Гносеологическая модель, восходящая к концепциям Декарта и Паскаля и в течение трех столетий определяющая европейское научное познание, определяемая как субъект-объектная, в настоящее время сменяется субъект-субъектной моделью отношений, что не может не повлечь за собой смены культурной доминанты [Михальская 1992, 55]. Характер современной культуры может быть определен как «гармонизирующий», уравновешивающий отношения как мира и человека, так и человека с человеком в мире. «Принцип их бытия и взаимодействия осознается как диалогический и является основным для становящейся современной культуры в целом, которая постепенно приходит на смену тому типу культуры, который основан на «монологическом восприятии мира и монологической речи о нем» [Михальская 1990, 51]. Если монолог предполагает «сообщающего субъекта и воспринимающего этот субъект объекта» [Лосев 1982, 19], то диалог – это два равноправных субъекта.
Однако то, что наукой рефлексируется лишь на современном этапе, интуитивно осознавалось авторами литературных произведений, и имело свое бытие в художественных текстах и свое проявление в языке. Сейчас мы говорим не только о знаменитой «диалогичности» романов Ф.М. Достоевского, в свое время всесторонне исследованной и исчерпывающе описанной М.М. Бахтиным, но и любое проявление влияния фактора адресата в тексте. Одним из таких проявлений можно считать наличие в художественном тексте фрагментов, специально направленных на установление контакта с читателем (что особенно характерно для литературы постструктурализмапостмодернизма), то есть тем самым эксплицирующих автора. Подобные фрагменты обнаруживают некоторую регулярность с точки зрения синтаксической организации и роли в тексте. Их можно определить как своего рода принципы словеснохудожественного структурирования текста, или коммуникативные универсалии Коммуникативные универсалии выделяются на уровне реализации языковой системы, аналогично тому, как на уровне самой системы выделяются языковые универсалии как таковые [Гринберг 1970], и определяются как языковые единицы (лексической или синтаксической репрезентации) с определенным набором семантических и формальных признаков, имеющие в текстовом аспекте особую коммуникативную природу (универсальную для большинства языков на всех периодах их развития, или универсальную и в пространственном и во временном планах), другими словами, выполняющих в тексте некоторое коммуникативное задание.
Наличие коммуникативных универсалий в тексте – признак проявления влияния фактора адресата: по общепринятым законам человеческого общения, одним из видов которого является общение через письменный текст, автор «заботится» об адресате, о том, чтобы он правильно и точно понял автора. Коммуникативные универсалии можно определить «как условия наиболее эффективного воздействия на адресата, активизирующие его познавательную деятельность, как средства регулятивности текста», обладающих способностью стимулировать речемыслительную деятельность коммуникантов…» [Болотнова 1992, 77].
«Забота» автора об эффективности своего диалога с читателем выражается, в частности, в том, что автор «обнаруживает» себя включением в ткань текста фрагментов, по сути дела, не имеющих отношения к передаваемому в тексте содержанию (тому, что М.М. Бахтин называл «хронотопом», и в этом смысле интересующие нас конструкции могут быть названы «внехронотопными»), но зато имеющих прямое отношение к самому процессу общения, который в данный момент осуществляется – к диалогу «автор-читатель».
Такие «внехронотопные», но при этом все же принадлежащие данному тексту, фрагменты мы считаем реализациями коммуникативных универсалий, эксплицирующих автора (КУЭА) в художественном тексте [Котова 2007, 225]. Они представлены двумя разновидностями синтаксических конструкций, входящих в состав предложения и осложняющих его в грамматическом, семантическом или коммуникативном отношении, – уточнением и парентезой.
