А.С. Пушкин и А. Ахматова: традиция и диалог

Рецептивная природа художественного мышления А. Ахматовой и её влияние на эволюцию жанров в творчестве поэтессы обусловили специфику историзма, структуру художественности, повлекших, в свою очередь, особое отношение к акмеизму. Изучение этой особенности стиля Ахма­товой сопоставимо с явлением культурной парадигмы. Понятие культурной парадигмы вошло в на­учный обиход на рубеже ХХ-ХХІ вв. [1; 488]. Чаще под культурной парадигмой применительно к лирике понимают поэтическую модальность. Так, «поэтическая модальность должна быть понята ... более широко: как специфическое отношение слова к действительности, при котором слово не мо­жет быть сведено ни к мифологически субстанциальному, ни к условно-поэтическому, ни к эмпири­чески-бытовому смыслу, а выступает как принципиально вероятностный, но художественно реали­зованный мир отношения этих смыслов» [1; 456].

Рецептивная природа эстетики Ахматовой, её внутренняя диалогичность выявляют роль куль­турной парадигмы как архетипа. Архетип традиционно понимается как обозначение «наиболее об­щих, фундаментальных и общечеловеческих мифологических мотивов, изначальных схем представ­лений, лежащих в основе любых художественных, и в том числе мифологических, структур (напри­мер, древо мировое) уже без обязательной связи с юнгианством как таковым» [2].

Впервые об эпиграмматичности словесной формы как одной из важнейших особенностей поэзии Ахматовой стал писать В. Жирмунский [3; 114]. Он видел в этом сходство её лирики с французской поэзией ХУШ в. и вообще — с поэтикой французского классицизма. Как поэт, перешедший границы акмеистической эстетики, Ахматова оказалась на перекрёстке разных и многообразных традиций.

Приверженность Ахматовой классической литературе Е. Эткинд называл героической традици­онностью и охарактеризовал её как фундамент поэтической оригинальности, неповторимого своеоб­разия. Под традиционностью учёный подразумевал развитие линий А.Пушкина, Е.Баратынского, Ф.Тютчева. Отсюда «сдержанный лаконизм, классическая афористичность и высокий эпиграмматизм Ахматовой» [4].

Рецептивная природа ахматовского дискурса обусловлена не только культурной парадигмой, но и функционированием чужого слова. Впервые «введение различных видов чужого слова» Ахматовой отметил В.В. Виноградов [5; 427], но эта идея не получила развития в его трудах. В конце ХХ в. о полифонизации ахматовской лирики писал Р. Тименчик [6].

Традиционное обращение Ахматовой к чужому слову принято связывать с эпическими (романи­ческими) тенденциями в ее творчестве [7]. На взгляд исследователя Л.Г. Кихней, чужое слово Ахма­товой всегда высвечивает типологичность ситуации, воспроизводимой в стихотворении, и в то же время придает тексту полифонически-многозначный смысл.

Чужое слово, имеющее характер общих с другими поэтами цитат, например, с А. Блоком, и ха­рактеризующее своеобразие поэтического метода А. Ахматовой, исследовал и Р. Тименчик. Ослож­нение функционирования цитат у Ахматовой в сравнении с Блоком исследователь видит в синтезе обычного типа цитирования и прямого повторения фрагмента чужого текста [6; 124]. Учёный отме­чает и другие виды диалогических отношений с текстом-источником, например, запрет прямого на­зывания определенного рода культурных ценностей, и среди них — конкретных мест «чужих тек­стов»: «Не повторяй, душа твоя богата». Исследователем были выявлены такие виды непрямого цитирования, как «теневая цитата», «опрокинутая цитата», «забытая цитата». В способах осмысления и внесения в текст цитаты прослеживается сущность акмеистической установки: понимание цитаты как микротекста («отдельный блуждающий стих»), а текста-источника — как находящегося в посто­янном состоянии иерархической перестройки. В изучении природы чужого слова у акмеистов для Тименчика важно присутствие мотива диалога «чужих голосов». Отсюда возможность рассмотрения ахматовского текста как диалога между несколькими цитируемыми текстами.

Проблема чужого голоса в ранних стихах Ахматовой рассматривается современным исследова­телем в поле возможных решений между слиянием точек зрения авторского «я» и «голоса народа», хора «мы» и раздвоением лирического «я» и уточняется как исследование тональности авторского голоса [7; 119]. Учёный приходит к выводу о том, что в стихах Ахматовой голос «я» обладает теми же функциями, что и «чужой голос». «Чужой голос» анализируется учёным как источник новых ин­тонаций и способ создания нового поэтического смысла.

