Историческая детерминированность языковых изменений на стыке XX-XXI веков

Языкознание последних двух-трех десятилетий, начиная с середины 80-х годов прошлого столе­тия, не теряет интереса к проблемам состояния русского языка. Более того, этот интерес обострился в связи с распадом геофизического пространства с русским языком общения на отдельные территори­альные относительно самостоятельные государственные субъекты, представленные бывшими совет­скими республиками. Тем не менее, на этих территориях, в том числе и в Республике Казахстан, рус­ский язык продолжает выполнять различные функции — от функции основного средства коммуника­ции у русских и русскоязычных его носителей до функции языка официально употребляемого и язы­ка межнационального общения у носителей иных языков, что соответственно определяется законами о языках в конкретном суверенном государстве. При этом наука о русском языке и на исконной тер­ритории его бытования в России, и в других регионах бывшего единого советского государства, и даже за рубежом (дальнее зарубежье) продолжает уделять пристальное внимание к различным изме­нениям, которые русский язык претерпел и продолжает претерпевать в новых исторических условиях его функционирования. Эти изменения и их закономерность до конца еще не исследованы. Они об­наруживают отдельные лакуны, которые должны быть осмыслены и описаны с учетом достижений предшествующих этапов научного знания. Именно поэтому они требуют новых поисков и осмысле­ния подобных процессов, ибо в них отражается не только современность, но и прошлое языка, а так­же перспективы возможных трансформаций, которые лингвисты гипотетически пытаются предуга­дать, исходя из происходящих в нем процессов на разных уровнях его существования.

Учитывая постоянную динамику в любом языке, в том числе и русском, ученые естественно и правомерно связывают ее и в наши дни с экстралингвистическими, социокультурными по своей при­роде обстоятельствами, в которых он оказался и которые значительно активизировали в нем все про­цессы, потенциально заложенные в языковой системе. Не случайным поэтому представляется повы­шенное внимание исследователей к такому аспекту осмысления языка, которое было названо обще­употребительной лексемой с о с т о я н и е, употребляемой в языковедческих работах с оттенком терминологичности и подчеркивающей специфический взгляд на данную проблему.

Внимательный анализ лингвистической литературы последних десятилетий, представленной монографическими работами авторского и коллективного исполнения [1-4], многочисленными статьями и тезисами докладов на солидных конференциях разных (в основном международного) уровней, а также уже появившимися обобщающими учебными пособиями [5-7], в которых предло­жены, безусловно, удачные опыты описания активных процессов в русском языке в аспекте современного социолингвистического взгляда на языковую ситуацию новейшего времени, показывает, что интерпретация такого состояния русского языка и в России, и на всем постсоветском пространстве вообще, как правило, связывается лишь с синхронным взглядом на указанную проблему. Не отрицая подобного подхода к объяснению состояния современного русского языка, отмечаемого на стыке XX-XXI веков и, одновременно, II-го и III-го тысячелетий, мы хотели бы обратить внимание еще на одну, пока что остающуюся в тени сторону этой многоаспектной, неоднозначно представляемой и решаемой проблемы русского языкознания. А она, на наш взгляд, связана с диахроническим ее пред­ставлением и толкованием с позиций диахронии в синхронии языка.

С учетом указанного аспекта, как ни покажется это парадоксальным, более глубоко понять дан­ное состояние современного русского языка помогает синхронно-диахроническая интерпретация в целом поставленной в русистике проблемы, исторический, ретроспективно-синхронный взгляд на происходящие в русском языке наших дней изменения и активные процессы. Чтобы быть доказа­тельным в выдвинутой гипотезе относительно состояния русского языка наших дней, необходимо вспомнить, что русское языкознание, и в частности, диахроническая русистика, уже давно обратили внимание на такой удивительный факт, как относительно четко представленные в развитии русского языка судьбоносные вехи, значительная часть которых приходится на стыки столетий. История языка как бы изнутри отзывается на хронологические разломы с периодичностью в столетие или два (реже — больше, но, как правило, именно на стыке столетий). Об этом, в частности, свидетельствует анализ известных диахронной русистике периодизаций истории русского литературного языка, над которыми бились ученые, начиная с XIX в. Именно она помогает ощутимо проследить указанную закономерность на его историческом, письменно зафиксированном этапе.

