РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ГЕНДЕРНОГО ПОРЯДКА КАЗАХСКОГО ТРАДИЦИОННОГО ОБЩЕСТВА В ДИСКУРСЕ ПАМЯТНИКА ПРАВА XVII В. «ЖЕТІ ЖАРҒЫ»

Уложение хана Тауке «Жеті жарғы» является уникальным источником, где закодирована информация о социокультурной специфике казахского традиционного общества. Данный документ, будучи предметом изучения многих исследователей, тем не менее открыт для новых попыток интерпретации. Особенно это становится актуальным при обращении к герменевтической методологической установке, которая рассматривает каждый акт интерпретации как событие в жизни текста (момент его «действенной истории») — диалог прошлого и настоящего (диалогическую модель интерпретации текста). При этом акцент переносится на создание смысла заново, а не на воссоздание авторского (аутентичного) текста. Интерпретация, таким образом, становится постижением внутреннего смысла документа и раскрытием заключенного в нем социокультурного контекста¹.

В рамках данной статьи ставятся две цели: 1) интерпретировать уложение хана Тауке «Жеті жарғы» как дискурсивный текст; 2) провести абрисный анализ социокультурного контекста данного дискурсивного текста на предмет наличия репрезентаций гендерного порядка казахского традиционного общества.

Категория «пол» долгое время мыслилась как нерелевантная логике научного анализа. Ситуация изменилась в связи с конституированием гендерной научной традиции (середина 70-х годов ХХ в.), в рамках которой пол был представлен как система «пол — гендер. Смысловая доминанта проблемы пола была смещена из плоскости биологической аскриптивной детерминации в сферу социально-культурной конструкции. Концептуализация гендера в качестве изменяющейся в пространстве и времени переменной открыла новые теоретические и познавательные возможности для различных видов социального анализа.

Дальнейшее обогащение категории «гендер» шло в сторону расширения потенциала генерализации. Одно из общепринятых современных определений, предложенное Дж.Скотт, интерпретирует «ген-дер» как систему отношений и взаимодействий (образующих фундаментальную составляющую социальных связей), которая является основой стратификации и иерархизации общества по признаку пола. Именно эта система отношений, укоренившись в культуре, позволяет создавать, подтверждать и воспроизводить представление о «мужском» и «женском» как категориях социального порядка².

В последние время представители гендерного подхода пришли к пониманию того, что «гендер» есть не только исходная форма социальной иерархии, но и первичный способ обозначения дифференциации при возникновении общества и культуры. Об этом еще в 1975г. говорила антрополог Гейл Ру-бин³.

Данная методологическая линия была проблематизирована Дж.Скотт. Она выделила два интегрально взаимосвязанных аспекта понимания гендера: во-первых, определение гендера как фундаментальной основы дифференциации общества; во-вторых, гендер как первичное средство означивания отношений власти, или первичное поле, внутри которого или посредством которого артикулируется власть⁴.

В настоящее время внимание гендерных исследователей направлено на раскодирование культуры как глобального контекста воспроизводства различных практик маргинализации и доминации, включая социополовую. Категория «гендер» осмысливается через призму концепта «репрезентация», как процесс, посредством которого субъекты культуры используют язык (любую систему знаков) для производства значений⁵. При этом анализ концентрируется на двух аспектах: 1) соотношение полов (гендер) как смыслообразующий, означивающий механизм, репрезентация; 2) конструирование ген-дерного порядка через механизмы культурной репрезентации и изучение их смыслового содержания.

Прежде чем идентифицировать модель гендерной организации казахского традиционного общества XVII в., следует определить основные типологические конструкции.

Одним из первых исследователей, который использовал категорию «пол» для типологизации обществ, был И.Я.Баховен, который выделяет два типа культур. Основными характеристиками патриар-хатного типа культуры мыслятся: деятельное начало, стремление человека к изменению природного окружения, преобладание рационального мышления, приоритет подчинения власти и законам, принцип любимого (или старшего) сына в иерархии. В числе важнейших характеристик матриархатного типа культуры выделяются: пассивное восприятие и отношение к природе, равенство людей как детей земной матери и Матери-Земли, равенство между детьми, несмотря на их заслуги, достижения и неудачи⁶.

