Другие статьи

Цель нашей работы - изучение аминокислотного и минерального состава травы чертополоха поникшего
2010

Слово «этика» произошло от греческого «ethos», что в переводе означает обычай, нрав. Нравы и обычаи наших предков и составляли их нравственность, общепринятые нормы поведения.
2010

Артериальная гипертензия (АГ) является важнейшей медико-социальной проблемой. У 30% взрослого населения развитых стран мира определяется повышенный уровень артериального давления (АД) и у 12-15 % - наблюдается стойкая артериальная гипертензия
2010

Целью нашего исследования явилось определение эффективности применения препарата «Гинолакт» для лечения ВД у беременных.
2010

Целью нашего исследования явилось изучение эффективности и безопасности препарата лазолван 30мг у амбулаторных больных с ХОБЛ.
2010

Деформирующий остеоартроз (ДОА) в настоящее время является наиболее распространенным дегенеративно-дистрофическим заболеванием суставов, которым страдают не менее 20% населения земного шара.
2010

Целью работы явилась оценка анальгетической эффективности препарата Кетанов (кеторолак трометамин), у хирургических больных в послеоперационном периоде и возможности уменьшения использования наркотических анальгетиков.
2010

Для более объективного подтверждения мембранно-стабилизирующего влияния карбамезапина и ламиктала нами оценивались перекисная и механическая стойкости эритроцитов у больных эпилепсией
2010

Нами было проведено клинико-нейропсихологическое обследование 250 больных с ХИСФ (работающих в фосфорном производстве Каратау-Жамбылской биогеохимической провинции)
2010


C использованием разработанных алгоритмов и моделей был произведен анализ ситуации в системе здравоохранения биогеохимической провинции. Рассчитаны интегрированные показатели здоровья
2010

Специфические особенности Каратау-Жамбылской биогеохимической провинции связаны с производством фосфорных минеральных удобрений.
2010

Обсценная лексика как феномен культуры

«У всех современных народов, – отмечает М.М. Бахтин, – есть ещё огромные сферы непубликуемой речи, которые с точки зрения литературно разговорного языка, воспитанного на нормах и точках зрения языка книжного, признаются как бы не существующими» [2, с. 465]. Как бы продолжая его, Л.Д. Захарова пишет: «Речь идёт о словах всем (или почти всем) известных и, несмотря на это, окружённых покровом запретности, таинственности. Мы знаем их, но мы почти ничего не знаем о них. И наше незнание порождает очень много мифов» [7, с. 269]. Речь идёт об обсценной (непристойной) лексике (неточно именуемой в восточнославянской традиции матерной бранью, матерщиной и просто матом), которой в составе обсценных феноменов принадлежит безусловный приоритет. Это относится как к неспецифицированным, так и к специфицированным модусам функционирования обсценного. В этой связи обсценная лексика заслуживает специального эксплицитного – притом не только лингвистического, но и, в первую очередь, культурфилософского – исследования.

Сама оппозиция «пристойное – обсценное» оформилась в культуре, пришедшей на смену культуре Архаики, культуре с её разграничением на сферу официальнопубличного и внеофициально приватного. Многое из того, что в Постархаике стало определяться как обсценное, в Архаике было сакральным. Большинство лексем и вербальных формул были выработаны и функционировали в контексте отправления культа Плодородия, либо же фигурировали в разного рода действах, тесно связанных с этим культом, на основе Большой Модели Тела (понятие, введённое М.М. Бахтиным) в знахарстве, колдовстве, ворожбе, в различных видах магии и т.д.). В Архаике в контексте культа Плодородия почти весь семиозис (и в том числе большинство лексем и лексических конструкций) выражал различные аспекты жизнедеятельности сферы Телесного Низа (понятие, также введённое М.М. Бахтиным) и, прежде всего, её генитально коитального комплекса, осознаваемого как атрибут Большой Модели Тела, то есть сугубо имагинативного денотата. В этом смысле они носили трансденотативный характер. С наступлением Постархаики имагинативный денотат «приказал долго жить», но выработанный на его основе и обслуживавший его семиозис, в том числе и специфическая лексика, не прекратили своего существования. Однако в постархаическом мировоззрении представлена уже Малая Модель Тела, которая задаёт свой масштаб вѝдения и отношения к данному семиозису и к той лексике, о которой идёт речь в настоящей статье.