Попытаемся ретроспективно представить эти вехи с позиции диахронии в синхронии языка и их наиболее существенные особенности, отражающие смену эпох и синхронных срезов, начиная с исто­рического периода конца Х в., и помогающие интерпретировать современное состояние русского языка, чтобы подтвердить эту закономерность. Для этого необходимо вспомнить, что на стыке X—XI вв. в связи с принятием христианства и крещением Руси у восточных славян возникает письменность, которая в первые же столетия ее применения начинает накапливать первичный опыт литературного выраже­ния благодаря созданию оригинальных памятников древнерусской эпохи. Именно возникновение письменной фиксации как экстралингвистический фактор в связи с возникновением письменности довольно быстро меняет языковую ситуацию в Киевской Руси в целом, которая до сих пор вызывает дискуссии у историков русского языка. В частности, она касается его генетической основы и соотно­шения южнославянских (старославянских по происхождению) и древнерусских, исконных в генезисе черт, в силу сложившихся культурно-исторических обстоятельств, оказавшихся отраженными в лин­гвистической организации текстов этого отрезка истории. Данный период интересен и научно значим потому, что именно в это время зарождается литературная, книжная по своей природе форма рус­ского языка, которая и стала ареной дальнейших дискуссий, споров и неоднозначных решений отно­сительно ее природы, состава и состояния на разных синхронных срезах диахронической оси его ис­тории и во многом определила современное его состояние через более чем тысячелетие его сложения и функционирования.

Стык XIV—XV вв. также оказался судьбоносным для русского литературного языка, поскольку как раз в это время происходит дифференциация, разделение древнерусского языка на три ветви близкородственных языков — великорусскую, белорусскую, малорусскую, что не могло не сказаться как на дальнейшей судьбе самого русского (великорусского, старорусского) языка, так и на языковой ситуации в Московской Руси. В этот период, как известно, происходит существенный разрыв между книжно-письменным и разговорным языком, поскольку в последнем отмечаются перманентно накоп­ленные и ставшие к концу XIV — началу XV вв. существенными изменения в его структуре на всех уровнях, особенно в грамматике (унификация системы склонений, исчезновение из активного упот­ребления звательного падежа, изменения в системе времен, сокращение парадигмы числа, изменения в составе местоимений и др.). Безусловно, это была своеобразная революция в русском языке, кото­рая дала толчок для дальнейшего совершенствования литературной формы выражения и потенциаль­ного развития стилистического полифонизма в дальнейшей его истории.

Такая тенденция существенно усиливается в национальный период и, опять же, как это ни пока­жется странным, с завидной периодичностью наиболее зримо проявляется на последующих этапах именно на хронологически обозначенных отрезках, связанных со стыком веков и эпох. При этом примечательно и закономерно другое: огромную значимость в такие периоды приобретает появляющаяся на арене истории формирующейся русской нации необычная, исторически значимая личность, непосредственно определяющая дальнейшие судьбы русского литературного языка.