Г. Хофстеде разработал систему параметров идентификации гендерного порядка обществ. По его методике одно и то же общество в разрезе одного параметра может идентифицироваться как фемин-ное, в разрезе другого — как маскулинное (см. табл.)⁷.

Маскулинную модель можно конкретизировать исходя из тезиса Р.Коннелла о плюралистичной природе маскулинного гендера. Он предлагает рассматривать четыре модели маскулинностей: «геге-монические», «субординированные», «компромиссные» и «маргинальные» Под категорией «гегемо-нической» маскулинности Коннелл мыслит культурный образец, доминирующий идеал, который лежит в основе практик пола. Даже не будучи реализованной, модель гегемонической маскулинности остается эффективным символическим средством осмысления существующих отношений власти между полами⁸. Понятие «гегемонической» маскулинности отражает суть мужского превосходства и выражается в сочетании авторитета и маскулинности, что, в свою очередь, предполагает не только практику взаимоотношений между полами, но и внутри полов (например, между мужчинами). Тем самым иерархия авторитетов смещается внутрь доминирующего пола, множа субкатегории по факту этничности, сексуальности и т.п.

Таблица

Ключевые различия между феминными и маскулинными обществами

Опираясь на вышеизложенные тезисы, систему гендерной организации казахского общества XVII в. можно идентифицировать как модель «гегемонической» маскулинности.

Р.Коннелл различает три фундаментальные структуры, в рамках которых организуются отношения полов: труд/производство, власть и либидозное влечение. В их основе лежат различные принципы структурирования: разделение (разделение труда), неравная интеграция (подчинение одних другими) и эмоциональная связь. По Коннеллу, власть является основополагающей категорией, определяющей характер гендерных отношений полов в конкретном обществе⁹.

Уложение хана Тауке «Жеті жарғы» является разновидностью властного дискурса. Аргументация данного тезиса, а также выявление его гендерного контекста становится возможным при обращении к концепциям постструктурализма.

К числу основоположников постструктуралистской парадигмы относится М.Фуко. В целом ряде своих работ М.Фуко подвергает критике «логику власти и господства». Власть у Фуко не является ни инструментом, ни структурой, ни некой силой, которой наделены отдельные люди; это имя, данное комплексу стратегических отношений в данном обществе¹⁰.

Специфика власти, по Фуко, заключается прежде всего в том, что она проявляется как власть дискурсов . С их помощью власть устанавливает «режим истины», т.е. навязывает человеку определенный набор фреймов , которые заставляют мыслить уже готовыми понятиями и представлениями. Дискурс позволяет при этом высказывать те суждения, что согласуются с его правилами. То есть дискурс определяет, какие идеи могут быть выражены, а какие — отвергаются или табуируются. Отсюда истинным объявляется то, чему дискурс, вернее власть, разрешает быть истинным.

В интерпретации Фуко власть имеет диалогическую природу (господство — подчинение). Она носит распыленный, «капиллярный» характер и реализуется на уровне «микропрактик» повседневной жизни. Именно через институционализацию той или иной «политики дискурсивного режима» происходит институционализация этой «капиллярной» власти. Посредством формирования и распространения базовых дискурсов об истине, знании и вере происходит медленная, но верная инфильтрация власти на уровень микропрактик тела и языка¹⁴.

Опираясь на положения Фуко, можно заключить, что «Уложение» хана Тауке следует трактовать как феномен дискурсивной власти, устанавливающей правовой «режим истины» в один из самых трудных периодов истории казахского народа. Экстраполируя терминологию А.Тойнби, ситуацию появления «Жеті жарғы» можно вписать в рамки методологической схемы «вызов — ответ». Совокупность неблагоприятных внешних военно-политических факторов (войны с Аштарханидами и джунгарами), а также внутренние неурядицы (междоусобицы в среде казахов из-за пастбищ) вошли в пространство «вызова» среды, а по инициативе хана Тауке организован «ответ» социальной системы в форме институционализации политики правового дискурсивного режима «Жеті жарғы». Об адекватности данного «ответа» свидетельствуют записи А.Левшина, который характеризует период правления хана Тауке как «золотой век», а самого хана называет Гением, который, усмирив волновавшиеся роды, ввел в них устройство, порядок и дал многие законы¹⁵.

