Первичный источник права: закон или правосознание?

Современные правовые доктрины предлагают разные классификации источников права: выде­ляют источники права писаные и неписаные, формальные и материальные, наконец, основные (пер­вичные) и производные (вторичные) [1, 22]. В соответствии с последней классификацией основным источником права в разных странах являются:

-     религиозные тексты (Коран — в ОАЭ и Иране; другие источники — в Израиле, Таиланде, Не­пале, Бирме и др.);

-    судебный прецедент (страны «общего права» — Великобритания, США, Канада и Австралия и др.);

-    нормативный правовой акт (закон) (страны «континентального права»).

Характерно при этом, что во всем мире и повсеместно наблюдается несостыкованность разнотипных элементов правовой системы, в том числе источников права [2, 10].

Так, в странах «общего права» в последние десятилетия сложились две антагонистические сис­темы источников: ориентированная на «аналитический позитивизм», получивший развитие в англий­ской правовой мысли (И.Бентам, Дж.Остин, Г.Харт, Дж.Раз), и на «социологическую юриспруден­цию», господствующую в американской правовой мысли (Ф.Коэн, Д.Картер, И.Унгер). Эти системы весьма причудливо сочетаются с традициями романо-германского права — в ЮАР и на Филиппинах, с религиозными источниками — в Индии и Пакистане. И нет никаких оснований утверждать, что су­ществует некая «универсальная» и «оптимальная для всех стран» правовая система.

«Континентальное право», будучи заимствовано в XVIII-XIX вв. Российской империей, претер­пело удивительные метаморфозы. «Правовое регулирование в досоветской России и в государстве, созданном большевиками, имело схожие черты: хотя законы были кодифицированы, кодификации являлись устаревшими или неполными, и поэтому необходимое регулирование обеспечивалось не ими, а текущим законодательством в СССР и сенатскими толкованиями в досоветской России, — пишет О.С Иоффе, — В обоих случаях это служило благодатной почвой для процветания произвола правоприменительной бюрократии. Лишь количественно отличались друг от друга рассматриваемые периоды русской правовой истории: «общих принципов» и «телефонного права», изобретенных в СССР, в царской России не было. Поэтому произвол в первом существенно превосходил произвол во втором. Однако он был неотделим от царской России в той же мере, что и от СССР» [3, 43].

В наследие независимому Казахстану достался сформировавшийся в сознании всех слоев насе­ления правовой нигилизм, который не может быть искоренен — ни в одночасье, ни на протяжении активной жизни одного поколения. И «произвол правоприменительной бюрократии», и бездумное, безапелляционное цитирование и использование чужих и чуждых правовых идей и принципов, и, как следствие, всеобщий и тотальный правовой нигилизм — все это формировалось столетиями и не мо­жет быть сегодня в одночасье «изъято» из правосознания. Под данным термином понимается «сфера общественного, группового и индивидуального сознания, отражающая правозначимые явления и обу­словленная правозначимыми ценностями, представлением должного правопорядка» [4].

«В нашем обществе господствует несколько мифов о законодательстве, — отметил М.К.Сулейменов. — Миф первый: экономика не развивается или конкретная проблема не решается, потому что законы плохие или нет закона. Вот примем хороший закон, тогда все само собой решится. Это заблуждение. Законы только отражают реальные экономические процессы. Эффективность зако­на зависит от того, насколько точно в нем угадана реальная экономическая ситуация в данной сфере.

Ни один самый совершенный, юридически идеальный закон не будет эффективно действовать, если в обществе не созрели экономические условия для его применения» [5, 266].

Таким образом, форма права — закон — является эффективным (действующим) источником права только тогда, когда соответствует условиям его применения, которые отражаются в право­сознании, которое «определяется социально-экономическими условиями жизни общества, его куль­турно-правовыми, демократическими или авторитарными традициями» [4]. То, в какой мере конкрет­ный закон является источником права, зависит от его соответствия правосознанию, которое можно также определить как общественно значимые представления о справедливости и допустимости. «Lex injusta non est lex»: несправедливый закон — это не закон; «какое-либо правило может быть законом, только если оно требует морально допустимого» [6, 16].

По мнению русского юриста Н.М.Коркунова (1853-1904), установление связанности власти пра­вом происходит на основании, прежде всего, психологических факторов — сознания зависимости граждан от государства. «Власть государства простирается лишь настолько, насколько граждане соз­нают себя от него зависимыми» [7, 24]. При этом для того, чтобы орган власти мог в своей деятель­ности опереться на сознание подчиняющихся, необходимо, чтобы его действия находились в соот­ветствии с теми представлениями, какие подданные имеют о государстве, о его отношении к праву, к личной и общественной свободе. Поэтому всякое сознание личной или общественной свободы не­пременно обусловливает ограничение государственной власти.

