Аннотация: в статье проанализированы теоретические и законодательные подходы к понятиям «добросовестность» и «недобросовестность»; рассмотрен вопрос о соотношении этих понятий с понятиями «невиновность» и «виновность» соответственно, а также вопрос о соотношении презумпции добросовестности и презумпции вины. Доказывание добросовестности основывается на внешних признаках принадлежности (внешней видимости) субъективного права. Доказывание недобросовестности лица имеет место в тех случаях, когда совершенное действие внешне соответствует объективному закону.
Введение. Гражданский кодекс Республики Беларусь (далее – ГК Республики Беларусь) широко оперирует понятием «доброй совести», начиная с формулировки одного из основных начал (наряду с началом разумности), на которых основывается гражданское законодательство, иными словами, начиная с характеристики метода гражданско-правового регулирования (ст. 2), презумпции (п. 4 ст. 9) и заканчивая конструированием ряда гражданско-правовых институтов (п. 3 ст. 49, п. 1 ст. 221, п. 1 ст. 235, п. 1 ст. 283, ст. 284, п. 2 ст. 421, ст. 573, ч. 2 ст. 633, п. 2 ст. 1011, п. 3 ст. 1025).
Негативный термин «недобросовестность» «в цифрах» выглядит несколько скромнее, он упоминается лишь в нормах ст. 62, п. 3 ст. 158, 221, 284, 972, 978, 1029, 1030 ГК. Однако количественная характеристика использования нравственных по своему происхождению категорий для установления их юридического значения мало что дает, поскольку в ГК еще чаще встречаются аналогичные по смыслу формулы без привлечения терминов «добросовестный», «недобросовестный» (абз. 2 п. 2 ст. 42, п. 2 ст. 190, ст. 207, п. 3 ст. 398, п. 1 ст. 583, ч. 2 п. 2 ст. 429, п. 3 ст. 453, абз. 2 п. 2 ст. 652, п. 1 ст. 791, ст. 793, ст. 876, ст. 902, п. 2 ст. 905, п. 1 ст. 1072), речь о которых пойдет ниже.
Методы. За пределами ГК эпитеты «добросовестный» и «недобросовестный» используются применительно к конкуренции, рекламе, составлению бухгалтерской (финансовой) отчетности, аудиторской деятельности, действиям работников или руководства аудируемого лица, использованию конфиденциальной информации, участникам внешнеэкономической деятельности и другим с перечислением, как правило, тех видов действий, которые позволяют квалифицировать поведение участника отношений как добросовестное или недобросовестное.
Даже поверхностное прочтение правовых норм, закрепленных в перечисленных выше статьях ГК и иных нормативных правовых актах, с неизбежностью вызывает постановку следующих имеющих теоретическое и прикладное значение вопросов: 1) с какой целью законодатель вводит в гражданское право термины «добросовестность», «недобросовестность» при наличии не просто терминов «невиновность», «виновность», но и одноименных достаточно разработанных понятий; 2) вступает ли презумпция добросовестности в осуществлении гражданских прав (п. 4 ст. 9 ГК) в противоречие с презумпцией вины в совершении противоправного деяния (п. 2 ст. 372, п. 2 ст. 933 ГК); 3) является ли подход законодателя последовательным при формулировке гражданско- правовых норм, включающих термин «недобросовестный», в том числе норм различной отраслевой принадлежности?
Результаты и обсуждение. Для ответа на поставленные вопросы необходим анализ соответствующих правовых положений, а именно тех положений, при формулировке которых законодатель не просто использовал термин «добросовестность» (как это сделано, например, при закреплении одноименных принципа и презумпции), но и указал определенные правовые признаки добросовестности и «недобросовестности» как понятий.
Попытка наметить правовую суть понятия «добросовестность» реализована в нормах, определяющих порядок истребования имущества от добросовестного приобретателя (п. 1 ст. 283 ГК). Таковым считается приобретатель, который «не знал и не мог знать» о том, что приобретает имущество у лица, которое не имело права его отчуждать, иными словами, речь идет о реальном и возможном незнании об отсутствии у отчуждателя правомочия распоряжения имуществом.