Правовая дискурсивная политика «Жеті жарғы» внедрялась в повседневные практики всех сфер социального бытия казахского общества XVII в. При этом капилляры власти нашли свое воплощение в таких институционализованных формах, как административное, гражданское, уголовное, налоговое виды права.

Гендерный анализ социокультурного контекста «Жеті жарғы» показывает, что смысловое поле данного контекста есть, говоря словами лингвистки Дж.Пенелоуп, «патриархатный универсум дискурса». Концептуальный смысл данного понятия сводится к тому, что женщина вынуждена определять и выражать себя в языке, воплощающем мужской взгляд на мир. У женщин как бы нет средства для рефлексии и осмысления своего собственного опыта, так как язык, в системе координат которого они должны себя определять, изначально к ним предвзят и враждебен. В созданном мужчинами языке женщину видят мужскими глазами: ее либо отчуждают, либо она становится невидимой¹⁶.

Как известно, «Уложение» хана Тауке не сохранилось в своем первоначальном варианте, и терминология источника не отображает точно понятий, бытовавших в казахском обществе XVII в. Несмотря на вышесказанное, с полной уверенностью можно утверждать, что «Жеті жарғы» выражает и распространяет мужскую ментальность (мужской взгляд на вещи). Основанием для подобного утверждения является тот факт, что, помимо артикулированной формы передачи мысли в виде языка, существуют такие неявные (имплицитные, латентные) формы, как смыслы. «Уложение» хана Тауке, являясь продуктом культурного производства, неизбежно репрезентирует социокультурные смысловые доминанты казахского общества XVII в., как общества гегемонически-маскулинного типа.

В соответствии с логикой «гегемонической» маскулинности дискурс «Жеті жарғы» утверждает иерархическую модель гендерной структуры общества. При этом иерархизация производится прежде всего внутри мужского пола. Властный капитал распределяется ханом среди мужчин по принципу социальной принадлежности, а также по старшинству. В рамках властной иерархии выделяются такие субкатегории мужчин, как хан, султаны, бии, родоплеменные старейшины, рядовые общинники.

Дискурс «Жеті жарғы, несмотря на неравное распределение властного капитала среди различных категорий мужского населения, тем не менее формулирует их как «маскулинных соучастников»   поскольку утверждает доминантность мужского статуса в целом. Так, полноправным юридическим лицом объявляется свободный мужчина, «могущий носить оружие» — хозяин дома, глава семьи¹⁸, который имеет право платить хану и правителям подать в размере 20-й части своего имущества ежегодно (ст. 33)¹⁹. Подобным образом в «Уложении» воспроизводится маскулинный хабитус и укрепляется чувство хабитусной уверенности мужчин.

Из вышесказанного можно сделать вывод, что законодательный акт хана Тауке носит андроцентристский характер.

Дискурсивная матрица «Жеті жарғы», подчиняя и субординируя индивидов, формирует и формулирует их как субъектов права. Данный процесс субъекции, согласно Фуко, является логическим результатом власти/знания. По его словам, субъекция как разновидность властных отношений носит амбивалентный характер. Она включает два процесса одновременно: процесс субординации субъекта и процесс его формирования. Субъекция парадоксальна. Как пишет Дж. Батлер, быть под господством власти, внешней тебе, — знакомая и мучительная ее форма. Однако обнаружить, что твое существование, само твое устройство как субъекта в определенном смысле находится под воздействием этой самой власти, — нечто совсем другое²¹.

Посредством производительной способности дискурса власть взывает субъекта к жизни первичным повиновением. То есть, власть, внедряясь в сознание индивида, в процессе субординирования выстраивает его самоидентичность. Обычная модель понимания этого процесса, по словам Батлер, такова: власть внедряет себя в нас, и, ослабленные ее силой, мы интернализуем или принимаем ее термины. В понимании Фуко необходимым моментом существования субъекта, ценой в виде субординации и подчинения, является принятие власти. Именно таким образом власть может присутствовать в сознании индивида, регулируя его поведение, воспроизводясь (репродуцируясь) в повседневной деятельности. Власть, по Фуко, не просто внедряется в сознание индивидов, а социализирует его. В ходе социализации внешнее насилие интернализуется, сменяясь состоянием «психического контроля» власти и самоконтроля общества. Данный механизм Фуко определяет как дисциплинарную власть .