Главной отличительной особенностью конструкций, в которых реализуется КУЭА, является их подчеркнуто добавочный, уточняющий характер (в этом смысле обе разновидности могут быть названы уточнением в широком смысле), что выражается в интонационной и пунктуационной изолированности от основной ткани текста и объясняется их коммуникативно прагматической природой. Они возникают, с одной стороны, как своего рода «перебивы»1, попытки преодолеть линейность речи и непосредственно отразить симультанность человеческого мышления, ибо, по справедливому замечанию Л.С. Выготского, «то, что в мысли содержится симультанно, в речи развертывается сукцессивно» [Выготский 1982, 356], с другой стороны, отражают авторский «патронаж», заботу о читателе, заставляющую прибегать к пояснениям по ходу повествования, что позволяет назвать их уточнением в широком смысле слова. Это широко понятое «уточнение» покрывает собой определенное поле в понятийном пространстве, имеющее свою структуру, рассмотрение которой и будет представлять собой наше дальнейшее изложение.
Как любой языковой факт, конструкции, в которых реализуется в языке КУЭА, могут быть исследованы не только в системно-языковом аспекте, включающем в себя анализ в двух уровнях – семантическом и формальном, но и в динамическом, коммуникативно-прагматическом, функциональном аспекте, предполагающем анализ внеязыковой реальности [Котова 2012, 6], в которой существует формирующаяся коммуникативная ситуация и которая в силу этого в каком-то смысле определяет ее собственно языковые характеристики.
В приложении к нашему предмету мы имеем на функциональном уровне некоторую область КУЭА, где то или иное поле выделяется в зависимости от способа, которым автор «проявляет» себя, заботясь о своем читателе. В этой связи в плоскости понятийной категории КУЭА видятся контуры полей двух выделяемых разновидностей – уточнения и парентезы.
Эти два поля имеют определенную структуру и взаимодействуют по математической модели «пересекающихся множеств». Так, в поле уточнения выделяется микрополе метатекста. Что следует понимать под ним? Его образуют конструкции метаязыковой природы, вводимые автором для пояснения самого текста (метатекст – «текст о тексте») – либо реалии, о которой идет речь в тексте и которая может быть незнакома читателю, либо слова, называющего знакомую реалию, но, возможно, в этом качестве не знакомая читателю. Такой плеонастический, «страхующий», характер конструкции, делающий ее в нормативном общении несколько избыточной, нивелируется ее употреблением преимущественно в текстах, возникающих на лингвокультурной (или на «лингвосубкультурной») границе. Например: Арзрум (неправильно называемый Арзерум, Эрзрум, Эрзрон) основан около 415 году, во время Феодосия II-го, и назван Феодосиополем. (А. Пушкин. Путешествие в Арзрум); Вскоре услышал я звук колокольчиков, и целый ряд катаров (мулов), привязанных один к другому и навьюченных поазиатски, потянулся по дороге (там же); Все сиамские кошки имеют акромеланический окрас, то есть разный цвет основной шерсти и волосяного покрова на мордочке, ушах, ногах и хвосте. Такой окрас еще называют «пойнт». (Кошки); «Впрочем, не могу пожаловаться – бабушка (королева
Виктория – Авт.) была очень любезна и разрешила нам выезжать без всяких компаньонов» (Э. Радзинский. Николай II); Но есть возможность воспользоваться трамповым (то есть бродяжьим) рейсом «Сунгари». (В. Пикуль. Богатство); Печенегов – дальних предков каракалпаков и родственных им тюрков – встретили кипчаки, перейдя в десятом веке Едиль. (И. Есенберлин. Кочевники); Аршиш понял, что это – тархан, то есть вельможа, и склонился до земли…(К.С. Льюис. Хроники Нарнии); Это необычайно живительный напиток – здравур – драгоценный дар Имладриса (Дж.Р. Толкиен. Властелин колец);
… Анвара в наручниках доставили в отделение полиции двадцать третьего керулета – района. (М. Конуров. Каждый взойдет на Голгофу); Вскоре они приехали к фогде – по-нашему КПЗ – третьего керулета. (там же) и т.п.