Так, наиболее ощутимые изменения такого рода отмечаются в русском языке в начальный пери­од его становления как национального, что соответственно изменило языковую ситуацию на стыке XVII—XVIII вв., в так называемую Петровскую эпоху, когда, по выражению А.С.Пушкина, Петр I «Россию поднял на дыбы». Лучше, чем этими словами русского гения, невозможно охарактеризовать новаторство его преобразований и, несомненно, революционный их характер, который соответствен­но произвел такую же революцию и в языке, и в языковом сознании его носителей, и в языковой си­туации на разломе веков. Это дает нам зримое представление о новом, исторически детерминирован­ном состоянии русского языка, характеризующемся «значительными внутренними перестройками, перегруппировками, сменами, отражающими активно протекающий процесс складывания русского литературного языка нового времени и норм в области лексической семантики и словоупотребления» [8]. Подобное состояние русского литературного языка к концу XVII - началу XVIII вв. традиционно (доста­точно обратиться к любому учебнику по истории русского литературного языка) называют в науке то «хаосом», то «смешением» и «неразберихой» в выборе языковых единиц, массово отразившимися в лингвистической организации текстов данного периода, с чем трудно согласиться с учетом синхрон­но-диахронической их интерпретации. Дело в том, что на такую организацию текста, как правило, смотрят с позиции нормы употребления языковых единиц. Причем над понятием «норма» в таких случаях довлеет ее современное понимание как устоявшегося, кодифицированного и потому леги­тимно закрепленного и регламентированного для всех носителей языка явления, которое, на наш взгляд, не всегда учитывает диахронический подход в ее интерпретации применительно к конкрет­ному историческому отрезку истории русского языка. Думается, именно по этой причине резкие из­менения на функциональном уровне языка воспринимаются как хаос и неразбериха в силу смешения уходящего и нарождающегося, нового и старого, общепринятого и индивидуального, генетически «своего» и «чужого», заимствованного, особенно резко эксплицирующиеся на первых этапах таких перемен. Однако интерпретация текстов любого синхронного среза (в прошлом или настоящем) с по­зиций диахронии в синхронии языка снимает такие оценки, поскольку смешение языковых элементов разных уровней языка и разной их генетической и функционально-стилистической природы в преде­лах дискурсной продукции необходимо воспринимать как естественный процесс развития языка, соз­дающий свою своеобразную норму, только норму переходного периода, какой была, например, и сама Петровская эпоха (см. об этом в наших работах разных лет: [9-11]). С этих позиций интерпретация и самого понятия «состояние языка» применительно к переходным периодам истории его носителей приобретает более объективированный характер, поскольку каждый такой резкий переход от одного состояния общества к другому, периодически наблюдаемый в жизни носителей языка и находящий в последнем естественное отражение и воплощение, должен оцениваться как связующее звено в цепи многих других звеньев в историческом процессе его развития. Именно в такие периоды естественно возникает своеобразная норма выбора и использования языковых единиц, которую мы назвали нор­мой переходного периода и которая обычно носит временный характер, являясь основой для рожде­ния новой нормы, легитимно закрепляемой обществом и действующей до следующего подобного «взрыва», идущего, как правило, извне. Краткий анализ дальнейших судеб русского литературного языка подтверждает названную особенность его истории.

В частности, стык XVIII—XIX вв. оказался еще одной вехой в подобной череде хронологически детерминированных этапов на диахронической оси истории русского литературного языка. Он был ознаменован явлением на исторической арене развития русского литературного языка гения Пушки­на, своим творчеством продемонстрировавшего синтез накопленных богатств книжного и разговор­ного генезиса, которые долгое время оставались функционально разобщенными либо закрепленными за разными жанрами письменной продукции. Это создавало значительные сложности в использова­нии литературной формы языка в национальный период его развития и порождало споры о судьбах языка как в конкретный период его применении, так и на перспективу. Такие споры и дискуссии бу­доражили общественное мнение и создавали критическую по своей сути ситуацию в той части обще­ства, которая была наиболее обеспокоена судьбами языка, оказавшегося в центре социально и куль­турно значимых проблем и потому важных для носителей языка в целом. Такой дискуссией, как из­вестно, стала так называемая борьба «шишковистов» и «карамзинистов», или «архаистов» и «новато­ров», толчком к которой послужила опубликованная в 1803 г. известная сейчас любому филологу по­лемическая статья А.С.Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». И хотя в ней содержалось немало интереснейших для любого лингвиста наблюдений об этимологии, путях и способах образования слов, их различиях в употреблении и смысловых нюансах, в целом она была воспринята как тормоз к прогрессивному развитию русского литературного языка и призыв к стари­не, а не обновлению (особенно там, где речь шла о заимствованиях), потому и вызвала определенное замешательство и неприятие у современников, обеспокоенных, по их мнению, призывом к старине и славянщизне. Зато значимость ее видится в том, что она пробудила новые мысли и подходы к языку и его использованию. Вот почему полемику между «архаистами» и «новаторами» можно рассматри­вать как своеобразный революционный по своей сути взрыв в функциональной сфере языка, в преде­лах которого рождались прогрессивные идеи о новых путях развития русского литературного языка. Это была борьба не просто за нечто старое или новое в языке — это была борьба за новую норму, а следовательно, и за стилистику текста, которая бы совместила лучшее как из книжных традиций, так и из области богатств, накопленных в живой разговорной речи. А это уже программа! Программа, символично появившаяся на стыке веков! И такой синтез разных в генетическом и стилистическом отношении языковых стихий и их использования в пределах текста показал в своем поэтическом и прозаическом творчестве гениальный А. С. Пушкин, указав тем самым пути дальнейшего развития русского литературного языка, именно с этого времени получившего в науке статус современного. Своими произведениями он явил новый облик русского литературного языка как реакцию на запросы времени и общества. Но во всем этом удивительно другое: такое состояние языка и представлений о его дальнейших путях развития вновь оказалось связанным с хронологическим разломом, стыком веков, обозначивших целую эпоху в исторических судьбах русского литературного языка, ибо гений А.С.Пушкина, как в свое время указал В.В.Виноградов, в литературном и культурно-языковом кон­тексте 10-20-х годов XIX столетия в спорах «архаистов» и «новаторов» не позволил ему полностью со­лидаризироваться и отождествить себя ни с одним из этих направлений (см. [12]).