Следует отметить ещё один момент. Архаическая культура, как известно, осуществляла своё движение в рамках противоположности «сакральное – профанное». Отправление культа Плодородия относилось к сфере сакрального. Применительно к выделенному нами аспекту архаическая культура двигалась в рамках противоположности «Культ Плодородия – нормы эк-

зогамии». В рамках экзогамии, как известно, архаический Социум налагает табу на инцест. Табу инцеста – главнейший из сакральных запретов, существующих в обществе, организованном на началах экзогамии. Его нарушение чаще всего каралось смертью. Причём, считалось, что нарушившего карает именно оккультная сила, содержащаяся в самóм табу. В связи с этим все родственники – как кровные, так и классификационные, – были интегрированы в некий конкретный табуированный инцестуозный комплекс. Как средство закрепления и обеспечения действия табу инцеста, архаический Социум вырабатывает ещё целый комплекс других табу, смысл и назначение которых можно аутентично постичь лишь через их корреляцию с этим верховным табу. Это – комплекс превентивных табу, призванных упреждать и блокировать нарушение табу инцеста. Одним из них является вербальное табу, а именно табу на лексику, связанную со строением и функционированием Телесного Низа и прежде всего генитально коитального комплекса. Равным образом табуируются и всевозможные вербальные формулы – именно те, которые играют столь существенную (и главное – непременную) роль в празднествах, обрядах, ритуалах, в колдовстве, магии, ворожбе, заклинаниях, клятвах, божбе и т.д., т.е. фундированные культом Плодородия и большой Моделью Тела. Но без лексики, относящейся к сфере Телесного Низа, в профаном хронотопе, организованном на началах экзогамии, люди всё же обойтись не могли. Выход был найден на пути изобретения вербальных субститутов сакральной лексики, функционирующей в составе культа Плодородия, по тому же способу, по какому выбиралось наименование-субститут для конкретного животного-тотема (дабы не поминать его всуе). Так, например, была изобретена лексема субститут «медведь» (тот, кто ведает мёдом, или тот, кто ведает, где есть мёд), а его действительное (сакральное) наименование со временем было утрачено. В постархаической культуре, разграниченной по вертикали на официально-публичную и внеофициально приватную сферы, какаято унаследованная от Архаики лексика, обслуживавшая культ Плодородия, а также та, что родилась в контексте норм экзогамии, была объявлена официальной сферой как обсценная (ненормативная). Особенно повлияло на это утверждение христианства.

Христианство и в Западной Европе, и на территории Руси и далее – России утверждало себя в борьбе с язычеством, составной частью которого оно считало и обсценную лексику. Это во многом обусловило то, что народ стал прибегать к субституции обсценных слов и выражений. Стало быть, субституция – это одна из тенденций в бытийствовании обсценной лексики на протяжении многих столетий. Однако, как это уже понятно, мотивация субституции здесь иная, чем в архаической культуре. Если там субституция номинаций гениталий и коитуса (в первую очередь их) определялась соображениями сакральности и являлась реакцией на вербальные табу, то здесь, в постархаической христианизированной культуре, она была обусловлена и продолжает обусловливаться реакцией на религиозные и этические запреты, исходящие от официально-публичной сферы. В условиях Постархаики субституция осуществляется с целью неявной легитимации обсценных лексем и обсценных вербальных конструкций в поле действия речевых норм, заданных официально-публичной сферой. Если в архаической культуре табуированное сакральное слово или словосочетание замещалось профанным словом или словосочетанием для их обращения в профанном хронотопе, то в охарактеризованной выше постархаической культуре обсценное слово или словосочетание замещается словом или словосочетанием, заимствованным из нормативного языка (т.е. языка, релевантного речевым нормам официально-публичной сферы) или же посредством их изобретения. В результате такой процедуры на некоторое время запрет удаётся обойти под видом его соблюдения. Так непристойная лексема или лексическая конструкция вводится в план пристойного словоупотребления, значение и смысл которых доступны лишь «посвящённым». Однако со временем лексемасубститут или субституциированная вербальная конструкция либо «разоблачаются», де-субституцизируются, либо же обрастают или нагружаются обсценными коннотациями и, в конце концов, пополняют фонд обсценной лексики.

Тогда изобретается новая субституция для первоначальной обсценной лексемы или формулы, и она функционирует до нового разоблачения. И так далее. В своей трансденотативной определённости почти любая такая лексема обладает полисемантичностью, близкой к универсальной. «Вот эта способность матерных слов полностью терять денотативный компонент конкретности, превращаться в не имеющую собственного значения единицу и является, пожалуй, феноменальной, вызывающей живой интерес» [7, с. 297]. И она же придаёт им поистине неизбывную популярность и живучесть. Что придаёт ей эти популярность и живучесть? Это во многом может объяснить то, что В.С. Малахов в связи с решением другой проблемы «обозначил как эффект добавленной валидности» [10, c. 43]1. Данный эффект в сфере обсценной лексики проявляется, в частности, в том, что обсценные субституты, да и вообще обсценные лексемы и словосочетания внутри нативного, считающегося нормативным, языка обладают именно эффектом добавленной валидности.

Что представляет собой корпус обсценной лексики в составе культуры, сравнительно уже далеко отстоящей от Архаики? Эта лексика, будучи вклю-чённой в новый мировоззренческо-ценностный и вообще социокультурный контекст и однозначно определённая официально публичной сферой как обсценная, утратила статус средства выражения имагинативно-

1 «Этот эффект, – разъясняет он, – состоит в завышенных ожиданиях от чужого слова. В приписывании термину, пришедшему из иностранных языков, особой значимости, что в свою очередь сопряжено с некорректным употреблением такого термина» [10, c. 43–44]. Автор в данном случае имеет в виду повышенную моду среди российских, да и казахстанских, социальных философов, социологов, политологов, психологов и др. на термин «идентичность», который означает не что иное, как тождество; но эти учёные ведут себя так, как будто эти два термина не имеют ничего общего. Мы используем понятие эффекта добавленной валидности в более широком смысле.