«Справедливость, утверждаю я, это то, для чего существует право; справедливость — это то, что должны реализовывать юристы ... Право — это не более, чем набор инструментов ... мы не должны забывать, что законодательство само по себе не может решить человеческие проблемы. Как и любой другой инструмент, закон может облегчить решение данной проблемы. Но мы не можем ожидать от закона, что он скажет нам, как эта проблема должна быть решена» [8, 19].

Э. Д'Амато, правовед, в своей статье «О связи между правом и справедливостью» отмечал, что «при абстрактной формулировке вопроса никто из преподавателей права или юристов не будет воз­ражать против справедливости. Но очень легко сделать так, чтобы поднялась буря возмущения: для этого нужно лишь заявить, что судьи должны решать дела согласно справедливости, а не согласно законов» [8, 20]. — Вот вам наглядный пример парадоксального и нелогичного доминирования сте­реотипов правосознания корпоративного сообщества среди источников права!

Итак, «право — это сложный самостоятельный феномен общественной жизни, обладающий внутренне присущими ему признаками свободы и справедливости; социальная ценность права — ценность инструмента упорядочивания, регулирования общественных отношений и разграничения интересов личности» [9, 15]. На Западе право как институт сформировалось как опредмечивание функции контроля системы «общественного договора»: первоначально возникла потребность в дан­ной функции, затем она была институализирована.

Если рассматривать западное общество как социальную систему, то первое, что бросается нам в глаза — главная тенденция этой общественной системы направлена на возникновение элементов, обеспечивающих ее равновесное состояние. Высокая предпринимательская инициатива сдерживается профсоюзным движением, агрессивность производителя — потребителем, элита — средним классом, исполнительная власть — законодательной и т.д. Современное западное общество — это система противовесов, баланс которой обеспечивают равновеликие силы. Западное общество сложилось и может существовать как общество конкуренции равных субъектов. Отсюда — принципы граждан­ского права и положение о том, что вмешательство государства необходимо только в целях защиты слабейшей стороны гражданских правоотношений (договор присоединения) либо для защиты госу­дарственных интересов.

Главными характеристиками такого общества являются плюрализм и индивидуальная инициа­тива. Плюрализм — характер социального взаимодействия, при котором существует стремление сис­темы распределить функции и ответственность между людьми и сообществами; осуществлять кон­троль как взаимоконтроль (в отличие от контроля в единовластных системах, где осуществление кон­троля начинается «сверху»). Демократическое управление — власть, построенная на регуляции част­ной или коллективной инициативы. Выработка решения осуществляется на основе «частной инициа­тивы» членов сообщества. Инициатива одного из членов сообщества принимается или, напротив, не принимается другими членами. Руководитель принимает решение на основе одобрения сообщества. Если в сообществе нет согласия, то окончательное решение предполагает примирение сторон (воз­можно, в этом случае решение носит компромиссный характер). Плюрализм — структура, которая не имеет определенного центра. Центр может иногда возникать и выполнять функцию создания новых ограничительных форм, после чего исчезает.

В Западном обществе появление централизованных форм всегда было связано с двумя тенден­циями. Либо появляется противовес — другая централизованная форма (конкурент), либо, достигнув предела дегрессивного (скелетного) образования, происходит репликация.

В качестве примера первой тенденции можно рассмотреть деление власти. Абсолютизм коро­левского самодержавия был всегда ограничен либо фрондой, либо парламентом. Возникновение вет­вей власти — следствие развития социальной системы Западного общества. Точно также может по­ниматься экономическая конкуренция между предприятиями. Возникновение профсоюзного дви­жения — противовес предпринимательству.

Другая тенденция — репликация. Революция в Англии и Франции, освободительная война аме­риканских колонистов — наглядные примеры такой тенденции. В целом потеря европейскими госу­дарствами своих колоний — факт репликации. Потеря Великобританией Североамериканских шта­тов, Канады, Австралии был процессом «деления клетки» и возникновения государств, подобных Англии. То же самое характерно для Испании и Франции.