Чужое слово обладает, как целостность, определенной иерархией. В этой иерархии самостоя­тельный пласт в культурной парадигме составляет география перемещений. На эту особенность ме­тода Ахматовой, ставшей основой для исследования целостности и эволюции, обратил внимание И. Гурвич [8].

Сущность, структуру и функции культурной парадигмы и её влияние на художественное созна­ние А. Ахматовой нельзя понять без изучения воздействия на её поэзию русской классики, особенно А. Пушкина, Н. Некрасова, поэтов пушкинской школы, русского психологического романа, а также мировой классики: Данте, Шекспира. В свое время, поднимая проблему романности поэтики А. Ах­матовой, Б. Эйхенбаум и Вас. Гиппиус, а затем и некоторые другие исследователи отмечали в качест­ве её источников поэтику М. Лермонтова, Н. Гоголя, Л. Толстого. Если в 20-е годы ставилась про­блема генетической природы романности в поэтике Ахматовой, её связей с русской психологической прозой, то расширенное понимание романности позволило позднее установить её типологические параллели с новейшей прозой. Ахматова и сама приводила различные имена западноевропейских писателей-прозаиков, близких по исканиям в области формы, — Кафка, Джойс.

Поэтика Шекспира, Данте, Пушкина - это источник и способ постоянной цитации и автоцита­ции у Ахматовой [9]. Ахматова считала, что поэзия есть великолепная цитата, точнее, навязчивое присутствие в поэзии литературных реминисценций даёт основание усомниться в модернизме поэта [10; 539]. Рецепции в стиле Ахматовой и специфика их акмеистического освоения создают основание для характеристики её стиля как полигенетичного. Важно заметить, что вниманием исследователей к традициям Шекспира, Данте, Пушкина, Некрасова, Достоевского, Анненского как источникам по­этики Ахматовой проблема не исчерпывается.

Один из доминирующих истоков, перекрывающий идиолекты разных «школ», — пушкинская традиция [11]. Мнение о специфическом пушкинизме Ахматовой сформировалось к 1917 г. Оно свя­зано с В.М. Жирмунским, А.Л. Слонимским, Д.П. Якубовичем, К.В. Мочульским и другими. Одним из оснований для такого мнения был разветвлённый пушкинский цитатный слой в стихах Ахматовой. После выхода в сентябре 1917 г. сборника «Белая стая» (в составлении и редактировании которого принимал участие М. Л. Лозинский), укоренённость поэтики Ахматовой в классических традициях русской лирики стала общепризнанной.

О рецептивной природе стиля Ахматовой писал и Б. Эйхенбаум. Учёный обратил внимание на сочетание стилистических приемов, свойственных поэзии Баратынского и Тютчева, с типично мо­дернистскими приемами (И. Анненского) и с фольклором [12; 139]. Сочетание этих трёх стилей со­провождается разработкой Ахматовой разговорных и частушечных форм. Результаты — в описании дырявого платка Музы, которая «протяжно поёт и уныло». В. Жирмунский выделял в полигенетич-ном стиле Ахматовой голос И. Анненского, у которого она научилась искусству «передавать буднич­ными словами тонкие оттенки лирических переживаний современного поэта. сочетание бытового и обыденного с душевными событиями большой субъективной значимости, эмоционального пережи­вания с порождённой им рефлексией» [13; 71].

Особый цитатный слой в лирике А.Ахматовой — тема Пушкина. Это не только цитатный слой, но и перекличка образов. Так, лицейский период Пушкина отозвался в поэзии Ахматовой не только образом одной скульптуры в Царском Селе, но и попыткой передать чувства созерцавшего их вели­кого поэта:

Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила. Дева печально сидит, праздный держа черепок.

Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

[14; 65]

В отличие от пушкинского стихотворение Ахматовой проникнуто чувством уязвлённого сопер­ничества с воспетой другим поэтом девой как символом красоты: «И как могла я ей простить /Вос­торг твоей хвалы влюблённой» [15; 274]. В.Г.Маранцман считает, что эти строки относятся к Недоб-рово, спутнику Анны Андреевны, который вряд ли мог остаться равнодушным к прелестям «Молоч­ницы с кувшином» [8]. К нему же обращены и заключительные строчки произведения: 

Смотри, ей весело грустить, Такой нарядно обнажённой.