го денотата (этим денотатом, напомним, была Большая Модель Тела и соответственно – Большая Модель Телесного Низа). В новом мировоззренчески-ценностном и социокультурном контексте она предстаёт как уже лишённая всякого денотативного содержания и фактически становится без-, или а-денотативной. В контексте постархаической культуры многие без денотативные вербальные образования превращаются в идиомы и фразеологизмы корпуса обсценной лексики. Особенностью данных конструкций (и это относится не только к обсценной лексике, но вообще к идиомам и фразеологизмам), как известно, является, во-первых, то, что они суть семантически неразложимые целостности: их смысл невозможно получить из раскрытия значений отдельных лексем, входящих в их состав. Действительный их смысл трансгредиентен как каждому слову в отдельности, так и их сумме. Во-вторых, они непереводимы на другие языки. Более того, они непереводимы и на «более понятный» нативный язык.

Действительным ядром всего корпуса обсценной лексики являются только три номинации: существительные membrum virile и pudenda muliebria, а также глагол в значении futuere, coire, а, кроме того, номинации некоторых их атрибутов. Эти три лексемы (так сказать, анти-святая троица), обозначающие мужские и женские гениталии, а также коитус, составляют «три кита», на которых базируется, а ещё точнее – три «эмбриона», из которых вырастает весь многосложный и многообразный внутри себя корпус обсценной лексики. Весь этот корпус может быть разделён на две неравные части. В первую, неизмеримо меньшую, часть входят лексемы и словосочетания, являющиеся непосредственными номинациями различных эмпирических (т.е. анатомо физиологических, полностью соответствующих Малой Модели Тела) аспектов сферы Телесного Низа, её функционирования и продуктов этого функционирования. И они не только непосредственно связаны с эмпирическим референтом (или денотатом), но это – номинации констативы, обладающие в контексте данной связанности исключительно прямыми и ни в коем случае не переносными значениями.

Скажем, лексема, обозначающая membrum virile, здесь означает мужской половой орган и только его. От данного слова в данном значении практически невозможно произвести производное слово. Даже прилагательное. И если бы обсценная лексика исчерпывалась только этим объёмом, данная лексика не представляла бы собой языковую и шире – социокультурную проблему. Но в том-то и дело, что она этим не исчерпывается.

Неизмеримо бóльшую часть корпуса обсценной лексики составляет, во-первых, разносоставный массив лексем и вербальных формул, унаследованных от культа Плодородия и так или иначе генетически связанных с Большой Моделью Тела; вовторых, различного рода вербальные конструкции, созданные и продолжающие создаваться по образу и подобию вышеназванных формул; в-третьих, те же самые номинации различных аспектов сферы Телесного Низа, её функционирования и продуктов этого функционирования, но: а) как выражающие имагинативную Большую Модель Тела, б) как фигурирующие не в прямом, а в переносном значении. Лексемы и конструкции из них в контексте Постархаики вообще не имеют денотативного содержания. Если в Архаике они обладали трансденотативным характером, то в Постархаике они полностью лишены денотатов, являются а-денотативными (хотя как таковые они могут употребляться и реально употребляются и для обозначения эмпирических атрибутов Малой Модели Телесного Низа). Таким образом, основной корпус обсценной лексики состоит из: 1) многообразных переносных значений лексемноминаций для membrum virile, pudenda muliebria и глагола в значении futuere, coire; 2) обсценных идиом и фразеологизмов; 3) продуктов процессов словообразования, распространяющихся практически на все части речи, исключая разве что такие, как союз и предлог. Особенно это относится к лексеме, обозначающей membrum virile.

Именно данная часть корпуса обсценной лексики и придаёт тот статус и имидж последней, каким она обладает на протяжении многих столетий. Именно она составляет проблему для официально - публичной сферы, тщетно пытающейся её искоренить. Ведь если бы вся обсценная лексика сводилась только к набору номинаций эмпирически-анатомических органов, их действия и продуктов этого действия, то её было бы сравнительно легко изжить. Но не тут-то было... И когда Б.А. Успенский отмечает, что «обсценная лексика парадоксальным образом смыкается с лексикой сакральной» [16, c. 72], то в этом содержится тот резон, что по своемý генезису, т.е. генуинно обсценная лексика и являлась сакральной лексикой (правда, не во всём том объёме, какой обращается в постархаической культуре; в частности, в ней не существовало переносных значений ставших обсценными лексем и вербальных конструкций), но в постархаической культуре она противостоит официализованной сакральной лексике как её антипод: здесь она обладает своеобразной квази сакральностью.