Процесс деления и репликации неминуемо связан с противоборством и конфликтами — «единст­вом и борьбой противоположностей», что, по мнению Ф. Гизо [10, 367], было основой цивилизацион­ных достижений, развития права и нравственности в Западной Европе. Право является индикатором достигнутого противостояния в конфликте сторон. Собственно, противостояние и есть скелетная форма социальной системы. Там, где конфликт сторон достигает противостояния, и стороны «оценивают» си­туацию, в которой не может быть одного победителя, противостояние фиксируется как «правило взаи­модействия», «право» выступает как запрет на продолжение бесперспективного конфликта. В этом случае энергия противоборствующих сторон уходит в сферу, где «не запрещено».

Западное общество, отличается тем, что в нем имеет место разделение властных функций. Госу­дарственная власть распределяется в настоящее время между исполнительной, законодательной и судебной властями. Корпоративное управление также стремится к разделению властных полномочий, к демократической форме, при которой власть дифференцирована по функциям. Эта форма пронизы­вает и государственное управление, и отдельные организации, характерна и для учебных заведений, и даже для военных организаций (таких, как полиция).

Однако, по словам С.Хантингтона, «западные представления и идеи фундаментально отличаются от тех, которые присущи другим цивилизациям. В исламской, конфуцианской, буддистской и право­славной культурах почти не находят отклика такие западные идеи, как индивидуализм, либерализм, конституционализм, права человека, равенство, свобода, верховенство закона, демократия, свободный рынок, отделение церкви от государства. Тезис о возможности универсальной цивилизации — это западная идея. Она находится в прямом противоречии с партикуляризмом большинства азиатских культур, с их упором на различия, отделяющие одних людей от других. Ценности, имеющие перво­степенную важность на Западе, гораздо менее важны в остальном мире. Современная демократиче­ская форма правления исторически сложилась на Западе. Если она и утвердилась кое-где в незападных странах, то лишь как следствие западного колониализма или нажима» [11, 43].

Исламская доктрина и традиция прав человека воспринимает их принципиально по-другому, не­жели на Западе: теоцентрично, а не персоноцентрично. В этом, с его точки зрения, заключается ключе­вой конфликт между Западом и исламским миром. Современная западная концепция прав человека чу­жда исламской религиозной традиции и идеологии, а Всеобщая декларация прав человека с самого на­чала оспаривалась мусульманскими интеллектуальными кругами, религиозными лидерами и полити­ками [12].

Люди «разных цивилизаций по-разному смотрят на отношения между Богом и человеком, инди­видом и группой, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равен­ства и иерархии. Эти различия складывались столетиями. Они не исчезнут в обозримом будущем. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими ре­жимами» [11, 35].

Можно ли утверждать, что механизмы социализации, система основных ценностей и стереоти­пов общественного сознания — и основанное на всем этом правосознание — в Казахстане, как части «евразийской цивилизации», столь же отлично от правосознания и менталитета западного общества, как это имеет место, по мнению С.Хантингтона, в «исламской, конфуцианской, буддистской и право­славной культурах»? И можно ли считать, что мы — европейцы по менталитету и правосознанию?

При сопоставлении различий в развитии стран Запада и Евразии нельзя, прежде всего, не отметить внешних отличий структуры власти. На территории Евразии общество в целом и его отдельные сооб­щества постоянно стремились к установлению единоначалия как определяющей формы власти.

Единоначалие характеризует как всю социальную систему евразийского общества в целом, так и его отдельные элементы, проявляется и в малом и в большом. Единовластное управление оказывается типичным как для исполнительной государственной власти в целом, так и для отдельных предприятий, организаций, фирм и даже для семьи.

Единовластие — форма власти, при которой только один человек, глава сообщества (руководи­тель государства, предприятия или коллектива людей), контролирует основные функции, выполняе­мые сообществом, инициирует и принимает окончательное решение. При этом вполне естественно, что единоличный руководитель сложного крупного сообщества (например, директор крупного пред­приятия или президент страны) физически не в состоянии контролировать все функции, поэтому он сосредоточивает у себя в руках реализацию определяющей цели, распределение, контроль за функ­циями, обеспечивающими стабильность власти, делегируя остальные функции управления и контро­ля представителям так называемой «элиты».

Необходимо особо обратить внимание на то, что в нашем обществе (в целом и в отдельных кол­лективах, в первую очередь иерархических) главной ценностью является «личная преданность». В различных организациях существует нормативная ценность как социальная установка: лично предан­ный работник предпочтительней профессионала. Вместе с тем анализ западной литературы по ме­неджменту приводит к выводу, что в западном мире существует иная культурная ценность (как соци­альная установка) — предпочтение профессионализма личной преданности.

