Статья посвящена проблемам рассмотрения веры и религии в целом, как социального феномена в контексте истории мировой культуры, рассматриваемой в ее многообразии и развитии.
Проблема не нова. Ее разностороннее рассмотрение наблюдается на протяжении долгих лет и даже столетий. Серьезные исследования проводились и в так называемые «атеистические» годы существования Советского Союза, в частности, учеными МГУ, примером чего можно было бы назвать работы Ю.Ф.Борункова, Д.М.Угриновича, И.Н.Яблокова, К.И.Никонова и других. Однако всякая новая эпоха побуждает вновь и вновь обращаться к уже не раз встававшим перед человечеством проблемам, ибо иные времена и иные обстоятельства позволяют, а то и вынуждают увидеть «вечные» проблемы в новом свете.
Поскольку статья является продолжением ряда других статей, посвященным проблемам соотношения свободы и знания, знаний, убеждений и веры, постольку здесь отсутствует детальное рассмотрение таких базовых понятий, как собственно вера или религия. Нет здесь и даже краткого сквозного обзора исследований уже проводившихся в данном направлении, такого рода обзор требовал бы отдельного скрупулезного исследования. Однако некоторых, уже высвечивавшихся, граней проблемы и некоторых авторов было бы уместно коснуться.
Начнем с того, что представляется плодотворным и практически значимым дальнейший углубленный филологический и историко-культурный анализ не просто специфических терминов, но и фундаментальных понятий и образов, кажущихся достаточно ясными на русском языке. Коснемся только некоторых из возможных поворотов проблемы, встречающихся здесь на пути исследования.
Первый – это различение понятий вера и верования при возможном их наслаивании друг на друга, а то и слиянии, когда речь идет о том или ином контексте их употребления. Если первое понятие при его употреблении именно в русском языке может означать, как психологическое состояние, так и конфессиональную принадлежность, то второе, прежде всего, именно конфессиональную принадлежность, включенность в ряд представителей той или иной конкретной религии. Это – азбука, но такая, без которой не обойтись.
Второй вопрос о генезисе в разных языках и культурах тех слов, значение и происхождение которых, по крайней мере, на интуитивном уровне, кажется довольно ясным на русском языке. Так, то же слово «вера» родственно «доверию», «уверенности», «вероятности». То есть генетически и в звуковом отношении перед нами единый пучок или, если хотите, кластер слов, имеющих, как «светские» (доверие), так и сугубо религиозные акценты. На английском языке же картина совсем иная: «фэйз» и «белив» принципиально разные по происхождению слова. А как обстоит дело в других языках?
Вопрос этот не только теоретичен, но и практически значим, ибо здесь мы выходит на то, что, возможно, несколько упрощенно сегодня принято называть менталитетом, особенностями и общими чертами восприятия мира у различных народов, оставившими свои заметные следы в разных языках. Например, когда речь идет о правой стороне и праве, то на английском (райт), французском (друа) и русском слова эти оказываются идентичными. И это можно было бы счесть вполне объяснимым, если вспомнить русское выражение: «левша – неверная душа» и то, что правая рука – это «правильная» рука, рука, предназначенная у большинства людей для совершения жизненно важных действий. Но во всех ли языках, например, в казахском и др. дело обстоит таким же образом? – Если же нет – перед нами уже не сугубо филологический, а культурологический и философский вопрос о путях движения чувств и мысли, облекаемых в те или иные слова.
Третий вопрос – вопрос, связанный с образностью человеческой речи, эзотерикой, подводящей нас к герменевтике и проблеме возможностей и границ переводов сакральных и иных многослойных текстов, насыщенных образами и подчас далеко неоднозначной символикой.
Начнем с самого простого на вид примера, взятого из творчества знаменитого суфийского автора Джами. «У Ходжи… спросили:
«Что такое вера?» «Оторвать и привязать», ответил он [1, с.318].
Такого рода миниатюра могла бы стать интересным заданием для оттачивания мысли и развития фантазии студентов. Что, скажем, имеется в виду под «оторвать и привязать»? – Для знакомого с азами возможный ответ здесь просматривается без особого труда: оторвать – значить оторвать человеческие помыслы от бренного мира, чтобы «привязать», направить его устремления к вечному – Аллаху. Хотя, конечно, же, желающие могли бы и по-своему пофантазировать на эту тему. А вот со словом вера дело обстоит гораздо сложнее, ведь даже в русском переводе, но переводе, включенном в контекст соответствующей культуры и религиозных традиций, «вера» лучится множественностью смыслов: это и душевно-духовное состояние индивида, направленность и характер его чувств и размышлений; и мировоззренческая характеристика в плане указания на «верное» отношение к конфессии, как социокультурному феномену. И только ли это?
Не случайно, любящий сочное слово и нестандартное движение мысли известный полемист А.Кураев в свое время вообще пришел утверждению, что понятие «вера» применимо не к религии, как таковой, а лишь к христианству. Так, в одной из своих статей девяностых годов прошлого века он писал:
«Несмотря на то, что «вера» считается синонимом религии, только христианство начинает характеризовать себя словом «вера».