[16; 274]

Формой другой переклички с Пушкиным является ахматовская вариация осени — любимого времени года у Пушкина. Тот же образ печальной осени:

Уже кленовые листы На пруд слетают лебединый, И окровавлены кусты Неспешно зреющей рябины.

[17; 101]

Идиолект Пушкина проявляется не только постоянной поэтической апелляцией к пушкинским мотивам и образу поэта. В середине 1920-х Ахматова погружается в академические штудии, которые были связаны с осмыслением, во-первых, собственного художественного метода, во-вторых, своего положения в истории [18].

Линия «Пушкин — Ахматова» является наиболее разработанной в науке. Система отношений лирического героя, определяемая в контексте отношений «я» и «мира», позволяет установить отступ­ление Ахматовой от пушкинской традиции. Целостность духовной жизни человека, связанной с ис­торией и современностью, структурирована в пушкинском мире значением равновеликости. В худо­жественном мире Ахматовой отношения с «миром» принимают более сложную природу, что делает относительной точку зрения Эйхенбаума о типологическом сходстве раннего эстетического симво­лизма и акмеизма. Так, в противовес бальмонтовско-соллогубовской позиции индифферентизма к «миру», в стихах Ахматовой отношения «я» и «мира» не отличаются такой конфликтностью и проти­вопоставленностью. Ахматовой чужда природа тотального конфликта, основанная на гипертрофии «гордого одиночества». Одиночество героя и его противопоставление миру проникнуто у поэта соз­нанием мировоззренческой и духовно-психологической драмы. Эмоционально-экспрессивная оце-ночность решена в приемах народных представлений о судьбе:

Я живу, как кукушка в часах,

Не завидую птицам в лесах.

Заведут — и кукую.

Знаешь, долю такую

Лишь врагу Пожелать я могу.

[17; 35]

Пушкинский слой проступает в лирике Ахматовой в жанре сонета. Ахматова обратилась к соне­ту в 1913 г., переступив при этом через канонические установления: рифмы в катренах разные и вме­сто обязательного по традиции 6- или 5-стопного ямба поэтом применён 3-иктный дольник. Три пушкинских сонета 1830 г. — «Суровый Дант не презирал сонета...», «Поэту» и «Мадонна» и их ин­терпретация Ахматовой не только обозначили линию русского сонета ХХ в., но и явили своего рода жанровую оппозицию, отражающую новаторство поэта в этой области. В свое время Г. Гуковский обратил внимание на то, что строки: «Но клянусь тебе ангельским садом, / Чудотворной иконой кля­нусь / И ночей наших пламенным чадом... » — это клятвы Демона. Налицо резкий стилистический контраст.

Влияние традиций на формирование метода Ахматовой проявилось и в творческом освоении приёма самоповторений у Пушкина. Обнаружив, что повторение сходных сочетаний слов имеет глу­бинные истоки, коренящиеся в неустанном диалоге поэта со своим прошлым и с мировой культурой, Ахматова вводит диалог с прошлым как постоянную тему новых книг стихов и в качестве самопо­вторений использует постоянные темы ранней лирики. Особенно ощутима разная семантическая и стилистическая функция самоповторений на фоне сравнения «Седьмой книги» и «Чёток».

Теме «Ахматова и Пушкин» в аспекте вопроса о структурных моделях поздней Анны Ахмато­вой на материале «Поэмы без героя» посвящена работа М. Серовой [19]. Изучая пушкинские штудии Ахматовой, исследователь выявляет, что интерес к биографии Пушкина был связан для Ахматовой, во-первых, с формулированием глубинных основ психологии творчества, а во-вторых, с возмож­ностью более широкого раскрытия этой психологии для читателя. Этим Серова объясняет поворот к прозе в её позднем творчестве. Она доказала также, что структурные принципы ахматовской прозы заимствованы из прозы Пушкина. Не случайно Ахматова, обращаясь к читателю, указывала на ис­пользованный принцип «белкинства» — принцип игры с читателем. Без учёта данного принципа не­возможно не только прочесть ахматовскую прозу, но и постичь внутреннюю логику всего творчества поэта, прежде всего логику «Поэмы без героя»,— считает М. Серова. Кроме того, замечая, что Пуш­кин открыто присутствует в творчестве Ахматовой на образно-тематическом уровне, на уровне оче­видной интертекстуальности (множество эпиграфов) и т.д., исследователь подчеркивает, отсылая к свидетельствам современников, первых слушателей «Поэмы без героя», что обнаружение любых ал­люзий, восходящих к творчеству Пушкина, Ахматова всячески поощряла.