Основными ценностями принципа личной преданности являются:

-    исполнительская готовность;

-    способность выполнять директивы точно в срок;

-    исходить из понимания, что личная инициатива наказуема;

-   быть готовым реализовать вышестоящую инициативу, построенную на неопределенной дирек­тиве «иди туда, не знаю куда»;

-    не просить и не требовать;

-    быть как все или соответствовать своему статусу.

Перечисленные основные ценности и нормы являются «костной» системой иерархической пи­рамиды. Они представляют собой те каналы, по которым происходит двустороннее движение сил — влияние авторитета и встречное движение энергии индивидов. Системной функцией комплекса цен­ностей является сохранение стабильности иерархической пирамиды в целом, социальной функции — обеспечение ориентации индивидов в общности. Эти ценности могут со временем трансформиро­ваться, исчезать и на их месте могут появляться другие, но при этом сохраняется главный принцип личной преданности до момента полного разрушения системы, до момента утраты системой способ­ности воспроизводиться [3, 219].

Поэтому, в отличие от Запада, существование у нас «иерархии элит» как структурного элемента социальной системы общества обуславливает наличие двойной системы правил: писаных (законов «для всех») и неписаных (правил для элиты). Отвергается главный принцип западной концепции пра­ва — всеобщность и формализм.

Именно поэтому современная политическая элита Казахстана относится к нормам законодатель­ства сугубо утилитарно — как к орудию достижения тех или иных целей.

Поэтому оценка законодательной системы государств Евразии без учета феномена существова­ния этих «неписаных правил» приводит непредвзятых независимых исследователей (таких, напри­мер, как О.С.Иоффе [10, 14]) к выводу о ее внутренней противоречивости, неполноценности, неза­конченности. Фактическое системное неравенство — иерархия субъектов права — вступает в проти­воречие с основополагающими положениями законодательства, основанными на постулатах за­падной системы права.

Главная особенность евразийской общественной системы (и Российской Империи, и Советского Союза, и современного Казахстана) в том, что она не похожа на комплекс балансирующих равнове­ликих элементов, молекул, курсирующих по своей «частной инициативе». Если искать образ, то наш социальный строй можно сравнить с Солнечной системой. В центре — тяжелое ядро, определяющее курс малых планет (заметим, это весьма распространенная форма самоорганизации систем). Особен­ность такого построения в том, что его прочность определяется центральной «массой», которая силой притяжения выстраивает остальные элементы системы, на которые действуют две основные силы: «центростремительные» и «центробежные». Превосходство одной из сил ведет к резкому изменению системы.

Ослабление центростремительных сил увеличивает центробежные, вследствие чего система раз­валивается. Причиной ослабления центростремительных сил является уменьшение «массы» центра, что происходит под действием либо внешних факторов, вследствие «таяния, испарения», либо внут­ренних процессов, приведших к «взрыву и расколу» массы центра. Так, например, «деформация цен­тра» вследствие событий 1991 г. привела к расколу центра и уменьшению его «массы». И как следст­вие, — «центробежный» развал системы. Напротив, увеличение центростремительных сил ведет к поглощению центром периферии. В социальной динамике следствием такого сжатия является воз­никновение тоталитаризма.

Отсюда специфическое евразийское отношение к частной инициативе. Частная инициатива по отношению к интересам государства может быть либо вредной, либо нейтральной. В первом случае государство ее давит, во втором случае не замечает. Полезной для государства частная инициатива быть не может (так как в этом случае она уже не частная, она превращается в государственную).

Общественное мнение в целом негативно относится к частной инициативе: «не высовывайся», «инициатива наказуема». Это не значит, что мы безынициативны, только форма проявления челове­ческой активности у нас иная. Инициативу, завидную волю, находчивость мы проявляем в двух слу­чаях: во-первых, когда нужно обойти препоны и барьеры, поставленные государством; во-вторых, когда мы выполняем прямое указание вышестоящего органа (государства).

Наша инициатива носит характер либо центробежной, либо центростремительной силы (а не ха­рактер броуновского движения, как на Западе) и не может проявляться иначе, как выражение воли центра, либо, напротив, как борьба с центром. Такая направленность инициативы может существо­вать только при наличии самодовлеющего центра.

Характер отношений собственности в нашей стране трудно передается в терминах, имеющих четкое определение в западной экономической науке и праве. Формально характер собственности тот же: общественная, государственная, частная (организационно-правовые формы в юридическом языке вообще тождественны). Но существует большая дистанция между юридическими определениями («законами») собственности и реальными «понятиями» в общественном мнении.