Язычество не верит в богов и духов, а стремится разобраться в их мире, чтобы подчинить духовный мир себе и своим интересам, полагаясь при этом на магическую технику своих ритуалов и заклинаний».
На Востоке тоже сущность религии виделась не в вере, а в ином – в знании истинного пути и тайны спасения.
«Ветхий Завет» сближает суть религиозной жизни с законами.
А ислам? – «Ислам в основе своей чужд мистических взлетов и падений окружающих его религий, и весь упор делает на «верность», на преданность Пророку и его учению [2, сс.45 – 46].
Рассуждая далее, А.Кураев дает емкую и запоминающуюся характеристику веры, однако, судя по всему, имея в виду именно то, что им названо верой христианской: «»Вера личностное самоопределение человека по отношению к имеющемуся у него знанию», то есть такое, которое выражает именно Ваш, а не чье-то отношение к истине и при этом способно изменить Вас самих, Ваш внутренний мир [2, с.52] – Здесь, как и в случаях, указанных в других статьях, я сам бы предпочел бы слово
«информация», которая может отличаться разной степенью достоверности, тогда как под знанием в точном смысле слова принято понимать ту часть информации, которая включает в себя объективные и проверенные либо в принципе проверяемые данные. К сожалению, даже в научной литературе понятия знания и информация подчас используют, как синонимы( Ю.Б.)
Рассуждения эти небесспорны. Достаточно коснуться лишь ислама, где преданность Аллаху – один из краеугольных камней этой религии. Однако, как заметил А.В.Сагдеев, эта преданность нимало не отрицает личной веры «На Западе, писал он еще в 1991 году, неверно понимается среди прочих само слово «ислам, которое здесь переводят, как «покорность». На самом деле ислам означает самоотдачу воле Бога, личную веру (разрядка моя – Ю.Б.) и принятие Божественного откровения, равно действия согласно предначертанной Им линии поведения» [3, с.7]. Да и в «Коране» есть место и «вере» и «верующим». В одном только «Путеводителе по Корану» [М., 1988, сс.124 -125] разделу «Правоверные, безбожники и неверные», в котором лишь цифрами обозначены соответствующие суры и аяты, уделена целая страница! Одна же из сур прямо названа «Верующий». Показательно, что газета мусульман Татарстана получила название «Вера и жизнь» точно такое же, как и христианский журнал миссионерского союза «Свет на Востоке»
Но, если в том, что касается конкретных вероучений с Кураевым можно спорить, то сама постановка вопроса в целом представляется интересной и побуждающей к серьезным поискам в сфере культурологии, затрагивающей то, что кроется за сходными при переводе словами. И в самом деле, не загоняем ли мы подчас многообразные, а то и разнородные явления в ниши собственных слов и конструкций, соответствующих нашим собственным, а не конкретным социокультурным феноменам? Когда же речь заходит о древних тек-
стах, картина становится еще более смутной. Скажем, упоминая бога Мару в буддийской мифологии, дореволюционные исследователи могли назвать «его Князем Тьмы». Но насколько эта калька с христианского видения дьявола приложима к древнеиндийскому мировосприятию? Еще любопытнее обстоит дело с Осирисом и Гором. Хорошо известно, что исторически эти образы родственны образу Христа. Но насколько адекватны, насколько соответствуют духу Древнего Египта те или иные конкретные переводы? Чтобы не быть голословными, проиллюстрируем вопрос показательным примером. В одной из современных работ мы можем встретить следующий, поражающий множеством аналогий с христианством, гимн Гору: «Гор есть спаситель, рожденный подобно свету в небесах, птице на земле. Гор есть дух, истинно божественный, пришедший обратить воду в вино. Гор, отдавший свою жизнь и посеявший семена, чтобы дать нам хлеб насущный, Гор, утешитель, спустившийся с небес в человеческом облике как небесный друг. Гор словно юный создатель. Гор, исполнитель слова и истины. Владыка и вождь в борьбе против темных сил ночи. Гор, страдалец, согнувшийся под крестом, восставший на пасху в своей двойной короне. Гор, первопроходец, проложивший путь к вечному воскресению. Гор, торжествующий победу в битве. Владыка двух миров, объединивший их» [4, с.67].
Что в процитированном следует из самого изначального характера текста, а что – из особенностей языка, мышления и установок переводчика? – Вопрос не праздный. И по сей день полемизируют даже о переводах тех или иных сугубо конкретных слов, используемых в библии. Например, касаясь истории с жезлом Моисея и Аарона: «И сказал Господь Моисею и Аарону, говоря, если фараон скажет вам: сделайте (знамение или) чудо, то ты скажи Аарону (брату твоему): возьми жезл твой и брось (на землю) перед фараоном (и пред рабами его), он сделается змеем. Моисей и Аарон пришли к фараону… и сделали так, как повелел (им) Господь. И бросил Аарон жезл свой перед фараоном и пред рабами его, и он сделался змеем. И призвал фараон мудрецов (Египетских) и чародеев, и эти волхвы Египетские сделали то же самое чарами: каждый из них бросил свой жезл и они сделались змеями, но жезл Аарона поглотил их. Сердце фараона ожесточилось…» [Исход, 7: 813].