Можно предположить, что если бы не было а-денотативного корпуса обсценной лексики, то вокабуляр обсценных номинаций генитально-коитального и уринационно-дефекационного комплекса либо инкорпорировался бы в нормативную лексику (пусть и, возможно, на правах вульгаризмов, но вполне допустимых), либо же был бы вытеснен вокабуляром из нормативной лексики. Однако всё дело в том, что на этот вокабуляр падает свет (или тень; как кому угодно) от того огромного корпуса а-денотативных лексем, идиом и словосочетаний, которые и индуцируют на протяжении столетий проблему обсценной лексики как именно социокультурную проблему.

Но всякая лексика есть принадлежность языка, а язык, как бы его ни фетишизировали неопозитивисты и не мистифицировали представители философской герменевтики, по своемý социокультурному статусу – функционален: он относится к сфере средств. Он есть то средство, которое применяется в работе сознания как сущностной силы человека, осуществляющего эту работу, так сказать, в чистом виде. В «Немецкой идеологии» говорится: «Язык есть непосредственная действительность мысли» [11, c. 420]. Однако весь объём сознания не сводится к мышлению. Это – во-первых. А во-вторых, в качестве непосредственной действительности мысли (понятийной деятельности сознания), художественного образа и т.д. язык является действительностью субъекта для других субъектов. И в той же «Немецкой идеологии» сказано, что «язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самогó действительное сознание...» [11, c. 27]. Но бытие языка для другого (других) есть речь, устная или письменная. Речь как акция, как действие или (и) поведение субъекта речи.

Согласно теории речевых актов, существуют констативные высказывания, к которым применимы понятия и критерии истинности и ложности, и перформативные высказывания, являющиеся исполнением некоторого действия, т.е. являются речевыми актами. Как известно, Дж. Остин все речевые акты подразделял на: 1) локутивные (это – просто высказывания предложений), 2) иллокутивные (действия, совершаемые посредством произнесения предложений, однако с соблюдением определённых условий и правил) и 3) перлокутивные (такие, которые вызывают ответную реакцию собеседника или адресата речевого акта) (см.: [12, c. 87 – 90]). Позиция Дж. Р. Сёрла несколько отлична от позиции Дж. Остина. Он пишет: «Я утверждаю, однако, что желаемое воздействие значения чего-либо заключается не в том, чтобы вызвать речевой отклик у слушающего или сделать так, чтобы он повёл себя определённым образом, а в том, чтобы ему стали известны иллокутивная сила и пропозициональное содержание высказывания» [13, c. 16].

Мы не станем вдаваться в анализ достоинств и недостатков концепций Остина и СёрлаМы отметим следующее. Ю.В. Левин пишет: «Ругательства близки перформативам: высказывание является одновременно и поступком, действием. ... Имея общее пропозициональное содержание и (до некоторой степени) общую иллокутивную силу с “пристойными” выражениями (и, может быть, обладают некоторыми дополнительными коннотациями); более существенно то, что, употребляя их, я не только хочу выразить это грубо (что относится к стилистике), но и хочу, так сказать, “выразить грубость”, совершить “акт грубости”, то есть, если угодно, “бранный иллокутивный акт”. <...> Таким образом, я постулирую существование специфической – бранной – иллокутивной силы и соответствующих иллокутивных актов. Их своеобразие в том, что они, как правило, сопряжены с другими иллокутивными актами (требованиями, клятвами и т. д.) и в чистом виде выступают, пожалуй, только в бранных междометиях..., являясь частным случаем экспрессивов» [8, c. 109].

Понятие иллокутивной силы, фигурирующее в приведённой цитате, принадлежит Дж. Р. Сёрлу, который проводит различие «между пропозициональным содержанием и иллокутивной силой...» [14, c. 101]. Не возражая против предлагаемых Ю. В. Левиным понятий бранной иллокутивной силы и бранного иллокутивного акта, считаем возможным говорить также об обсценной иллокутивной силе и об обсценном иллокутивном акте, ввиду хотя бы того, что не всякая брань обсценна и не вся обсценная лексика является бранной. Обсценная лексика, ядро которой образовано древнейшими лексемами и лексическими комплексами нативного (в нашем случае – славянского, более узко – русского) языка, и которая – хоть и сравнительно медленно постоянно пополняется, как отмечает Л.Д. Захарова, «во многом похожа на другие лексемы и подчиняется основным законам русского языка» [7, c. 293]. Она подчиняется его законам морфологии и синтаксиса, фонетики и словообразования... И тем не менее является изгоем внутри нативного языка. Можно утверждать, что обсценная лексика во всём своём объёме – это своеобразный язык в языке.