Как показали наши наблюдения, на последующих этапах истории русского языка периоды «узу­альных взрывов» (выражение В.В.Колесова), порождавших переходное состояние в русском языке, сокращались примерно до столетия. Но при этом с завидной периодичностью они подтверждали за­кономерность их возникновения на диахронической оси развития, выпадая на стыки веков, отзываясь на социальные изменения (а лучше сказать потрясения) в форме смены культурно-исторических па­радигм как в жизни общества, так и в языке. Естественно поэтому с позиций диахронии в синхронии языка характерным представляется стык XIX—XX вв. Данный рубеж историки языка определяют как «один из самых сложных этапов в развитии русского литературного языка, характеризующийся даль­нейшей дифференциацией стилей литературного языка и его жанровых разновидностей, тенденцией к ломке устоявшихся стереотипов, утратой художественной литературой права на монополизацию норм литературной речи, усилением роли публицистических жанров, политической литературы, про­никновением в литературный узус некодифицированных подсистем русского языка — просторечия, профессиональных и социальных жаргонов» [13; 6]. В этой цитате из работы известного исследова­теля русского языка XIX-XX вв. мы хотели бы обратить внимание на такие оценки указанного рубе­жа столетий, приведенные как констатация представлений об этом отрезке времени, как «дифферен­циация стилей», «тенденция к ломке устоявшихся стереотипов», «проникновение в литературный узус некодифицированных подсистем русского языка» в виде просторечия и жаргонов. Собственно, все эти признаки состояния литературного языка в основном характерны и для предыдущих его со­стояний на приведенных выше рубежах веков. Именно их реализация (в большей или меньшей сте­пени) в текстовой продукции на разломе и стыке веков создает в отдельные (не всегда длительные) отрезки истории своеобразное видение такого состояния русского языка как отступление от нормы, воспринимаемое в качестве хаоса или, по меньшей мере, необычности в форме смешения и неупоря­доченности, которые существенно отличают его от эволюционных, относительно спокойно проте­кающих процессов в предшествующие периоды. Так было и в петровское время, и на стыке XVIII-XIX вв. Так это было и на стыке XIX-XX вв., когда середина XIX в. даже современникам вообще представлялась своеобразным «провалом» в истории, тем более резко подчеркивавшим, как писал известный философ-идеалист и философ языка того времени Г.Г.Шпет, «новый взлет культурно-исторической волны к концу замечательного века» (цит. по: [13; 387]). Как правило, именно ключе­вые, исторически мотивированные своим появлением на длительном пути развития литературной формы русского языка такие категории, как славянизмы с их исторически детерминированной книж­ной стилистической коннотацией, просторечие, актуализировавшееся примерно с середины XVII в., и заимствования, в их столкновении в пределах текста стали основными маркерами необычности стилистики текстов. Именно они попадали в поле зрения носителей русского языка прошлого, спон­танно чувствовавших подобные революционные изменения, обострявшиеся на рубеже столетий. Со­временная же историческая наука лишь с высоты времени пытается дать им научную оценку, нередко просто констатируя ее применительно к отдельным отрезкам истории языка. Однако выстроенные в единый ряд указанные выше рубежи столетий являют нам интересную закономерность в их повто­ряемости и регулярности возникновения, в том числе и стык XIX-XX вв., обнаруживший все много­образие проблем, выдвинутых историей. Не случайно в этот период на арене истории русского языка и русской культуры появляется гений Л.Н.Толстого, демонстрирующий поиски новых приемов ис­пользования языковых средств в литературном языке последних десятилетий XIX в. на фоне пред­ставлений о норме использования накопленных богатств русского языка другими писателями этого же времени (Ф.Сологуб, А.Ремизов, Е.Замятин и др. представители зарождавшегося символизма и иных течений в литературе). Все эти поиски обновления литературного языка на стыке веков, на наш взгляд, следует рассматривать как переходное его состояние, в существенной степени усиленное та­ким экстралингвистическим фактором, как Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 г. Смена культурно-исторических парадигм, произошедшая под ее влиянием, стала источником новизны в языке советского времени и подчеркнула сложность данного отрезка истории русского языка, ибо в нем оставалось либо создавалось много неясного: «слагающегося, но не сложившегося, вымирающе­го, но не вымершего, входящего вновь, но не утвердившегося» [14]. Это и определяет то, что мы на­зываем «нормой переходного периода».