Языковой материал показывает, что метаязыковые конструкции реализуются в языке несколькими способами: в виде предложений тождества, предложений с пояснением и адекватных им по форме предложений, содержащих в своем составе конструкцию оценки (или образного пояснения), а также предложения с пояснением, оформленным как вставные элементы. Со стороны семантики метатекст может быть реализован либо 1) как дублирование информации в рамках одной двухкомпонентной конструкции (во втором компоненте дублируется информация из первого компонента) – дублирование может быть «объективным», вневременным, безоценочным и – субъективным, образным, окказиональным авторским, либо 2) как упорядочение подачи информации, ее логическое композиционное выстраивание, расположение следующего фрагмента по отношению к предыдущему путем использования вводящих элементов, типа: во-первых, вовторых, в конечном итоге, следовательно, итак, таким образом и подобных.
Итак, объективное дублирование информации осуществляется в форме, как уже было сказано, либо предложений тождества, либо предложений с пояснением, но первые, будучи метаязыковыми по природе, не относятся к рассматриваемым нами конструкциям, в которых реализуется уточнение и которые по определению лежат вне основного информационнопознавательного содержания текста, поэтому здесь мы не будем говорить о них. Предложения с пояснением представлены в приведенном выше блоке примеров. То есть пояснительными мы называем предложения, содержащие конструкцию (или блок; в примерах – выделен) одинаково грамматически оформленных компонентов, сдвинутый в рамках данного предложения на периферию (то есть поясняемый и поясняющий компоненты не являются подлежащим и сказуемым, как это бывает в предложениях тождества. Это особенно важно отметить для случаев, когда компоненты блока представлены именами существительными, структурная схема Nn – N’n – наиболее частотная, но не единственная), в основе которого лежит логическое определение (дефиниция), номинальное или реальное [Кириллов 1982, 113], представляющее собой вневременное объективное тождество.
Метатекст, представленный пояснением, образует свое микрополе, центром которого будет номинальная дефиниция, реальная при этом сдвигается на периферию, где начинает граничить с микрополем «оценочного» (или «образно пояснительного») метатекста. Он реализуется в конструкциях, также метаязыковых по природе, но содержащих субъективно-модальную, экспрессивно-оценочную составляющую в отношениях между компонентами, например: Слово Божие разгоняет уныние – сон души. (Святитель Феофан Затворник); На углу Полянки, занятом какой-то конторой, полыхал шедевр нарышкинского барокко –
«Красная церковь Григория Неокесарийского при Полянке». (А. Вознесенский); Достойное место принадлежит ему в биографии Белинского – Пушкина русской критики. (Д. Благой); Мне вспоминается дневное представление в маленьком затхлом кинематографе, битком набитом детьми и пропитанном горячим душком кинолакомства – жареных кукурузных зерен. (В. Набоков); Кажется, здесь еще не знакомы с суетой – хронической болезнью века урбанизации. (Ю. Лощиц);…стиль барокко – легкость и раскованность – дал Европе карманные часы, первый символ пробуждения самосознания индивида (Ю. Семенов); Наше патентованное оружие – довольство жизненными благами – оказывается бездейственным. (К.С. Льюис) и т.п. Это не объективное тождество, как мы видим в пояснении, а субъективное образное авторское отождествление, хотя по форме они идентичны поянительно метатекстовым. Данные конструкции занимают пограничное промежуточное положение, что позволяет объяснить тот факт, что долгое время в истории отечественного языкознания эти конструкции не разграничивались [Котова 2009, 33].
Микрополе конструкций, в которых дублируется информация, граничит, как отмечалось выше, с микрополем «упорядочивающего» метатекста. Элементы типа вопервых, итак, следовательно и под по морфологической природе относятся к классу модальных слов и в синтаксисе называются «вводными словами» в структуре предложения. Подобный грамматический статус этих слов заставляет традиционно относить их к «вводным и вставным конструкциям», или парентезе в широком смысле слова, хотя, на наш взгляд, их стоит отграничивать от вводных слов субъективномодальной семантики, типа конечно, безусловно, к сожалению, наверное, должно быть и т.п.