Отношения по поводу собственности у нас строятся не на согласии, т.е. контрактном праве, а на доверии, преданности или страхе, что характеризуется в «аттрактивных», а не «рациональных» тер­минах права и экономики. Отношения по поводу совместной деятельности, связанной с собствен­ностью, чаще всего «не прописаны», но каждый участник либо пользуется неписаными правилами, либо интуитивно чувствует, что он может делать, что нет. И даже в тех организациях, где имеются функциональные обязанности, в значительной мере они носят формальный характер. Отношения по поводу распределения продуктов совместной деятельности, как правило, не прописаны детально. Ли­дер-руководитель оставляет для себя право либо полной, либо частичной свободы распоряжаться распределением. Такова в общих чертах специфика отношений собственности.

Государство выполняет в этой связи роль патриарха, функцией которого является карать и нака­зывать «отступников», уклоняющихся от выполнения правил сложившихся отношений. Благо го­сударства выше блага любого человека, любой организации.

Итак, западное общество создает механизм «общественного договора», евразийское — механизм «круговой поруки». Западный механизм разрешения конфликта рационален в своей основе, тогда, как наш — аттрактивен. Отсюда специфика преодоления конфликта — западный механизм предполагает пошаговое, скрупулезное разрешение противоречий или устранение «буквы», ведущей к конфликту. Ев­разийский механизм ориентируется на смысл, суть конфликта. Особенность аттрактивного механизма в том, что институты управления эмоционально не принимаются ни индивидами, ни социумом, которые, тем не менее, в практическом действии обнаруживают достаточно высокую лояльность власти.

Право в государствах Евразии никогда не было институтом снятия противоречия между управле­нием и алгоритмом поведения, как на Западе, а, напротив, институтом утверждения государственного управления [13, 219].

Но несмотря на столь значительные расхождения в «евразийском» правосознании и «западной» системе права, у нас, тем не менее, до сих пор как аксиомы воспринимаются следующие утверждения:

1. Весь мир избрал определенную экономическую модель и определенный политический строй.

Это капитализм и демократия.

1. Признание единой «магистральной» линии исторического развития, эмпирически представ­ленной историей Европы. Предполагается, что все остальные страны рано или поздно встанут на путь, уже пройденный Европой.
2. Считается, что процесс развития инициируется «сверху», правящей элитой, задача которой — преодолеть косность традиций отсталого общества.

Постулируется, что поскольку во всем мире именно капитализм обеспечивает достаточно высо­кий уровень жизни населения, именно демократия обеспечивает качество жизни и гарантии прав личности, имеет смысл провести последовательное экономическое и политическое реформирование в нашей стране, и тогда мы автоматически выйдем на «мировые стандарты качества жизни». Использо­вание апробированных в мировом опыте процедур (моделей, стратегий и т.п.) позволит приблизить Казахстан к этим стандартам, каковыми являются в экономике либеральные рыночные отношения (основанные на частной инициативе), в политике — демократия (основанная на правах личности). Последовательное исполнение этих процедур обеспечивает успешное реформирование общества и вхождение его в качестве равноправного члена в «мировое сообщество» или «западное общество».

Однако сегодня мы уже вправе задать себе вопрос: если модели реформирования типичны, то почему более чем полтора десятка лет перестройки и реформ не привели нас к «мировому стандар­ту»? Быть может для истории это небольшой срок, но известно, что многие страны за меньший срок проводили реформирование.

Самый яркий исторический пример — Западная Германия. Преобразования в ней после разгрома фашизма во второй мировой войне названы «экономическим чудом». За короткий срок тоталитарное государство изменило свой политический режим, составило экономическую конкуренцию ряду пере­довых стран, в том числе США, не пострадавшим в войне. Кроме этого примера, можно привести множество других, и все они свидетельствуют, что движение к «мировому стандарту» проходит за относительно короткий исторический период (как правило, около десяти лет).

Можно выделить общие закономерности этого процесса. Экономическая депрессия и падение жизненного уровня — только исходный этап, исходное состояние. Начало проведения реформ явля­ется одновременно и началом этапа позитивного движения. В отдельных случаях в процессе прове­дения реформ в рассматриваемых странах наблюдались колебания в уровне жизни населения, но об­щая динамика была положительной. В таком случае именно рост среднего уровня жизни является одним из главных индикаторов успешности проводимых политических и экономических преобразо­ваний. В свою очередь противоположный результат, падение уровня жизни, — признак неадекватно­го реформирования или отсутствия такового.