В сходных нормах, в которых законодатель не использует напрямую термин «добросовестность», закрепление получила несколько иная формула – «не знал и не должен был знать», т. е. в данном случае значение приобретает реальное и должное незнание об определенных фактических обстоятельствах.
Так, «профессиональный хранитель отвечает за утрату, недостачу или повреждение вещей, если не докажет, что утрата, недостача или повреждение произошли <…> из-за свойств вещи, о которых хранитель, принимая ее на хранение, не знал и не должен был знать <…>» (п. 1 ст. 791 ГК, см. также ст. 793 ГК ); «если доверительный управляющий не знал и не должен был знать об обременении залогом имущества, переданного ему в доверительное управление, он вправе потребовать в суде расторжения договора доверительного управления имуществом и уплаты причитающегося ему по договору вознаграждения» (п. 2 ст. 902 ГК, см. также п. 2 ст. 905 ГК); «по заявлению наследника, пропустившего срок для принятия наследства <…>, суд может признать его принявшим наследство, если найдет причины пропуска срока уважительными, в частности, если установит, что этот срок был пропущен потому, что наследник не знал и не должен был знать об открытии наследства <…>» (п. 1 ст. 1072 ГК).
Соответствующие положения ГК мы привели здесь в наиболее полном объеме для того, чтобы усилить очевидность следующего вывода: на должный характер незнания законодатель указывает в тех случаях, когда знание о конкретных обстоятельствах (фактах) не должно было иметь места, иными словами, лицо не было обязано их устанавливать.
Например, из первого предложения п. 2 ст. 902 ГК («доверительный управляющий должен быть предупрежден о том, что передаваемое ему в доверительное управление имущество обременено залогом») однозначно следует, что на вверителя возлагается обязанность предупредить доверительного управляющего о факте обременения залогом передаваемого в доверительное управление имущества, соответственно доверительный управляющий не обязан устанавливать этот факт при заключении договора.
Напротив, институт ограничений истребования вещи от добросовестного приобретателя (п. 1 ст. 283 ГК) предполагает необходимость оценки со стороны последнего внешних признаков распорядительного акта, позволяющих полагать о наличии у отчуждателя возможности распорядиться вещью. Действующие нормы права прямо не возлагают на приобретателя обязанность устанавливать полномочия отчуждателя по распоряжение вещью, однако наличие словосочетания «не мог знать» (но не «не мог узнать») предполагает определенную осмотрительность и осторожность приобретателя относительно объема и содержания юридических возможностей, принадлежащих отчуждателю. Если их внешние признаки ввели приобретателя в заблуждение, т. е. стали предпосылкой его неосведомленности о том, что лицо, которое распоряжается субъективным правом, не обладает последним, мы говорим о таком субъективном состоянии дееспособного лица, при котором оно не знает и не может знать о существовании действительного обладателя прав, соответственно ошибочно оценивает действия контрагента, нарушающие чужое гражданское субъективное право, в качестве правомерных и полагается на них. Поскольку «обеспеченность оборота состоит в том, чтобы намеченное благоприятное изменение наличного состояния (положения) имущественно-правовых отношений лица не могло быть сорвано через обстоятельства, ему неизвестные» [3, s. 281–282], постольку указанная ошибка из-за незнания о чужом субъективном праве в определенных условиях признается законодателем извинительной. Этот же подход применяется при квалификации последствий незнания об определенных фактических обстоятельствах (фактах), свидетельствующих о неправомерности собственных действий или действий контрагента (например, как следует из приведенных выше норм, о свойствах сдаваемой на хранение вещи, об обременении залогом имущества, переданного в доверительное управление, об открытии наследства).
Следовательно, добросовестность – это такое состояние (незнание) субъекта, которое в указанных в нормах права случаях доставляет ему искомое субъективное право, невзирая на противоправность совершаемых действий, но при условии, что противоправность заключается в нарушении чужого субъективного права и законного интереса, а не норм объективного права. Не зная об отсутствии права на вещь у ее отчуждателя, добросовестный приобретатель, со своей точки зрения, действует правомерно – способность приобрести вещь посредством заключения договора купли-продажи признана за ним ст. 18 ГК.