Обоснованность самоповторений Пушкина в стиле Ахматовой подтверждается признаниями по­эта Л. К. Чуковской: «Анна Андреевна Ахматова однажды сказала: «Чтобы добраться до сути, надо изучать гнёзда постоянно повторяющихся образов в стихах поэта — в них и таится личность автора и дух его поэзии. Мы, прошедшие суровую школу пушкинизма, знаем, что «облаков гряда» встречается у Пушкина десятки раз» [20]. Ахматова говорит здесь о том, что индивидуальные ассоциации, скры­тые в глубине сознания поэта, выступают в форме «постоянно повторяющихся образов», которыми поэт как бы «проговаривается».

Это утверждение было оспорено в одной из последних статей Ю.М. Лотмана: «Можно было бы отметить характерную ошибку, не уменьшающую, а, напротив, увеличивающую интерес мысли А. А. Ахматовой. «Облаков гряда» встречается у Пушкина не десятки, а лишь три раза: в стихотворе­ниях «Редеет облаков летучая гряда», «Аквилон» и «Сражённый рыцарь». Но и этого оказалось дос­таточно, чтобы в чутком слухе поэтессы возник ряд, организующий массу текстов, где этот образ не встречается. Отсюда ошибка памяти» [21; 227]. Разделяет это мнение и О. Лекманов: «Лотмановская поправка кажется нам глубоко продуманной как содержательно, так и интонационно. Избегая зло­радства сыщика, поймавшего своего подопечного с поличным, доброжелательный исследователь да­же ошибку Ахматовой сумел использовать во благо пушкинистики и не во вред безукоризненной ре­путации поэтессы» [21; 227].

Первые публикаторы маргиналий Анны Ахматовой Э. Герштейн и В. Вацуро определили суть называния ею на полях пушкинского текста различных авторских имен: «...Общая концепция позво­лила ей с подлинным блеском интерпретировать значение литературного или реального источника как художественного импульса (а не заимствования или «подражания») и устанавливать внутренние связи между внешне совершенно различными произведениями» [22].

Ю.М. Лотман в письме к Б.Ф. Егорову писал, что «Ахматова . Пушкина вообще не понимала» [23; 390]. Однако законы искусства и контактов литературных стилей таковы, что эта оценка не ис­ключает того, что открытия Ахматовой не в последнюю очередь были связаны с переживанием и ос­мыслением Пушкина. Мнение учёного, сказанное по другому поводу: «. каждое подлинно новое за­воевание литературы неизбежно по-новому раскрывает не только внешние внетекстовые связи, но и природу внутренней структуры живых явлений культурного прошлого» [23; 394], может быть иллю­страцией к сопоставимости художественной структуры Ахматовой с пушкинскими уроками в облас­ти стиля.

Ю.М. Лотман приводит пример влияния пушкинского стихотворения на ахматовское — пуш­кинского «Когда владыка Ассирийский» на интонационный строй стихотворения А.А. Ахматовой «Когда в тоске самоубийства.» [24; 84]. Исследователь сопоставил хорошо знакомый для современ­ников определённый тип интонации романтико-лирического стихотворения, начинающегося с конст­рукции «Когда я — ты» с факультативным распространением «то толпа»: «когда в объятия свои.», «Когда твои младые лета.», «Когда так нежно, так сердечно.», «когда любовию и негой упоен­ный.».

Современный этап ахматоведения характеризуется оценкой рецептивной природы стиля не только как доминирующего в сфере пушкинизма, но и систематизацией в этой области следующих результатов: выявлением хронолого-биографической переклички, структурной цитации (метр, ритм, интонация, рифмовка, поэзия грамматики) [25].

В позднем творчестве Ахматовой проблема традиций и рецепций как парадигмы коррелирует с понятием историко-культурной референциальности. Так, в «Поэме без героя» современный иссле­дователь обратил внимание на присутствие референций к Глебовой-Судейкиной (она же Психея), Мандельштаму, Кузмину, Князеву, Бахтину, Гоголю уже в первых семи строках «Посвящения» [26]. В последующих строках возникает мотив «края земли», который в своих пушкинских исследованиях сама Ахматова определяла как метафору смерти у Пушкина.

Рецепции Шекспира, Пушкина и других художников, воспринятых лирическим сознанием как возможность включения личного голоса в диалог с Историей и Культурой, участвовали в формиро­вании жанрово-стилевых тенденций, воплощающих разные сферы бытия лирического «я» в поэзии А. Ахматовой.