О том, что происходило с этим состоянием русского языка, говорит бурное развитие лингвисти­ческой мысли с начала XX в. и до его конца, когда вновь на диахронической оси его истории проис­ходит новый «узуальный взрыв», вызванный экстралингвистическими обстоятельствами, в которых язык развивался. Этот новейший период истории русского языка, как мы видим сейчас, также прихо­дится на рубеж XX—XXI столетий. Именно он, этот рубеж, вызвал бурное обсуждение состояния языка, начиная с середины 80-х годов прошлого столетия и особенно в 90-е годы — начале XXI в. Чтобы понять масштабы такого обсуждения, достаточно вспомнить публикации того времени, а так­же череду конференций разного уровня и статуса, которые прошли в указанный период. Причем на­звания таких конференций весьма красноречиво говорят не только об изменившемся состоянии рус­ского языка, но и об обеспокоенности этим состоянием и общества в целом, и научного сообщества. Объем статьи не позволяет привести полный перечень такой литературы (в принципе, известной ка­ждому, кто занимается вопросами синхронного состояния русского языка). Поэтому ограничимся, с нашей точки зрения, наиболее существенными и значимыми работами ученых, внесших важный вклад в осмысление и интерпретацию того, что происходит с русским языком современности [15]. Все без исключения указанные и не названные здесь источники подчеркивают резкую смену общественно-политической и культурно-исторической обстановки на территориях распространения русского языка (Россия и постсоветское пространство, образовавшееся в результате распада некогда единого госу­дарства — СССР). Однако важным представляется то, что точкой отсчета в оценке состояния рус­ского языка называется середина 80-х годов ХХ столетия, когда началась так называемая перестройка в обществе, вызвавшая резкие изменения в языке. К началу 90-х годов уже стало ясно, что конец ХХ в. знаменуется революционными сдвигами в языке, которые необходимо осмыслить. И такую науч­ную оценку происходящего в русском языке этого времени дали в процессе так называемой «почто­вой дискуссии» 1991 г., организованной Ю.Н.Карауловым, видные ученые современности Ю.Д.Апресян, В.Г.Гак, А.С.Герд, А.В.Бондарко, В.В.Колесов, Е.Н.Ширяев и другие. Отмечая эти из­менения в языке 80-90-х гг. ХХ в. (сниженность литературных форм выражения и агрессию в ис­пользовании языковых единиц в результате широкого вовлечения в речевую практику просторечия, вульгаризмов, жаргонизмов, уголовного арго и т. п.; широкую волну неологизации за счет словотвор­чества, в том числе и индивидуально-авторского; заметные изменения в сочетаемости лексических единиц и структуре предложений и т.д.), участники дискуссии, тем не менее, пришли к единодушно­му мнению, что сам язык в его строении и системе не изменился, — изменились приемы использова­ния его единиц в речи, то есть изменилась культура речи. Разумеется, это привело к значительному обновлению русского языка на всех уровнях, в первую очередь на лексическом. Ю.Н.Караулов на­звал три источника такого обновления: «во-первых, наше прошлое, т.е. возвращение хорошо забы­того старого; во-вторых, внутренние ресурсы самого языка, его словообразовательные, семантиче­ские и синтаксические потенции и, в-третьих, новейшие англоязычные заимствования» [16], которые в массе хлынули в этот период в русский язык. Как видим, со сменой культурно-исторических пара­дигм на стыке XX-XXI вв. вновь на арену выходят практически всё те же три исторически детерми­нированные категории, которые и в прошлые переходные этапы истории языка оказывались экспли­цированными временем. Именно они вновь создают восприятие беспорядка, смешения и даже хаоса в составе этих значительных языковых изменений, будоражащих общество и вызывающих противоре­чивые оценки и самого языка, вплоть до крайних мнений о том, что язык не просто портится, но и погибает.