В рамках «Уложения» хана Тауке формулируются две разновидности субъектов. Во-первых, определяется и устанавливается эталонная поведенческая норма правового субъекта. Во-вторых, дискурс закона в негативной форме запрещает модели поведения, не совпадающие с идеалом. То есть формулируются негативные субъекты права. Эталонная поведенческая норма проявляется в форме модели послушания. Именно данная поведенческая модель объявляется истинной, поскольку коррелирует с запросами правового режима истины, а через него — с запросами дискурсивной власти.

Следуя Фуко, можно сказать, что власть, согласно своим интересам, конструирует дискурсивную матрицу «Жеті жарғы», а через нее — субъектов. В процессе конструирования поведение субъектов типизируется согласно правилам эталонного (истинного) поведения. Индивиды, не вписывающиеся в рамки запрашиваемого властью типического поведения, подвергаются процедуре нормализации. Под нормализацией, соответственно, понимается процесс приведения поведения подвластного населения к правовой поведенческой норме «Жеті жарғы».

В рамках «Жеті жарғы» на фоне и через утверждение доминантного статуса мужчины производятся аутсайдерские статусы таких категорий, как женщины, дети, работники, слуги и рабы. То есть репрезентируются различные виды социальной иерархии, включая гендерную иерархию между полами. Говоря словами Бурдье, маскулинный хабитус, будучи «матрицей действия, восприятия и мышления», выступает как механизм воспроизводства социального неравенства. Подтверждением вышесказанному служат следующие фрагменты из «Уложения»:

За каждого убитого мужчину убийца платил его родственникам 1000 баранов, за женщину — 500 (ст. 3,4). Стоимость раба приравнивалась к стоимости беркута или охотничьей собаки (ст. 21)²³. Женщины, «равно как и работники, слуги и рабы», не могли выступать на суде в качестве свидетелей (ст. 28). Родители за убийство детей ничем не наказываются (ст. 6). Напротив, за всякое нарушение сыновней почтительности дети подвергались различным наказаниям: дочь — наказанию по произволу матери, сын — публичному позору (ст. 17). Жена и дети, знавшие о преступлении мужа или отца и не донесшие на него, не подвергались никакому наказанию, «ибо на старшего в семействе не дозволено доносить» (ст. 20)¹⁸. 

В контексте «Уложения» женский статус имеет следующие особенности:

Во-первых, женщина рассматривается, в большей мере как субъект семейно-брачных отношений. Этим закрепляется социально-(продуктивно)репродуктивная система гендерной дифференциации. Статусу мужчины придается первичное значение. Он ассоциируется с социальными ролями и видами деятельности, относящимися к общественному, социально-престижному производству. Напротив, с женщиной ассоциируются роли, которые относятся к репродуктивной сфере и им отводится вторичный статус.

Во-вторых, поведение женщин регламентируется строже, что свидетельствует об относительности социальной оценки и форм регулирования отклоняющегося (девиантного) поведения. Каждое общество в призме своих ценностно-нормативных предпочтений вырабатывает свои представления о девиации и определяет формы ответной реакции. Гендерные предпочтения «Уложения» корреспондируют к гендерным нормам казахского традиционного общества. Данные нормы гендерно-асиммет-ричны, субординируя одних, они оправдывают поведение других. Так, в «Уложении» поведение, являющееся недопустимым для женщин, считается нормальным для мужчин. Об этом свидетельствует следующий факт:

В рамках уголовного дискурса «Жеті жарғы» известны четыре случая «узаконенной смертной казни» без возможности откупа: 1) если жена умертвит мужа, и родственники не простят ее; 2) если женщина умертвит от стыда младенца, незаконно прижитого; 3) если муж становится свидетелем акта прелюбодеяния своей жены; 4) если установлен факт богохульства (ст. 5.6, 10, 14)²³. В трех случаях из четырех субъектом преступления является женщина. Осуждая женщину за подобные преступления, власть тем самым укрепляет идею должного феминного поведения, ярче очерчивает контуры того, что считается гендерной нормой, укрепляет групповую солидарность. То есть власть стоит на страже своих интересов.