Влияние мировой культурной традиции на поэтику А. Ахматовой не исчерпывается её творче­ским усвоением и рецептивной природой стиля поэта. Интересно, что эти литературные традиции становились предметом изучения Ахматовой. Филологические изыскания Ахматовой, безусловно, оказавшие влияние на структуру образности, стали темой её отдельных научных исследований. В этом А. Ахматова была близка А. Блоку, В. Хлебникову, О. Мандельштаму и Н. Гумилёву. Она не только изучала историю литературы, но филологическое знание входило в состав её поэтического материала. Кроме того, в «Поэме без героя» встречается термин «чужое слово» (введённый Бахтиным в его работе «Проблемы поэтики Достоевского»), введённое Ивановым-Разумником обозначение пе­риода 1900-10-х гг. как серебряного века русской литературы (И серебряный месяц ярко / Над сереб­ряным веком стыл) [27].

В 1946 г. Борис Эйхенбаум писал: «Историко-литературные работы Ахматовой важны не только сами по себе (они достаточно высоко оценены нашим советским пушкиноведением), но и как мате­риал для характеристики её творческого пути и её творческой личности: уход от поэтической дея­тельности не был уходом от литературы и от современности вообще» [28; 12]. Даже по сдержанной формулировке учёного можно заключить, пишет Р. Тименчик, что существовал некоторый круг чита­телей, который отдавал себе отчёт в двуплановости ахматовской научной прозы и понимал, напри­мер, что статья о «Золотом петушке» трактует проблему поэта и власти применительно ко всем вре­менам, в том числе и ко времени Ахматовой, Мандельштама, Булгакова, Замятина.

А. Ахматовой принадлежат статьи «Последняя сказка Пушкина («О «Золотом петушке»)», «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина», «О "Каменном госте" Пушкина», а также работы «Гибель Пушкина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году» и др.). В «Вечере» Пушкину посвящено стихотворение из двух строф, очень четких по рисунку и трепетно-нежных по интонации. О Пушкине она высказывалась совершенно прямо: «Он победил пространство и время!». На долгие годы Пушкин становится для Ахматовой спасением и прибежищем от ужасов истории, олицетворением нравственной нормы, гармонии. Ахматова останется до конца верной пушкинскому завету художнику — для власти, для ливреи / Не гнуть ни совести, ни помыслов / ни шеи [18].

Среди знакомых Анны Андреевны были люди, так или иначе связанные с Пушкиным. Одним из них был Николай Владимирович Недоброво. Поэт, критик, автор первой большой статьи о творчестве Ахматовой в «Русской мысли» возводил свою родословную к Пушкину, и поэтому в его разговорах с Анной Ахматовой имя Пушкина упоминалось не раз. В 1916 г., в одну из совместных их прогулок по аллеям Екатерининского парка, и родилось стихотворение «Царскосельская статуя», идентичное пуш­кинскому заглавию, которое имело посвящение «Н.В.Н.» — Николаю Владимировичу Недоброво.

Таким образом, преодоление акмеизма А. Ахматовой лежит в сфере авторского сознания и обу­словленности субъектных форм лирики. Одной из форм такого расширения акмеистической пара­дигмы являются рецепции, культурная парадигма.

Факторы рецептивной природы поэтики Ахматовой — особенности восприятия истории. Влия­ние А. Пушкина, поэтов пушкинской школы, Е. Баратынского, М. Лермонтова, Н. Гоголя, Н. Некра­сова, Ф. Тютчева, Л. Толстого, русского психологического романа, современной русской литератур­ной традиции, а также мировой классики — Данте, Шекспира, православно-христианской эстетики и семиотики обусловили не только широкий цитатный слой, но и создание новых поэтических контек­стов, новую модификацию художественности.

Рецепции, являющиеся выражением культурной парадигмы, обусловили полигенетичную при­роду поэтики А. Ахматовой.

Исследование рецепций мировой культуры является основой анализа художественности и структуры диалога. Диалогическая природа лирики Ахматовой обусловила основные этапы построе­ния поэтического текста как развертывания культурной парадигмы.

Рецепции явились для поэтики А. Ахматовой источником романности, лирического сюжета, фактором драматизма.

Расширение границ акмеизма Ахматовой обусловлено её тяготением к русскому роману ХІХ в., с одной стороны, и выработкой собственного метода, основанного на новом характере объектно-субъектных отношений — с другой.