Но в любой развитой культуре существуют и обращаются и иные «языки в языке» – терминологические комплексы, жаргоны, арго, сленги. Обсценная же лексика принципиально отличается от всех них. Проведём сравнительный анализ. Начнём с терминологических комплексов. Это – специфические вербальные комплексы, с необходимостью создающиеся в различных сферах специализированной социокультурно значимой деятельности – в сфере науки, техники, медицины, филосо-

фии, религии, искусства, политики, права и т. п. и призванные служить языковой материей понятий и категорий каждой из этих сфер. Терминизация – совершенно неизбежный процесс, сопровождающий развитие любой из них. Главное требование, предъявляемое к термину, – строгая фиксированность его значения, по возможности единственного («монозначения») для данной специализированной сферы. Поэтому в термине отсутствуют основные атрибуты живого слова. «В термине, даже и неиноязычном, происходит стабилизация значений, ослабление метафорической силы, утрачивается многосмысленность и игра значениями» [3, c. 79]2. Но хотя терминологические комплексы сугубо функциональны и предназначены для нужд специализированных сфер деятельности и потому чаще всего непонятны неспециалистам, они отнюдь не замкнуты на себя. Они лишь по большей части недоступны филистеру, но не закрыты для него. Другое дело терминологические комплексы различного рода закрытых (оккультных, эзотерических) духовно-практических сообществ: в них разрабатываются и функционируют закрытые терминологические комплексы, ограждающие содержание и цели деятельности этих сообществ от профанов.

Но если сопоставить обычные, не «герметические», терминологические комплексы и обсценную лексику, то мы увидим, что, во-первых, и эти комплексы, и эта лексика не замкнуты на себя, но открыты в культуру; однако, во-вторых, если первые локализованы в специализированных сферах, то вторая не знает (в границах нативного языка, естественно) профессиональных и прочих барьеров и является универсальным языком; в-третьих, первые доступны лишь (в принципе) специалистам, вторая же в принципе доступна всем, всему населению – носителю нативного языка.

Что касается жаргона, арго и сленга, то грань между ними не является скольконибудь чёткой. Общим для всех них является, во-первых, то, что по своей сущности они являются социолектами, т. е. вокабулярами в разной степени замкнутых социаль-

2 «Предельная однотонность термина», – добавляет М. М. Бахтин [3, c. 79].

ных и некоторых профессиональных групп; во-вторых, то, что они суть ненормативные языки с точки зрения официально-литературного языка. Все они отличаются как от литературного, так и от общеразговорных языков (включая просторечные и диалектные) особым составом слов и выражений; это – конвенционально-условные языки, каждый из которых выполняет вполне конкретную функцию. С точки зрения статуса легитимности, приемлемости в обществе (разумеется, задаваемого и поддерживаемого официально-публичной сферой) наиболее легитимным является сленг, а наименее легитимным – жаргон (но, конечно, не всякий).

Все жаргоны могут быть разделены на два класса. К первому относятся нейтрально-индифферентные жаргоны. Они вырабатываются, так сказать, для внутреннего пользования относительно замкнутой социальной группы или профессии в целях эффективного осуществления деятельности, а вовсе не для того, чтобы скрыть содержание и смысл этой деятельности от посторонних. Таков, например, морской, или флотский, жаргон. Он был выработан в те времена, когда флот был парусным и работа моряков была крайне трудной. Были выработаны специальные лексемы и лексические конструкции для обозначения различных действий, команд, деталей корабля и т. д., не совпадающих с обыденным естественным языком и потому обеспечивавших содержательность, слаженность и эффективность действий, особенно в критических ситуациях. Для людей, не связанных с морским флотом, этот жаргон совсем непонятен. К примеру, когда обыватель слышит команду боцмана «Трави кошку!», он может подумать, что тот отдал приказ умертвить бедное животное. На деле же «кошка» – это небольшой якорь, а «травить» означает послаблять тонкий корабельный трос (линь), на котором он закреплён.

Ко второму классу относятся криминальные жаргоны – блатной, тюремный, лагерный, которые в настоящее время уже мало отличаются друг от друга. Как отмечают Д.С. Балдаев, В.К. Белко и И.М. Исупов, «взаимопроникновение специфической лексики лагеря и тюрьмы с блатной настолько велико, что, по всей вероятности, отделить одно от другого уже и невозможно, и вряд ли целесообразно» [1, c. 7]. Данный жаргон выработан, поддерживается и обновляется замкнутым криминальным контингентом в целях конспирации. Это – по своей сути закрытый язык, язык своих для своих. И первый класс жаргонов, и второй близки терминологическим комплексам: первый – открытым, второй – закрытым.

С.А. Снегов провёл исследование блатного жаргона, сознательно отличая его от лагерного. «Он, – согласно С.А. Снегову, – предназначен обслуживать деловые потребности воровства и проституции. Он использует общенародный русский и прячется от него за системой намёков и переиначивания слов и смысла слов. Он зашифровывает себя от постороннего понимания. Это лишь практическая сторона. Есть и другая – и не сторона, а суть. Воровской жаргон, ставший основой лагерного языка, есть речь ненависти, презрения, недоброжелательства. Он обслуживает вражду, а не дружбу, он выражает вечное подозрение, вечный страх предательства, вечный ужас наказания. Этот язык не знает радости. Он пессимистичен» [15, c. 192]. И так далее. Кроме того, С.А. Снегов утверждает: «Словотворчество в принципе чуждо блатному языку. Оно просто непосильно для блатных, это не для их интеллектуальных возможностей. Лагерные варианты языка в этом смысле много содержательней» [15, c. 193]. Надо сказать, что данный автор чрезмерно категоричен. В составе данного языка порой встречаются очень меткие, в том числе и в метафорическом отношении, лексемы и словосочетания.