Прежде чем планировать действия по дальнейшему реформированию экономики и общества, имеет смысл признать, что мы не уложились в исторически типичные «стандарты» реформирования и попытаться понять причины этого.

Одна из главных причин, по нашему убеждению, — это расхождение между общественно значи­мыми представлениями о справедливости и допустимости, т.е. правосознанием и системой права.

Право — установленная и защищенная государственным законом мера социальной и личной свободы, справедливости и равенства. Мера эта меняется вместе с изменением представлений о добре и зле, критериях гуманности, включающих в себя не только собственно общественные ценности, но и природно-космическую сферу и духовную жизнь. Правовые принципы экстраполируются на меж­личностные отношения, которые ранее во многом регулировались нравственными нормами, и тем самым право, стремясь защитить человека, существенно расширяет социальные границы своего при­менения. Содержательно право наполняется духовным смыслом, опираясь не только на политиче­скую силу или законы, но и на моральные и религиозные принципы. На смену периоду эмансипации права от других форм культуры приходит время воссоединения права с целостной культурой челове­чества, выдвигается концепция живого права, в котором оно предстаёт мерой культурного развития общества [14, 17].

Система права объективна постольку, поскольку опирается на широкий круг источников; систе­ма законодательства по сравнению с системой права субъективна. Однако «и система права, и систе­ма законодательства относятся к сфере субъективного, к сфере надстройки, отражающей объектив­ные требования базиса» [15], который находит свое выражение в правовых обычаях и правопримени­тельной практике и интегрируется в правосознании, которое является у нас сегодня основным источ­ником права — более значимым, чем закон. Развитие человеческой цивилизации подошло к точке бифуркации, и право, чтобы сохранить свою объективность и эффективность, не может игнорировать предстоящие глобальные изменения закономерностей разграничения общественных отношений. Тре- буется качественно иная, соответствующая новым реалиям жизни общества правовая система. Требу­ется создание качественно новой правовой системы, основанной на анализе особенностей право­сознания. Законодательство, чтобы быть эффективным и действенным, должно «подстраиваться» под правосознание, а не наоборот, как это мы наблюдаем в существующей у нас сегодня системе права.

Список литературы

1.   Богдановская ИЮ. Источники права на современном этапе развития «общего права»: Автореф. дис... д-ра юрид. наук. Института государства и права РАН. — М., 2007. — 41 с.

2.   МуромцевГ.И. Источники права в развивающихся странах Азии и Африки. — М.: УДН, 1987. — 346 с.

3.   Иоффе О.С. Россия: досоветская, советская, постсоветская // Гражданское законодательство РК. Статьи, комментарии, практика. Вып.15. — Алматы: ЮРИСТ, 2002. — 230 с.

4.   Юридический словарь,  nadprof.ru/library/law/glossary/p.shtml.

5.   Сулейменов М.К. Законодательное обеспечение экономических преобразований в Казахстане за годы государственной независимости: Материалы респуб. науч.-практ. конф. — Караганда, 2002. — 130 с.

6.   Моисеев С.В. Философия права. Курс лекций. — Новосибирск: Сиб.унив.изд-во, 2003. — 178 с.

7.   Коркунов НМ. История философии права. — СПб., 1898. — 509 с. Цит по: Абдулаев М.И. Права человека и закон (ис­торико-теоретический анализ): Дис. д-ра юрид. наук. — СПб.: Санкт-Петербургская Академия МВД России, 1998. — 320 с.

8.   D'Amato. On the Connection Between Law and Justice // J.Feinberg, H.Gross. Philosophy of Law. — Belmont: Wadsworth, 1991 — P. 19-30.

9.   Абдулаев М.И. Права человека и закон (историко-теоретический анализ....

10.Гизо Ф. История цивилизации в Европе. — М.: Мысль, 1992. — 367 с.

11.Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. — 1994. — № 1. — С. 32-45.

12.Абазов Р.Ф. Переосмысление прав человека // Полис. — 1995. — № 2.

13.ЗахаровН.Л. Специфика социальной системы России. — Ижевск, Изд-во УдГУ, 2000. — 219 с.

14.   Осипов И.Д. Философия права: конспект лекций. — СПб.: Изд-во В.А.Михайлова, 2000. — 17 с.

СулейменовМ.К. Гражданское право в системе права // Юрист. — 2007. — № 6.