осведомленности суда об обстоятельствах рассматриваемого дела, чем к сознанию виновного».
Поэтому в реальной следственной практике случаи, когда лицо «предвидит возможность наступления двух индивидуально определенных последствий» если и встречаются, то очень редко. Можно представить себе ситуацию, где лицо желает похитить или одну вещь, или другую. Но практически невозможно обрисовать деяние против жизни (здоровья), которое объективно равновероятно может привести лишь к двум альтернативным последствиям и, соответственно, именно и только их виновный желает: «Для умышленного причинения вреда здоровью наиболее типичен неконкретизированный умысел, когда виновный предвидит и желает или сознательно допускает причинение вреда здоровью другого лица, но не представляет конкретно объем этого вреда и нередко лишен возможности конкретизировать степень тяжести причиняемого вреда здоровью». То есть выделение в классификации альтернативного умысла как разновидности определенного необоснованно. Альтернативный умысел скорее может рассматриваться как вид неопределенного прямого, когда желанием виновного охватывается причинение вреда без конкретизации его объема.
С этой позиции рассмотрим вопрос о юридическом значении прямого неопределенного умысла в тех случаях, когда преступные действия виновного не привели ни к одному из желаемых им последствий или вызвали не наиболее тяжкое последствие. В юридической литературе можно найти косвенный ответ: «Преступление, совершенное с неопределенным умыслом, следует квалифици-ровать как умышленное причинение того вреда здоровью, который фактически наступил». Либо «При неопределенном умысле содеянное квалифицируется по фактически наступившему результату... При покушении на преступление с альтернативным умыслом содеянное квалифицируется как покушение на преступление, наименьшее по степени тяжести» [4].
В действительности «легкость» такого решения является его единственным достоинством. Во-первых, оно противоречит другому более универсальному правилу об ответственности в соответствии с содержанием и направленностью умысла, которое предлагается уголовно-правовой литературой при обосновании дифференциации умысла на прямой и косвенный.
Во-вторых, оно совершенно не применимо к неоконченным хищениям. Если нет доказательств того, что сознанием виновного определен конкретный предмет хищения, то налицо прямой неопределенный умысел. Последствия не наступили, но лицо подлежит уголовной ответственности вопреки правилу о квалификации по результату при неопределенном умысле: «При квалификации покушения следует иметь в виду, что покушение возможно не только с определенным, но и (хотя крайне редко) с неопределенным (неконкретизированным) умыслом. Так, неудачно взламывая сейф и не зная о размере находящейся в нем суммы денег, лицо должно нести ответственность за покушение на простую кражу».
В-третьих, даже в случае совершения деяния, направленного на причинение вреда здоровью (жизни), подобное решение возможно лишь для косвенного умысла, где действительно «необоснованной будет презумпция того, что воля субъекта направлена на достижение более тяжких последствий» и вообще какого-либо преступного результата. При прямом даже неопределенном умысле воля направлена на вред, предпринимаются дополнительные действия, увеличивающие вероятность наступления общественно опасных последствий, даже если преступные намерения и не конкретизированы, что подтверждается законодательной формулой желания наступления последствий. Например, потерпевшего не просто бросили беспомощным на морозе, но еще и связали, заперли или кинули в ледяную воду.
То есть степень объективизации (осуществления) прямого умысла, в том числе неопределенного или альтернативного, может быть различной. И это тоже должно учитываться при формулировании подходящего правила квалификации.
Судебная практика, в тех случаях, когда деяние и, соответственно, воля виновного направлены на причинение вреда, а умысел объективизировался настолько, что позволяет судить о предвидении и желании, в том числе, смерти потерпевшего, последовательно использует формулу покушения на убийство, вне зависимости от реально наступивших последствий. Обобщение судебной практики позволяет высказать предположение, что в судебной практике прямой даже неопределенный умысел практически никогда не сочетается с квалификацией по причиненному вреду.
Анализ практики показывает, что суд квалифицирует деяние в зависимости от причиненного вреда в небольшом количестве дел и только если имеет место косвенный (неопределенный) умысел. Например, если характер ран свидетельствует о слабых ударах ножом, или лицо, причинив менее значительный вред и имея реальную возможность продолжить избиение, покидает место происшествия.
Представляется, что при квалификации деяний, совершенных с неопределенным умыслом, следует использовать дифференцированный подход, учитывающий выраженность умысла в объективной действительности, то есть в совокупности вид нанесенного вреда, планомерность действий и иные обстоятельства, свидетельствующие об определенности намерений (например, высказывания во время причинения вреда, предшествующие отношения и т.д.). Он, хотя и подразумевает большее судейское усмотрение, является более предпочтительным, чем предлагаемые уголовно-правовой литературой традиционные правила, которые не применимы к хищениям и весьма сомнительны для использования при квалификации преступлений против жизни и здоровья.