Этот вывод, в свою очередь, позволяет дать ответ на сформулированный в начале статьи вопрос о соотношении добросовестности и невиновности. Если вина в своем традиционном понимании – это субъективное психическое отношение лица к своему противоправному поведению и его неблагоприятному результату, то очевидно, что вести речь о виновности лица, не осведомленного о противоправности действия из-за незнания фактических обстоятельств, придающих этому действию характер противоправного, не уместно. Если же лицо совершает объективно неправомерные действия из-за незнания, неверного понимания или полного непонимания смысла норм права, вопрос ставится не о добросовестности, а о вине, соответственно снимается вопрос о противоречии между презумпцией добросовестности в осуществлении гражданских прав (п. 4 ст. 9 ГК) и презумпцией вины в совершении противоправного деяния (п. 2 ст. 372, п. 2 ст. 933 ГК). Как нельзя лучше изложенное выражено в формуле римского права и схожем общеправовом принципе – Ignorantia juris nocet, ingnoratio facti non nocet (незнание закона не является оправданием, незнание факта является оправданием). Важно также подчеркнуть, что извинительное незнание о фактах, в отличие от незнания закона, является предметом презумпции.
Поскольку недобросовестность – это антоним добросовестности, исходя из вышеизложенного логично предположить, что недобросовестность будет означать знание о фактах, существование которых придает внешне соответствующим объективному закону собственным действиям лица и (или) действиям его контрагента характер неправомерных. Рассмотрим, насколько это предположение реализовано в нормах права, включающих термин «недобросовестный».
В положениях п.1 ст. 284 ГК, устанавливающей порядок расчетов между собственником и незаконным владельцем при возврате имущества из незаконного владения, к недобросовестному владельцу отнесен тот, который «знал или должен был знать, что его владение незаконно». Указание на незаконность владения означает, что законодатель относится к объективно законным действиям незаконного владельца как к противоправным.
Правила ст. 284 ГК применяются также для защиты прав кредиторов, не получивших полного удовлетворения своих требований в рамках ликвидационного производства из-за сокрытия имущества должником. Для целей специальной ст. 62 ГК, лицо, которому организация со статусом юридического лица в целях избежания ответственности перед своими кредиторами передала имущество, «считается недобросовестным, если оно знало или должно было знать о намерении юридического лица скрыть это имущество от кредиторов». Таким образом, «другое лицо», будучи недобросовестным, знало или должно было знать при получении имущества, что оно передается с целью сокрытия, но все равно приняло, имея в виду причинение вреда кредиторам, утрачивающим в связи с этим возможность полного удовлетворения своих требований в рамках ликвидационного производства. Предоставляя таким кредиторам право на обращение взыскания на это имущество в непогашенной части долга, законодатель относится к действию недобросовестного лица как к противоправному.
Норма ст. 972 ГК содержит прямое указание на причинение вреда недобросовестным поведением обогатившегося лица (например, похитителем, продавшим похищенную вещь), в свою очередь причинение вреда является отличительной чертой деликта (действия неправомерного).