Как видим, с позиций диахронии в синхронии языка на всех перечисленных и значимых для ис­торического взгляда на состояние русского языка хронологических стыках веков возникает такое со­стояние переходности на диахронической оси его истории, которое, как правило, связывается, с од­ной стороны, с разрушением сложившейся в предшествующие периоды нормы, а с другой — с борь­бой за новую норму. Однако прежде чем подобный спор исторически разрешился, язык попадал в промежуточную полосу соединения, наложения, смешения старого и нового, создававших свою спе­цифическую узуальную норму — норму переходного периода. И такое состояние языка почему-то чаще всего оказывалось эксплицированным на стыках столетий в условиях революционных (т.е. кар­динальных по своей сути) перемен, вызванных экстралингвистическими факторами в развитии обще­ства. Разумеется, мы отдаем себе отчет в том, что абсолютизировать хронологические разломы исто­рии, связывая их с революционными изменениями в языке, — дело неблагодарное и, возможно, даже кому-то покажется сомнительным, так как такие границы относительно условны и «далеко не изо­морфны тем или иным процессам» [13; 11]. Тем не менее, как показал приведенный выше краткий комментарий применительно к интерпретации понятия «состояние языка» с позиций его диахронии в синхронии, взаимосвязь и взаимообусловленность изменения состояния языка и хронологических границ, обозначенных стыками веков (и даже тысячелетий), — факт неоспоримый. Именно на стыке веков, подчиняясь каким-то невидимым и непостижимым законам смены эпох в его развитии, как правило, носящих революционный характер и проявляющихся в виде своеобразных взрывов, моти­вированных и внешними, экстралингвистическими факторами, и внутриязыковыми процессами перманентно накапливаемых изменений при переходе одной диахронии в новую синхронию, в язы­ке в и-ный момент таких кумулятивных процессов наступает «взрыв», на время создающий переход­ную полосу в его историческом движении, в пределах которой и возникает своеобразная своя норма—  норма переходного периода. Она-то и определяет «лицо» состояния языка в подобные моменты его истории. И не учитывать это, думается, невозможно, ибо понимание такой закономерности, воз­можно, позволит прогнозировать судьбы языка в его перспективе. 

Список литературы

1      Дуличенко А.Д. Русский язык конца ХХ столетия. — Miinchen: Verlag Otto Sagner, 1994.

2      Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. — СПб.: Златоуст, 1999.

3      Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). — М.: Studia philologica, 2000.

4      Современный русский язык: Активные процессы на рубеже XX-XXI веков / Отв. ред. Л.П.Крысин. — М.: Языки славянских культур, 2008.

5      Валгина Н. С. Активные процессы в современном русском языке: Учеб. пособие. — М.: Логос, 2003.

6      Сулименко Н.Е. Современный русский язык. Слово в курсе лексикологии: Учеб. пособие. — М.: Наука, Флинта,2006.

7      Актуальные проблемы современной русистики / Под ред. Н.М.Шанского. — М.: Просвещение, 1991.

8      Кутина Л.Л. Динамика семантической системы языка и возможные аспекты показа ее в лексикографии / Проблемы исторической лексикографии. — Л.: Наука, 1977. — С. 28.

9      Гайнуллина Н.И. Эпистолярное наследие Петра Великого в истории русского литературного языка: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. — Алматы, 1996. — С. 12.

10   Гайнуллина Н.И. Языковая ситуация как категория диахронии // Русский язык в Кыргызстане: Материалы Междунар. науч. конф., 28-29 октября 2002 г. — Бишкек, 2003. — С. 30-34.

11   Гайнуллина Н.И. О смешанном характере русского языка и норме переходного периода // Вестн. КазНУ. Сер. филол. —  № 2 (74). — Алматы, 2004. — С. 4-7.

12   Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков. 3-е изд. — М.: Высш. шк., 1982.—  С. 271, 272.

13   Грановская Л.М. Русский литературный язык в конце XIX и XX вв.: Очерки. — М.: Элпис, 2005.

14   ЧернышевВ.И. Избранные труды. — Т. 1. — М.: Просвещение, 1970. — С. 449.

15   Русский язык в его функционировании. — М., 1993. — С. 1-4.

16 Караулов Ю.Н. О некоторых особенностях современного состояния русского языка и науки о нем // Русская речь. — 1995. — № 1. — С. 17.