Такой дифференцированный подход эффективен и в случаях квалификации таких пробельных, с точки зрения указания на форму вины, категорий уголовных дел как доведение до самоубийства.
Теперь обратимся к аффектированному умыслу и его влиянию на привлечение к уголовной ответственности и назначению наказания. В уголовно-правовой литературе относительно аффектированного умысла общепризнанными являются следующие положения.
Во-первых, по своей природе аффект бывает физиологическим и патологическим. Аффектированный умысел ассоциируется лишь с физиологическим аффектом. Патологический аффект исключает вменяемость, то есть возможность осознания и (или) волевого поведения.
Во-вторых, аффектированный умысел возникает как способ реагирования на отрицательные действия потерпевшего. Эмоции при аффективном расстройстве накладываются на осознание общественной опасности, предвидение и желание последствий. В результате и возникновение эмоциональной вспышки, и тем более степень тяжести причиненного вреда является неожиданными для виновного.
В третьих, аффектированный умысел это именно умысел, так как, во-первых, «никто не назовет...действие неосознанным только потому, что человек не сознавал при этом все движения, все средства, при помощи которых он его выполнил». А во-вторых, поскольку при совершении аффективного преступления имеет место провокация со стороны потерпевшего, то виновный стремится именно к причинению физического вреда с тем, чтобы «наказать обидчика за противозаконное действие и тем самым восстановить справедливость».
Также общепризнанно, что аффектированный умысел является разновидностью внезапно возникшего умысла.
Ответ на вопрос, к какому виду умысла относится аффектированный, зависит от того, что понимать под аффектом. Трудность заключается в том, что законодатель не дает его определения. Зато в тексте ст. 101 и 111 используются как признаки многозначные слова «сильное» и «душевное», а заимствованное из психологии понятие аффект, помещено в скобки на второе место. Такое уравнивание понятий «внезапно возникшее сильное душевное волнение» и «аффект» нельзя назвать удачным решением законодателя. Оценка эмоционального состояния обвиняемого (внезапно возникшее сильное душевное волнение) может производиться следователем и судом самостоятельно лишь с опорой на свои профессиональные знания, в то время как установление аффекта ставит вопрос о необходимости судебно психологической экспертизы [5].
В теории уголовного права определение аффекта, казалось бы, является более или менее устоявшимся. Аффектом признается бурный и кратковременный эмоциональный процесс, оказывающий влияние на сознание и деятельность человека и сопровождаемый изменениями в деятельности двигательной, эндокринной, сердечнососудистой и других систем организма. Однако подобная дефиниция вызывает ряд возражений. Во-первых, она опирается на положения психологии тридцатилетней давности. В общей психологии и судебной практике уже давно «помимо классического физиологического аффекта, протекающего бурно и стремительно, заканчивающегося разрядкой, психической и физической астенией, обоснована самостоятельность так называемого кумулятивного аффекта» [6]. Для него нехарактерны признаки кратковременный и бурный, так как при кумулятивном аффекте агрессия субъективно последний и единственный выход из психотравмирующей ситуации. Характерное для кумулятивного аффекта частичное сужение сознания... можно наблюдать уже на стадии накопления эмоционального напряжения. Вовторых, не включает в себя связь аффекта ни с противоправным или аморальным поведением потерпевшего, ни с используемым в законе «состоянием внезапно возникшего сильного душевного волнения». В-третьих, не разрешает вопроса о необходимости проведения экспертизы для констатации аффективного расстройства. То есть это определение не позволяет установить четкие юридические и психологические границы аффекта.
Поэтому различные авторы и практические работники, даже используя схожие определения, допускают прямо противоположные варианты их смыслового восприятия и придают неодинаковое лингвистическое значение скобкам в тексте ст. 101 и 111 УК РK. Например, в одном комментарии утверждается, что «аффект рассматривается лишь в качестве психолого-психиатрической характеристики состояния виновного во время убийства, служащей одним из доказательств наличия у него сильного душевного волнения. Вместе с тем, само это сильное душевное волнение может и не сопровождаться аффектом». А согласно другому источнику: «Принципиально неверной является высказанная в литературе точка зрения о том, что якобы в новом Кодексе принята более широкая норма смягчающим обстоятельством признается не только аффект, но и любое состояние, возникшее в ответ на противоправное или аморальное поведение потерпевшего, явившееся поводом для преступления».