Список литературы

1. Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). — М., 2000. — Кн. 2. — 960 с.
2. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. — М., 1990. — Т. I. — С. 111.
3. Жирмунский В. Преодолевшие символизм. Анна Ахматова // Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стили­стика. — Л., 1977. — С. 106-133.
4. Поэзия Анны Ахматовой на Западе. Германия и Франция // Иностранная литература. — 1989. — № 2. — С. 226-232 // (Электронный ресурс) // Режим доступа: akhmatova. org/articles 2/etkind.htm.
5. Виноградов В. О поэзии Анны Ахматовой: Стилистические наброски // В.В. Виноградов. Избранные труды. Поэтика русской литературы / Отв. ред. М.П. Алексеев, А.П. Чудаков. — М., 1976. — С. 420-138.
6. Тименчик Р. Принципы цитирования у Ахматовой в сопоставлении с Блоком // Творчество А.А. Блока и русская куль­тура XX века: Тез. I Всесоюз. (III) конф. — Тарту, 1975. — С. 124-126.
7. Тамура М. О чужом голосе в ранних стихах Анны Ахматовой // Ахматовские чтения / РАН. Ин-т мировой литературы. — М., 1992. — Вып. I. — С. 119-125.
8. Гурвич И. Любовная лирика Ахматовой (Целостность и эволюция) // Вопросы литературы. — 1997. — № 5. — С. 22-38.
9. Высказывания В. Брюсова, М. Кузмина, Э. Голлербаха, Р.В.Иванова-Разумника, Г. Чулкова приводятся по: Мусатов В.В. «Я еще пожелезней тех». I. «Все обещало мне его» (Электронный ресурс) // Режим доступа: /  statya.com.ua/news84322.html. 
10. Хазанов Б. 1913 год // ХХ век. Серебряный век. — М., 1995.
11. Страда Клара и Витторио. Анна Ахматова и ее ХХ век (Электронный ресурс) // Режим доступа: statya.com.ua/news25002.html.
12. Эйхенбаум Б. О поэзии. — Л., 1969. — 552 с.
13. Жирмунский В.М. Творчество А. Ахматовой. — Л., 1973. — 368 с.
14. ПушкинА.С. Собрание сочинений: В 7 т. — М., 1962. — Т. 2.
15. Первые  шаги  (Электронный  ресурс)  // Режим  доступа:    //  biografii.ru/biogr_dop/ahmatova_anna/ ahrnatova_anna.htm
16. Ахматова А.А. Собрание сочинений: В 6 т. — М., 1998. — Т. 1. — 968 с.
17. Ахматова А.А. Собрание сочинений: В 6 т. — М., 1998. — Т. 4. — 704 с.
18. Скрябина   Т.   Иосиф   Бродский  и  Анна  Ахматова  (Электронный  ресурс)  //   Режим доступа: krugosvet.ru/articles/ 104/1010418/ 1010418 a1.htm.
19. Серова М.   «А   столетняя   чаровница   вдруг   очнулась..»»   //   (Электронный   ресурс)   //   Режим доступа: //akhmatova.org/articles/ serova10.htm.
20. Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. — Париж, 1980. — Т. 2. (Электронный ресурс) // Режим доступа: stihi-rus.ru/ah matova3.htm
21. Лекманов О.А. Концепция «серебряного века» и акмеизма в записных книжках А. Ахматовой // Новое литературное обозрение. — М., 2000. — № 46. — С. 216-230.
22. Тименчик Р. О «библейской» тайнописи у Ахматовой» // Звезда. — 1995. — № 10. — С. 201-207.
23. Лотман Ю.М. Пушкин. — СПб.: Искусство-СПБ, 1995. — 847 с.
24. Лотман Ю.М. Об искусстве. — СПб.: Искусство-СПБ, 1998. — 704 с.
25. Жолковский А.К. Биография, структура, цитация: еще несколько пушкинских подтекстов // Тайны ремесла. Ахматов-ские чтения. — М., 1992. — Вып. 2. — С. 20-29.
26. Лосев Л. Герой «Поэмы без героя» // Ахматовский сборник / Сост. С. Дедюлин и Г. Суперфин. — Париж, 1989. — С. 109-122.
27. Белый А. Театр и современная драма // Белый А. Символизм как миропонимание. — М., 1994. — С. 153-167.
28. Тименчик Р. Анна Ахматова: 1922-1966. Предисловие к книге «Анна Ахматова. После всего»: В 5 кн. / Вступ. ст. Р.Д. Тименчика. — М., 1989. — С. 3-17.