В сходных по смыслу и цели нормах, при формулировке которых законодатель не упоминает термин «недобросовестный», речь идет о действиях лица, которое в момент совершения действий «знает» («лица, к которым имущество гражданина, объявленного умершим, перешло по возмездным сделкам, обязаны возвратить ему это имущество, если доказано, что, приобретая имущество, они знали, что гражданин, объявленный умершим, находится в живых» (абз. 2 п. 2 ст. 42 ГК)); «знало или заведомо должно было знать» («в отношении с третьими лицами товарищество не вправе ссылаться на положения учредительного договора, ограничивающие полномочия участников товарищества, за исключением случаев, когда товарищество докажет, что третье лицо в момент совершения сделки знало или заведомо должно было знать об отсутствии у участника товарищества права действовать от имени товарищества (п. 1 ст. 69 ГК)); «знал или должен был знать» («дееспособная сторона обязана, кроме того, возместить другой стороне понесенный ею реальный ущерб, если дееспособная сторона знала или должна была знать о недееспособности другой стороны» (п. 1 ст. 172 ГК)). Из приведенных примеров видим, что законодатель в понимании недобросовестности, действительно, исходит из ее противоположности добросовестности с тем лишь уточнением, что лицо, которое признается недобросовестным, (1) фактически знает либо (2) должно знать о нарушении своим действием чужих субъективных прав и законных интересов, т. е. умышленно или по неосторожности, в том числе грубой («заведомо должен был знать»), совершает действие, объективные признаки которого соответствуют требованиям закона, но нарушают чужие субъективные права и законные интересы, а значит, является действием противоправным. Однако это знание необходимо доказать, в то время как незнание (добросовестность) является предметом презумпции. Но доказывание недобросовестности (знания) лица, в чем нас убеждают приведенные нормы права, имеет место лишь в тех случаях, когда совершенное действие внешне соответствует объективному закону, в частности, совершение различного рода сделок является элементом правоспособности (ст. 17 ГК). Если же действие нарушает норму гражданского права, т. е. квалифицируется в качестве объективно противоправного гражданского правонарушения, такое действие, очевидно, является недобросовестным.
В связи с изложенным непоследовательной представляется позиция законодателя, использующего термин «недобросовестный» для характеристики конкуренции, понимая под таковой «… действия, противоречащие требованиям настоящего Кодекса и иных актов законодательства о конкуренции, при осуществлении предпринимательской деятельности» (ст. 1029 ГК). Кроме того, норма ч. 1 указанной статьи прямо устанавливает, что «недобросовестная конкуренция в Республике Беларусь не допускается».
Подобный подход российского законодателя, изложенный в антимонопольном законодательстве Российской Федерации, дает Е. Богданову основание утверждать, что «под недобросовестностью понимаются прежде всего (выделено мною. – С. В.) противоправные действия или бездействие участников правоотношений, т.е. это объективная сторона их поведения» [1]. Однако наличие в Гражданском кодексе Российской Федерации норм, аналогичных рассмотренным выше нормам ГК Республики Беларусь, приводит ученого к конечному выводу о том, что «понятие недобросовестности является составным, включающим в себя оценку поведения участника правоотношения как с объективной, так и с субъективной стороны (выделено мною. – С. В.)» [1]. Такое понимание «категории ―добросовестность‖ в гражданском праве» (именно так называется статья Е. Богданова) стало возможным из-за обращения к тем нормативным правовым актам, в которых использование указанной категории имеет несколько иной смысл, а сами акты вряд ли относятся к актам исключительно или преимущественно гражданско-правового содержания. Связь с началом доброй совести прослеживается в гражданско-правовых нормах задолго [2] до появления специальных норм о противодействии монополистической деятельности и развитии конкуренции, о рекламе, о добросовестном участнике внешнеэкономической деятельности, о коммерческой тайне и т. д., активно, но не всегда успешно, эксплуатирующих термины «добросовестность» и «недобросовестность». Для иллюстрации вернемся еще раз к термину «недобросовестная конкуренция».
Как отмечалось выше, ГК относит действия, образующие составы недобросовестной конкуренции, к недопустимым, в связи с чем вопрос о добросовестности или недобросовестности лица, их совершающего, не должен возникать в принципе.
В соответствии с подп. 1.15 ст. 1 Закона Республики Беларусь от 12 декабря 2013 г. «О противодействии монополистической деятельности и развитии конкуренции «недобросовестная конкуренция – любые направленные на приобретение преимуществ в предпринимательской деятельности действия хозяйствующего субъекта или нескольких хозяйствующих субъектов, которые противоречат настоящему Закону, иным актам антимонопольного законодательства или требованиям добросовестности и разумности и могут причинить или причинили убытки другим конкурентам либо нанести вред их деловой репутации». Добавление слов «или требованиям добросовестности и разумности» дает возможность вести речь о двух вариантах недобросовестной конкуренции, но не это главное.