Положение метатекстовых вводных слов представляется пограничным между микрополем дублирования информации (или пояснения) в метатекстовом поле и другим полем – полем субъективной модальности, образуемым также на семантическом уровне, но уже парентезой; именно пограничным положением подобных элементов объясняется, в частности, и тот факт, что они не всеми авторами отграничиваются от субъективно-модальных вводных слов2. Наличие двух промежуточных групп элементов делает достаточно нечеткими границы микрополя дублирования информации и поля субъективной модальности, и позволяет сделать вывод о том, что именно на данном участке поля метатекста и парентезы взаимодействуют по модели пересекающихся множеств.
Теперь посмотрим, что представляет собой поле субъективной модальности, возникающее на семантическом уровне от проецирования на него поля второго способа экспликации автора – парентезы. Его образуют конструкции другой (не метаязыковой) природы, вставляемые в предложение в качестве попутных замечаний самого разнообразного характера (это может быть попутное замечание автора на свой счет, самые различные соображения по поводу содержания того, что он сообщает, или стиля текста, по тому или иному экстралингвистическому поводу, ремарка, обращение к читателю и т.п.), однозначная классификация их представляется в равной степени и невозможной и ненужной3. Не случайно авторы «Русской грамматики» назвали этот разряд «Вводными словами, вводными сочетаниями слов и вводными предложениями» и отнесли к нему «довольно обширную и легко пополняющуюся группировку лексико-синтаксических единиц» [РГ 1982, 228]. Конституирующими признаками этих конструкций будут те же, что мы назвали в качестве главной отличительной особенности всех конструкций, в которых реализуется КУЭА, а именно: 1) их «невключенность» в основное содержание текста («внехронотопность») и подчеркнуто дополнительный, вставочный характер и 2) их «нелинейное» существование в потоке речи, отражающее симультанный характер мыслительных моделей человеческого сознания, – что, в целом, выражается интонационной и пунктуационной изолированностью их от основной ткани текста. Они, так же, как и метатекст, представляют собой проявление авторского «патронажа» над текстом для своего читателя. Например: А другие ученики приплыли в лодке, – ибо недалеко были от земли, локтей около двухсот, – таща сеть с рыбою.(Еванг. от Иоанна, 21, 8); Знаю человека во Христе, который назад тому 14 лет (в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. (2 Коринфянам, 12, 2); Какой глубокий и ясный ответ на вопрос, на который западные богословы (не только блаженный Августин) никогда не были способны верно ответить! (Иеромонах Серафим (Роуз). Место блаженного Августина в Православной церкви); Алексей (читатель уже узнал его) между тем пристально глядел на молодую крестьянку. (А. Пушкин. Барышня-крестьянка); Наконец, (и еще ныне с самодовольством поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостью человеческою. (А. Пушкин. Капитанская дочка); Я выскочил из телеги, треснул его (виноват) в ухо и сам отодвинул рогатку. (там же); Однако ж он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновенье), Чарский запирался в своем кабинете и писал с утра до поздней ночи. (А. Пушкин. Египетские ночи); Свидания проходят одинаково и в один и тот же момент повествования (близкий к кульминации), и, кажется, в одном и том же месте (вероятно, в «беседке Рудина» из Спасского парка). (В. Гусев. Блики белого света); Клара Георгиевна Пугачева (она так и не сменила фамилии первого мужа) приехала в Москву без определенной цели. (А. Афанасьев. Предварительное знакомство); Убежден ли он в минуты наибольшей честности (никто из людей никогда не бывал совершенно честен), что он хочет только следовать воле Врага? (К.С. Льюис. Письма Баламута);– Мистер Макиэн! – сказал он, откинувшись на спинку кресла,– Вы всегда заходите к друзьям через окно? (Смех). (Г.К. Честертон. Шар и Крест); Звали его Михаилом (фамилию я писать не стану, западным людям все равно не прочитать ее) и, повторяю, он счастливо жил со зверями в своей хижине. (там же); Несмотря на годы, несмотря на посты (вернее, благодаря им), отец Михаил отличался и силой и ловкостью (там же) и т.п. То есть можно говорить о том, что поле парентезы при проекции на семантический уровень также образует поле – это поле субъективной модальности (граничит с микрополем оценки из поля метатекста), которая воплощается в формах вводных слов (часть которых, в свою очередь, относится к метатексту) и вставных конструкций в их скобочном и нескобочном пунктуационных вариантах (то есть на формальном уровне также фиксируется поле, а не точка).