Возможно, что С.А. Снегов и прав в отношении собственно блатного жаргона, взятого изолированно от лагерного и тюремного. Но, как утверждают авторы и составители «Словаря тюремно-лагерноблатного жаргона», он давно перемешался с лагерным и тюремным и потому само его выделение проблематично. По крайней меморско Балтийского канала. И вполне правомерно, по нашему мнению, поступает Вл. Быков, определяя так называемую русскую феню как интержаргонную лекику, или просто как интержаргон, отмечая, что он используется «в целях общения асоциальными элементами: ворами, грабителями, хулиганами, насильниками, спекулянтами, заключёнными различных исправительно-трудовых учреждений (ИТУ)» [5, c. 3]. Будучи зэком, Д.С. Лихачёв наблюдал жизнь «воровского сословия» и его специфический жаргон и пришёл к выводу, что в воровском сознании и языке присутствуют элементы первобытной магии: «Основное отличие воровского мышления... состоит в возрождении элементов магического отношения к миру» [9, c. 360]3. И соответственно – отношения к слову: «Не будет преувеличением сказать, что вера во внутреннюю силу слова в воровской среде в некоторых отношениях распространена не менее, чем в среде первобытной» [9, c. 365].

Стало быть, в сознании уголовного сообщества реанимируются основные схематизмы архаического сознания, в частности – его магической ипостаси. Эти схематизмы находят выражение в уголовном (тюремно-лагерно-блатном) жаргоне. Многие лексемы и лексические конструкции данного жаргона, вопреки заверениям С.А. Снегова, обладают словообразовательной утончённостью, яркой и сочной образностью, метафоричностью и прочими атрибутами, и в этом отношении он более выгодно отличается от жаргонов, отнесённых нами к первому классу.

Если теперь с «блатной музыкой» сопоставить обсценную лексику, то можно сказать следующее. Во-первых, эта лексика вообще не является жаргоном. Во-вторых, большинство обсценных фразеологизмов действительно уходят своими корнями в глубокую Архаику, в культ Плодородия и в магический праксис. Однако оперирующий обсценной лексикой и её фразеологизмами субъект отнюдь не относится к ним с тем же суеверием, с каким к своей лексике от-

ре, его не выделял будущий академик Д.С.

Лихачёв уже в первой половине 30-х годов ХХ в.когда он был заключённым Соловецких лагерей особого назначения (СЛОН) и участником строительства Бело-

3 «Леви-Брюль, – пишет Д.С. Лихачёв, – нашёл бы немало классических образцов первобытного магического сознания у воров, правда, не в полной степени и не в полной мере» [9, c. 360].

носится уголовник (по крайней мере, уголовник 20 – 30-х годов прошлого века, чьё сознание и чья лексика были предметом исследования Д.С. Лихачёва).

Выше приводилась исключительно негативная характеристика блатного жаргона С.А. Снеговым. Б.Л. Борухов даёт столь же негативную характеристику обсценной лексике («мату», по его терминологии) (см.: [4, c.c. 17–18]. Это – бесспорно, односторонняя точка зрения. Она обусловлена тем, что автор фиксирует лишь редуцированную форму функционирования обсценной лексики и не учитывает того, что она может функционировать и как амбивалентный феномен. Точка зрения Б.Л. Борухова и иже с ним – отнюдь не плод личной идиосинкразии к «мату», но имеет под собой социокультурное и культуро историческое основание, о чём здесь говорить нет возможности.

Арго близко жаргону, но не столь строго, так сказать, кодифицировано. Его ядро более-менее стабильно, тогда как периферия размыта и то и дело смешивается с естественным языком и производит заимствования из него. В.С. Елистратов усматривает в бытийствовании арго две тенденции. Он пишет: «На наш взгляд, тенденции к консервативности, замкнутости, эзотеричности и напротив – к динамике, разомкнутости, демократизму сосуществуют в арго диалектически. Борьба этих тенденций составляет основу развития системы и, если взглянуть другими глазами, основу стабильности, вечности. Борьбу тенденций можно схематически свести к трём бытийным статусам: 1) замкнутости, 2) разомкнутости, т.е. промежуточного состояния и 3) абсолютной открытости» [6, c. 584]. Cленг – наименее жёстко кодифицированный социолектОн, как правило, вырабатывается под влиянием группоцентристских интересов и интенций. Это – языкмаркер: по нему отличают своих и противопоставляют своих – «чужим». Это именно язык аксиатически окрашенного противопоставления с элементом фанаберии. Естественно, обсценная лексика ничего общего не имеет со сленгом. Она никого никому не противопоставляет, хотя сама и противостоит всему остальному языку – и литературно-кодифицированному, и просторечному, и диалектному, и всяческим жаргонам, арго и сленгам. К тому же обсценную лексику отличает то, что она, в отличие от других «языков в языке», во всём своём объёме вырастает из трёх базовых и нескольких дополнительных лексем, притом – в их трансденотативном, точнее: в аденотативном, значении (в их денотативном значении, как отмечено выше, у них почти не существует дериватов). Терминологические же комплексы, жаргоны, арго и сленги строятся, во-первых, не по генеалогически-органической логике, а во-вторых, они исключительно денотативны.