Норма ст. 10-bis Парижской конвенции по охране промышленной собственности от 20 марта 1883 г. (вступила в силу для Республики Беларусь 25 декабря 1991 г.) в качестве акта недобросовестной конкуренции рассматривает «всякий акт конкуренции, противоречащий честным обычаям в промышленных и торговых делах». В законодательстве зарубежных стран (но не России, как отмечалось выше) недобросовестная конкуренция также определяется только через требования морально-этического характера. Именно несоответствие этим требованиям составляет суть недобросовестной конкуренции. Если действие противоречит законодательству, зачем его еще квалифицировать в качестве недобросовестного? Неслучайно российский законодатель дополнил ст. 1 ГК Российской Федерации положением о том, что «никто не должен извлекать преимущества из своего незаконного или недобросовестного поведения».
Логичность поставленного вопроса подтверждается также формулировкой презумпции недобросовестности в п. 4 ст. 9 ГК: «в случаях, когда законодательство ставит защиту гражданских прав в зависимость от того, осуществлялись ли эти права добросовестно и разумно, добросовестность и разумность участников гражданских правоотношений предполагается». Таким образом мы еще раз убеждаемся в том, что недобросовестность приобретает юридическое значение лишь при оценке субъективного отношения к внешне правомерному действию. От противного можно поставить следующий вопрос – возможно ли назвать добросовестным лицо, совершившее противоправное деяние? Ответ однозначен – нет, но для правовой оценки такого деяния принципиальное значение приобретает вопрос о виновности, а не о добросовестности (недобросовестности).
Заключение. Добросовестность как субъективная сторона поведения в рамках предмета гражданско-правового регулирования нивелирует объективную противоправность совершаемого действия, но только в тех случаях, когда внешние признаки этой противоправности отсутствуют и соответственно лицо относится к своему действию как к правомерному. Иными словами, «тот, кто заключил договор с лицом, имеющим полную видимость права, не должен быть обманут. Разумная видимость права должна в отношениях с третьими лицами производить тот же эффект, что и само право» [4, p. 67, 72–85].
Недобросовестность, в отличие от добросовестности, сама по себе правовой результат не производит, а лишь дает основание для применения презумпции виновности. В свою очередь, поскольку доказанная добросовестность снимает вопрос о виновности, отсутствуют основания для противоречия между соответствующими презумпциями.
Норма ст. 1029 ГК, раскрывающая суть недобросовестной конкуренции, не соответствует устоявшемуся цивилистическому подходу к смыслу и назначению понятия «недобросовестность».
Список использованных источников:
- Богданов, Е. Категория «добросовестности» в гражданском праве [Электронный ресурс] / Е. Богданов // КонсультантПлюс. Россия / ЗАО «Консультант Плюс». – М., 2016.
- Вабищевич, С.С. Принцип добросовестности как элемент «цивилизационной» системы социального регулирования / С.С.Вабищевич // Проблемы правопонимания и правоприменения в прошлом, настоящем и будущем цивилизации : сб. ст. Междунар. науч.-практ. конф., Минск, 27 апр. 2016 г. / Междунар. ун-т «МИТСО»; редколл. И. А. Маньковский (гл. ред.) [и др.]. – Минск, 2016. – С. 99–104.
- Ehrenberg, V. RechtssicherheitundVerkehrssicherheit, mitbesondererRucksichtaufdasHandelsregister / V. Ehrenberg // JheringsJahrbucherfurdieDogmatikdesburgerlichenRechts. – 2. Folge. – 11. Band. – Jena, 1904. – S. 281-282 // Приведено по : Черепахин, Б.Б. Труды по гражданскому праву / Б. Б.Черепахин. – М. : Статут, 2001. – 479 с. // Классика российского права. Проект компании «Консультант Плюс» [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http: // civil.consultant.ru/ elib/books/22/info/.– Датадоступа: 01.10.2016.
- Demogue, R. Les notions fondamentales du droit prive : essai critique / R. Demogue. – Paris : A. Rousseau, 1911. – VIII. – 681 p.