Таким образом, из выше сказанного можно сделать следующие выводы: 1) онтологически присущая художественному тексту диалогичность имеет языковое проявление в существовании конструкций, не имеющих отношения к информационнопознавательному содержанию текста, но прямо относящихся к надтекстовому, межличностному диалогу автора с адресатом, осуществляемому через текст; 2) эти «внехронотопные» конструкции представляют собой экспликацию «заботы» автора о своем читателе, интереса к нему, желания достичь взаимопонимания, гармонии в общении с ним, ради которых автор и «обнаруживает» себя, проявляет себя как личность со своими взглядами, мировоззрением, системой ценностей; они отнесены нами к категории принципов словеснохудожественного структурирования текста, или коммуникативных универсалий и названы «коммуникативной универсалией экспликации автора», существующей в двух разновидностях – конструкциях уточнения и парентезы; 3) по своей прагматической природе это либо метатекст, либо вставка в линейный поток речи, в том и другом случае отражающие симультанность человеческого мышления; 4) в языковом выражении это всегда конструкции, осложняющие (грамматически и/ или коммуникативно) предложение и имеющие ряд конкретных семантических реализаций. Высокая степень интенсивности использования описанных конструкций (наряду с другими средствами подлинной диалогизации речи) в художественных текстах, принадлежащих современной культуре, красноречиво свидетельствуют о смене культурной доминанты, которая может быть определена как диалогическая, субъектсубъектная, осмысленная в свое время М.М. Бахтиным, и обретающая реальные черты сегодня.
ЛИТЕРАТУРА
- Болотнова Н.С. Коммуникативные универсалии и их лексическое воплощение в ХТ // ФН, 1992, №4. С.77
- См. Гринберг Дж., Осгуд Ч., Дженкинс Дж. Меморандум о языковых универсалиях. Пер. с англ. Р.М. Фрумкиной // Новое в лингвистике (Языковые универсалии).– Вып. V.– М., 1970.– С. 31-45; Хоккет Ч.Ф. Проблема языковых универсалий. Пер. с англ. Е.Л. Гинзбурга и В.З. Санникова.– там же. С. 45-77
- Выготский Л.С. Собр. соч. в 6 т. Т.2. М., 1982. С. 5361
- Кириллов В.Н., Старченко А.А. Логика. М., 1982. –263 с.
- Котова Л.Н. Нарратив в зеркале диалога «автор-адресат» – М., 2007 – 334 с.
- Котова Л.Н. Приложение, уточнение, пояснение: принципы разграничения // Русский язык в школе, 2009. – №4 – С. 32-36
- Котова Л.Н. Прагматика нарратива (теоретико-экспериментальный аспект). – автореф. дис…. докт. филол. наук. – М., 2012. – 50 с.
- Михальская А.К. К современной концепции культуры речи. // Филологические науки.– 1990.– № 5.– С. 50-60
- Михальская А.К. Пути развития отечественной риторики: утрата и поиски речевого идеала. // Филологические науки, 1992.– № 3.– С. 55-67.
- Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М., изд. МГУ, 1982. – С. 19
- Русская грамматика. Т. 1. – М., 1982. – 783 с.