Ещё одно существенное отличие обсценной лексики от терминологических комплексов, жаргонов, арго и сленгов состоит в том, что она на протяжении многих и многих столетий (применительно к русской обсценной лексике – со времени крещения Руси) сохраняется в почти неизменном виде. Она, конечно, постоянно пополняется различного рода новациями, но утрачивает что-либо из своего вокабуляра крайне редко. При этом ядро её остаётся абсолютно неизменным: оно не заменяется и не замещается никакими новациями. Что же касается названных специализированных языков, то они (даже уголовный жаргон) время от времени хотя бы частично обновляются. Причём, новые лексемы и лексические конструкции нередко вытесняют старые. Сленги же (особенно такие, как тинейджерско-юношеский, так называемый «молодёжный») обновляются полностью не только от поколения к поколению, но подчас и в течение жизни одного поколения. Стало быть, корпус обсценной лексики по-своему уникален и несопоставим ни с одним из вышерассмотренных искусственных языков, будучи в то же время языком исконно естественным.

Следует специально подчеркнуть, что, хотя основной корпус обсценной лексики уходит своими корнями в глубокую древность и эта лексика намного древнее литературного языка, на протяжении многих и многих столетий она существует преимущественно в устной форме. Одним из первых в российской традиции стал придавать ей – именно как обсценной! – письменную форму в середине 60-х годов XVIII в. И.С. Барков (1732 – 1768) в своих «срамных» сочинениях, которые распространялись в списках (как выразились бы сегодня, в «самиздате»). Однако специальное лингвистическое и филологическое исследование обсценной лексики на сегодня находится, можно сказать, на эмбриональной стадии. На Западе в своё время выходили специальные словари русской обсценной лексики; к концу так называемой «перестройки» и после крушения СССР такие словари появились и в России. Однако в лексикографическом отношении они желают много лучшего (большинство их, судя по их оформлению, выпущены в свет, исходя не из научных, а, скорее всего, из коммерческих соображений либо же в целях эпатажа). Поэтому в фонетическом, орфоэпическом и орфографическом плане существует, подчас разительный, разнобой. Следует также подчеркнуть, что в обсценной лексике, как ни в какой другой, имеет место довольно частое различие между устной фразой и той же самой фразой, но уже написанной. Можно отвлечься от эффекта омофонии, которую подчас возможно установить лишь в написанной форме. Речь идёт о том, что в устном употреблении обсценная лексика ярче, богаче обертонами. Очень важное значение в ней имеет акцентуация, придающая лексеме или фразе смысловой оттенок. Имеются, конечно, и другие нюансы.

***

Обсценная лексика в составе культуры функционирует как в неспецифицированных, так и в специфицированных модусах. Сколько-нибудь чёткой демаркации между этими модусами не существует, так как это одна и та же лексика. Можно утверждать, что неспецифицированным модусом бытия обладают прежде всего обсценные лексемы и словосочетания в их непосредственно денотативном плане, т.е. как номинации эмпирически-реального генитально-коитального и уринационно дефекационного комплекса. Сюда также относятся обсценные лексемы и фразеологизмы, употребляемые без-адресно, фигурирующие в качестве вводных слов, словпаразитов, служебных частей речи и т.п., притом чаще всего в нарративе. Но гораздо интереснее специфицированные модусы бытия обсценной лексики. Они имеют место в составе смеховой культуры и в составе инвективы. Однако границы объёма настоящей статьи не позволяют сделать последние предметом рассмотрения.