В-третьих, в тексте «Уложения» хана Тауке женщина выступает как объект сексуального насилия (сексуальный объект). Так, например, мужчина, похитивший чужую жену с ее согласия, мог ее оставить у себя, уплатив мужу калым и дав ему девушку без калыма; мужчине, похитившему чужую жену без ее согласия, грозила смертная казнь, которая заменялась уплатой куна (ст. 11). Изнасилование равнялось убийству, и потому виновного подвергали смертной казни, или выплате куна мужу за жену, и родственникам — за девицу; но женитьба на изнасилованной девице и уплата за нее калыма избавляла преступника как от смертной казни, так и от куна²⁴.

В целом анализ показывает, что гендерная организация казахского традиционного общества отличается значительным своеобразием в ряду сходных моделей гендерного порядка. Контекст «Уложения» хана Тауке содержит в себе моменты, свидетельствующие о позитивных моментах в отношении гендерного равенства женщин. К сожалению, узкие рамки статьи не позволяют нам рассмотреть этот вопрос более подробно. 

Список литературы

1. Капитонов Э.А. Социология XX века. - Ростов-н/Д.: Феникс, 1996. - С. 261

2. Пушкарева Н. Гендерная проблематика в исторических науках // Введение в гендерные исследования. - Ч. I. / Под ред. И.А.Жеребкиной. - Xарьков: XUra, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 293.

3. Rubin Gayle. The Traffic of Women: Notes on the Political Economy of Sex. In: Reiter, 1975. - С. 157-210.

4. Скотт Дж. Гендер: полезная категория исторического анализа // Введение в гендерные исследования. - Ч. II. / Под ред. С.В.Жеребкина. - Xарьков: Xnni, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 422-425.

5. Усманова А. Гендерная проблематика в парадигме культурных исследований // Введение в гендерные исследования. -Ч. I. / Под ред. И.А.Жеребкиной. - Xарьков: XUni, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 13-74

6. Культурология / Под ред. Н.Г.Багдасарьян. - М.: Высш. шк., 1999. - С. 70, 71.

7. Кон И. Мужские исследования: меняющиеся мужчины в изменяющемся мире // Введение в гендерные исследования. -Ч. 1. / Под ред. И.А.Жеребкиной. - Xарьков: Xnra, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 590, 591.

8. Суспицына Т. Об учителе, муже и чине. (Ре)конструкция макскулинностей мужчин — работников средней школы // О муже(Ъ[)ственности: Сб. ст. / Сост. С.Ушакин. - М.: Новое лит. обозрение, 2002. - С. 270, 271.

9. Мещеркина Е. Бытие мужского сознания: опыт реконструкции маскулинной идентичности среднего рабочего класса // О муже^)ственности: Сб. ст. / Сост. С.Ушакин. - М.: Новое лит. обозрение, 2002. - С. 271.

10. Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М.: Интрада, 1966. - С. 71.

11. Большой толковый социологический словарь. - Т. 1 / Пер. с англ. - М.: Вече, АСТ, 1999. - С. 184.

12. Брайдотти Р. Путем номадизма // Введение в гендерные исследования. - Ч. II / Под ред. С.В.Жеребкина. - Xарьков: Xlira, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 116.
13. Гофман И. Гендерный дисплей // Введение в гендерные исследования. - Ч. II. / Под ред. С.В.Жеребкина. - Xарьков: Xlira, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 307, 308.
14. Ушакин С. Политическая теория феминизма: современные дебаты // Введение в гендерные исследования. - Ч.II. / Под ред. С.В.Жеребкина. - Xарьков: Xlira, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 116.

15. АбусеитоваМ.Х. и др.История Казахстана и Центральной Азии: Учеб. пособие. - Алматы: Дайк-Пресс, 2001. - С. 318.

16. БатлерДж. Психика власти; теории субъекции / Пер З.Баблояна. - Xарьков:XlilTi; СПб.: Алетейя, 2002. - С. 529.

17. Мещеркина Е. Указ. раб. - С. 184.

18. История Казахстана... - С. 371.

19. Там же. - С. 368.

20. Мещеркина Е. Указ. раб. - С. 272.

21. Ильин И. Указ. раб. - С. 83.

22. Мещеркина Е. Указ. раб. - С. 83.

23. История Казахстана.   - С. 369.

24. Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан. Летопись трех тысячелетий. - Алма-ата: Рауан, 1992. - С. 319.