Научно психологическое понимание аффекта требует разрешения следующего вопроса. Обобщение судебной практики позволяет утверждать, что не менее чем в половине случаев отсутствие аффектированного умысла в пользу обычного может быть констатировано без привлечения экспертов. В то же время «вывод о необходимости экспертизы означает, что ее придется проводить по каждому делу об установлении аффекта. В результате практика рискует столкнуться со значительными трудностями в стране может просто не оказаться достаточного количества квалифицированных экспертов психологов. Кроме того, существует и проблема расхождения в критериях, которые используются для установления аффекта экспертами психологами.
На наш взгляд, понимание аффектированного умысла должно соответствовать его психологической сущности (в современной интерпретации), так как только тогда становится возможным установить четкие границы аффекта: аффектированный умысел это разновидность прямого и косвенного умысла с поправкой на особое эмоциональное состояние, возникшее в связи с противоправными или аморальными действиями (бездействием) потерпевшего, в агрессивном поведении при аффективных расстройствах. Причем механизм агрессии может быть различным: как часть эмоционального возбуждения и как разрядка накопленного эмоционального напряжения. Преступление в состоянии аффекта может включать стадии осознанного приготовления и покушения.
Рассмотрим проблемы, возникающие при квалификации преступлений, совершаемых с умыслом и специальной целью (специальным умыслом). Влияние специальной цели на степень ответственности и ее значение для установления действительного объекта преступления исключительно велико. Этим определяется то, что специальный в отличие от иных видов умысла, наиболее часто используется в судебной практике при решении вопросов об основаниях ответственности.
В целом относительно квалификации в зависимости от вида умысла можно сделать следующие выводы. Обобщение судебной практики позволяет заключить, что в некоторых случаях установление специального умысла представляет особую сложность поскольку, во-первых, существует много пробелов в конструкции и формулировании цели в статьях Уголовного кодекса РК. Во-вторых, Верховный Суд РК в своих постановлениях применительно к большинству составов со специальным умыслом (за исключением преступлений против жизни и здоровья, хищений и смежных с ними) не разъясняет, какие обстоятельства дела свидетельствуют о направленности умысла. В-третьих, противоположное по смыслу толкование в уголовно-правовой литературе получает правило об обязательной прямоумышленности действий при наличии цели применительно к составам с количественным или иным оценочным описанием размера последствий.
Законодатель в нормах Общей части Уголовного кодекса пристальное внимание уделил лишь дифференциации умысла на прямой и косвенный. Однако следует признать, что практическое значение данная градация приобретает лишь в отношении ограниченного числа составов, а использование предлагаемых в уголовной литературе «универсальных» правил квалификации в зависимости от вида умысла (прямого или косвенного, конкретизированного или неконкретизированного) может вести к судебным ошибкам.
Законодательное описание аффектированного умысла должно быть приведено в соответствие с положениями современной психологии, из которой данный термин заимствован, с тем, чтобы преодолеть сложившееся положение, когда допускается различная квалификация идентичных действий. Установление четких границ аффектированного умысла связывается нами с исключением из текста статей 101 и 111 Уголовного Кодекса РК «состояния внезапно возникшего сильного душевного волнения» в пользу термина «аффект».
К составам с количественным описанием размера последствий или с использованием категории так называемых «оценочных понятий» не всегда применимо правило о том, что указание в законе на цель как на субъективный признак преступления свидетельствует о его прямоумышленном характере. В результате они являются исключениями из этого общепризнанного тезиса общей теории вины.
ЛИТЕРАТУРА
- Уголовный кодекс Республики Казахстан от 03 июля 2014 года // zakon.kz
- Борчашвили И.Ш. Комментарий к Уголовному кодексу Республики Казахстан. Оcобенная часть (том 2). – Алматы: «Жетi Жарғы», 2015.
- Рогов И.И., Балтабаев К.Ж., Коробеев А.И. Уголовное право Республики Казахстан: Особенная часть. 2-том. – Алматы: Жетi Жарғы, 2016.
- Настольная книга судьи по уголовным делам [Электронный ресурс] / Есаков Г.А., Рарог А.И., Чучаев А.И.; Отв. ред.: Рарог А.И.М.: TK Велби, Изд-во Проспект, 2007.
- Бекмагамбетов А.Б., Ревин В.П. Уголовное право Республики Казахстан. Общая часть. Изд-е 2. – Алматы: «Жеті Жарғы», 2015.
- Носков Д. Понятие «аффект» в уголовном праве // Законность, 2006. № 6. С. 39-44.