 

ЛИТЕРАТУРА
  1. [Балдаев Д.С., Белко В.К., Исупов И.М.] От авторов-составителей // Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. Речевой и графический портрет советской тюрьмы. М., 1992.
  2. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. Изд. 2-е. М., 1990.
  3. Бахтин М.М. <К вопросам самосознания и самооценки...//Он же. Собрание сочинений. В 7-и т. Т. 5. М., 1996.
  4. Борухов Б.Л. Мат как философия жизни // Дом бытия. Лингвофилософский альманах. Вып. 1. М., 1994.
  5. Быков В. Русская феня. Смоленск, 1994.
  6. Елистратов В. С. Арго и культура //Он же. Словарь русского арго (материалы 1980 – 1990-х гг.). М., 2000.
  7. Захарова Л.Д. Каждый дрочит, как он хочет. (Об истории и происхождении некоторых нелитературных слов) // Русский мат. (Антология). Для специалистов-филологов. М., 1994.
  8. Левин Ю. Об обсценных выражениях русского языка // Анти-мир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература. М., 1996.
  9. Лихачёв Д. С. Черты первобытного примитивизма воровской речи //Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. Речевой и графический портрет советской тюрьмы. М., 1992. Приложения.
  10. Малахов В.С. Неудобства с идентичностью // Вопросы философии. 1998. № 2.
  11. Маркс К.Энгельс Ф. Немецкая идеология. М., 1980.
  12. Остин Дж. Как производить действия при помощи слов // Он же. Избранное. М., 1999.
  13. Сёрл Дж.Р. Введение //Философия языка. М., 2004.
  14. Сёрль Дж.Р. Природа Интенциональных состояний // Философия, логика, язык. М., 1987.
  15. Снегов С. Язык, который ненавидит. Философия блатного языка // Он же. Язык, который ненавидит. М., 1991.
  16. Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Он же. Избранные труды. Т. II. Язык и культура. Изд. 2-е. Испр. и перераб. М., 1996.

Разделы знаний

Архитектура

Научные статьи по Архитектуре

Биология

Научные статьи по биологии 

Военное дело

Научные статьи по военному делу

Востоковедение

Научные статьи по востоковедению

География

Научные статьи по географии

Журналистика

Научные статьи по журналистике

Инженерное дело

Научные статьи по инженерному делу

Информатика

Научные статьи по информатике

История

Научные статьи по истории, историографии, источниковедению, международным отношениям и пр.

Культурология

Научные статьи по культурологии

Литература

Литература. Литературоведение. Анализ произведений русской, казахской и зарубежной литературы. В данном разделе вы можете найти анализ рассказов Мухтара Ауэзова, описание творческой деятельности Уильяма Шекспира, анализ взглядов исследователей детского фольклора.  

Математика

Научные статьи о математике

Медицина

Научные статьи о медицине Казахстана

Международные отношения

Научные статьи посвященные международным отношениям

Педагогика

Научные статьи по педагогике, воспитанию, образованию

Политика

Научные статьи посвященные политике

Политология

Научные статьи по дисциплине Политология опубликованные в Казахстанских научных журналах

Психология

В разделе "Психология" вы найдете публикации, статьи и доклады по научной и практической психологии, опубликованные в научных журналах и сборниках статей Казахстана. В своих работах авторы делают обзоры теорий различных психологических направлений и школ, описывают результаты исследований, приводят примеры методик и техник диагностики, а также дают свои рекомендации в различных вопросах психологии человека. Этот раздел подойдет для тех, кто интересуется последними исследованиями в области научной психологии. Здесь вы найдете материалы по психологии личности, психологии разивития, социальной и возрастной психологии и другим отраслям психологии.  

Религиоведение

Научные статьи по дисциплине Религиоведение опубликованные в Казахстанских научных журналах

Сельское хозяйство

Научные статьи по дисциплине Сельское хозяйство опубликованные в Казахстанских научных журналах

Социология

Научные статьи по дисциплине Социология опубликованные в Казахстанских научных журналах

Технические науки

Научные статьи по техническим наукам опубликованные в Казахстанских научных журналах

Физика

Научные статьи по дисциплине Физика опубликованные в Казахстанских научных журналах

Физическая культура

Научные статьи по дисциплине Физическая культура опубликованные в Казахстанских научных журналах

Филология

Научные статьи по дисциплине Филология опубликованные в Казахстанских научных журналах

Философия

Научные статьи по дисциплине Философия опубликованные в Казахстанских научных журналах

Химия

Научные статьи по дисциплине Химия опубликованные в Казахстанских научных журналах

Экология

Данный раздел посвящен экологии человека. Здесь вы найдете статьи и доклады об экологических проблемах в Казахстане, охране природы и защите окружающей среды, опубликованные в научных журналах и сборниках статей Казахстана. Авторы рассматривают такие вопросы экологии, как последствия испытаний на Чернобыльском и Семипалатинском полигонах, "зеленая экономика", экологическая безопасность продуктов питания, питьевая вода и природные ресурсы Казахстана. Раздел будет полезен тем, кто интересуется современным состоянием экологии Казахстана, а также последними разработками ученых в данном направлении науки.  

Экономика

Научные статьи по экономике, менеджменту, маркетингу, бухгалтерскому учету, аудиту, оценке недвижимости и пр.

Этнология

Научные статьи по Этнологии опубликованные в Казахстане

Юриспруденция

Раздел посвящен государству и праву, юридической науке, современным проблемам международного права, обзору действующих законов Республики Казахстан Здесь опубликованы статьи из научных журналов и сборников по следующим темам: международное право, государственное право, уголовное право, гражданское право, а также основные тенденции развития национальной правовой системы.