Казалось бы все понятно. Однако сегодня в ретранслируемых на наших каналах популярных западных телепрограммах можно встретить утверждение, что такого рода перевод неверен и что упомянутое здесь существо «Тонин», в которого превратился ааронов жезл – не змей, а крокодил. При таком переводе чисто зрительно картина вырисовывается совсем иная. Но ведь в этом и подобном примерах речь идет о легко представимых предметах, существах и явлениях. Насколько же сложнее задача переводчика и интерпретатора, когда дело доходит до понятий, характеризующих мир духовный! Правда, и у истоков данных понятий можно усмотреть нечто осязаемо-зримое. Скажем, дуновение и ветер у истоков духовности, а «погасшее бытие» в смысле потушенных страстей – в буддийской нирване.
Но здесь встает новая проблема – проблема изменчивости и текучести значений и смыслов, включающая и вопрос о трансформации образов в понятия и наоборот. Историки с большим трудом и осторожностью подходят к вопросам о датировке тех или иных памятников материальной культуры и иных исторических событий. Но даже приблизительная датировка изменчивости содержания и понимания информационно-образных потоков дело еще более сложное. Когда историки, культурологи, религиоведы и филологи соприкасаются непосредственно с древними текстами, такими, как надписи египтян или таблички Двуречья. то всегда остается вопрос о том, насколько удается проникнуть в мир утраченных коннотаций, созвучий и аллюзий, тем более, что и звучание-то иных древних слов нам просто-напросто неизвестно. Коснемся только для сравнения «компьютерной» терминологии и ее обыгрывания в современном юморе, когда, вроде бы обиходные слова, такие, как «загрузка», «перезагрузка» и т.д. используются в совсем иных значениях. Изменится техника и многие слова, а также и сопряженные с ними обороты, шутки так же исчезнут из обихода, как лапти, онучи и многое-многое иное. Но сколько древних понятий и представлений, неразрывно слитых с особенностями быта того или иного периода времени в жизни представителей той или иной культуры исчезло навсегда, оставив после себя лишь смутные тени лишившихся своей объемности слов?
Во второй половине минувшего века советский поэт Д.Самойлов, как-то написал, даже не написал, выдохнул:
Неужели всю жизнь надо маяться!
А потом
от тебя
останется…
Не горшок, не гудок, не подкова – Может слово, может, полслова – Что-то вроде сухого листочка, тень, взлетевшего с крыши стрижа. И какие-нибудь полглоточка Эликсира, который – душа [5, с.52].
Стихи эти – сугубо личные, но разве не сквозит сквозь эти вопрошающие строки и мысль о том, что и как остается нам от ушедших культур? И насколько адекватно, точно мы понимаем то, что сохраняется от них, не уподобляясь персонажу фильма «Свадьба в Малиновке», норовящему примерить на себя чужой костюм?
Еще сложнее вопрос интерпретации текстов, прошедших через многочисленные руки переписчиков. Что эти руки сохранили нам от древности, а что подогнали под свое собственное видение мира либо те или иные задачи, поставленные перед ними уже их временем? Не напоминают ли эти тексты картины художников разных эпох, написанные по мотивам античности, когда, к примеру, в средневековье и т.д., античные персонажи и города выглядят именно средневековыми?
И, наконец, проблема восприятия содержания мифов, историй, потоков информации в целом. Не претендуя на оригинальность, нельзя не заметить, что сам объект веры в различных вероучениях и у различных последователей этих вероучений многообразен и изменчив. Мир сегодняшнего христианина, мусульманина, иудея и т.д. совсем не тот, как мир времен фараонов, римских императоров или Мухаммеда. И сегодняшний верующий христианин совсем не обязательно должен верить в буквально понимаемую истинность превращения посоха в змея либо крокодила. То есть мир верований во всей его объемности текуч, изменчив и при этом далеко не одномерен даже тогда, когда не идет речи о «ересях», «сектантстве» либо «диссиденстве». И каждая новая эпоха ставит новые, а иногда и поновому проблемы исследования этого мира.
ЛИТЕРАТУРА
- 1.Суфии, восхождение к истине. – Москва: ЭКСМО – ПРЕСС, 2001.
- Кураев А. О вере и знании без антиномий. – Вопросы философии, 1992.
- 3.Сагдеев А.В. Людям, которые не знают. – Литературная газета, 1991. №7. с.7.
- 4.Эшби М.А. Воскрешение Осириса. Древнеегипетская Библия. – Москва: София, 1998.
- 5.Самойлов Давид. Стихотворения и поэмы. – Ростовна-Дону: Феникс, 1999.