Фальк у султана Али (1770)
Киргизский хан Нурали прибыл со своей ставкой и остановился на Илеке, всего в 50 верстах от Илецкой защиты, при впадении Илека в Урал, с левой стороны Урала. Близость мне показалась выгодной, чтобы увидеть этого правителя кочевников и его лагерь, поэтому я в сообществе с Георги и при достаточном конвое отправился из Оренбурга вниз по линии через укрепления — Чернояр, Татищеве, Озерное и Рассыпное — в Илецкую крепость. Между укреплениями имели стоянки казаки и башкиры в небольших лагерях из камышевых палаток. Они пасли своих лошадей, также как и население укреплений пасет весь свой скот, под защитой вооруженных пастухов, что выглядело необычайно.
29 сентября [1770 г.] я направил двух знатных татар к хану, чтобы запросить его, согласен ли он на мое посещение и смогу ли я совершенно безопасно к нему приехать.
Татары по всему Илеку вверх встречали небольшие киргизские лагери и при впадении Камчатки в Илек, 70 верст выше устья, вступили в ставку хана, состоящую, приблизительно, из 20 кибиток.
Хан их очень вежливо принял и ответил им, что я в полной безопасности могу к нему приехать, а также вернуться обратно,— ставка его простоит еще несколько дней, сам же он должен на следующий день уехать в отдаленные улусы, чтобы уладить раздоры. Короче говоря, он мне отказал в приеме.
Посланные татары ничем не были обижены киргизами, напротив, куда они не приезжали — их всюду угощали мясом и кумысом.
За это время нам удалось увидеть торжественное открытие осеннего рыбного лова илецких казаков, которые явились для этого в полном вооружении.
Тем же путем мы вернулись обратно в Оренбург.
Наследник хана Али султан, лучше удовлетворил мое любопытство. Он остановился в киргизской степи всего в нескольких верстах от Оренбурга, чтобы по возможности добиться у губернатора распоряжения приостановить продвижение русских карательных отрядов, сам же в Оренбург не явился.
Для моего приема он назначил 5 ноября [1770 г.], время после обеда. Я явился с Георги, Барданесом и егерем в сопровождении хорошо одетых казаков. Лагерь султана состоял, приблизительно, из 320 кибиток, между которыми его кибитка была самая большая и покрыта белым войлоком. Вокруг паслись верблюды и лошади. Пол кибитки был устлан коврами, на которых лежали подушки. У его постели висели шелковые занавеси, а кругом были развешены красивые луки, кувшины, ружья, сабли и седла.
18-летний султан сидел, поджавши ноги, на подушке в богатом одеянии, опоясанный серебрянной саблей; вокруг него сидело несколько старшин, одетых в ярко-красное. Мы должны были с покрытыми головами сидеть на маленьких сундучках. Он вежливо принял мои подарки, состоявшие из головы сахара и обыкновенной табакерки, вполне прилично задавал вопросы и отвечал сам. На прощание он мне подарил лошадь, которую я не принял.
(Фальк, I, 20—21).
Рычков у хана Нургали (1771 г.)
Здесь [близ Тургая] мы сразу очутились в виду становища хана и окружающих его киргизов. Мы направили путь на ханские кибитки; хан был здесь, в кругу своих старейших. Все они собрались, чтобы встретить нас и приветствовать. Со стороны старшин нам было дано понять, что мы отнюдь не должны подъезжать к хану вплотную, но спешились бы за несколько сажен и только таким образом приблизились бы к самому тому месту, где он находился. Мы подчинились этому требованию и вошли в среду окружающих хана лиц. При нашем появлении они встали со своих мест все. Хан восседал на ковре с обоими своими сыновьями, которые рассаживались около него непременно в порядке старшинства. Направо сидел султан Ишим. Место султана Пирали было по левую руку отца, несмотря на то, что он носил титул хана туркоманов.
...С самого первого момента нашего свидания, хан засвидетельствовал те чувства радости и удовлетворения, которые испытывал он при получении известия о приближении русских войск,— войск, прибытия которых он давно ждет с нетерпением. Все речи хана выказывали усердие, самое ревностное, выполнять высочайшую ее императорского величества волю. Особенно заслуживают внимания его соображения относительно бегства калмыков.
Он всегда сожалел, что с самого того момента, как он подчинился скипетру русскому, все же не было у него случая выказать на деле свое верноподданическое рвение и свою верность всемилостивейшей государыне. Бегство волжских калмыков даст ему теперь этот желанный случай. И он сочтет за честь отдать все силы свои на пользу предприятия и доказать свое рвение. С тех пор, как он стал под защиту русского государства,— продолжал хан — русским пришлось вести две войны с иноземными царствами. Одна война — с пруссаками [1756—1763 г.], другая в настоящее время — с турками [1768—1774 г.]. Но ни в той, ни в другой войне он еще не имел счастья быть использованным. Между тем, это его каждодневное желание, равно как и желание его подданных. Во всякое время, в каждый час, готовы мы выступить в поход против врагов России. Когда хан высказал все, что хотел, наш подполковник выявил перед ним всю совокупность тех затруднений, в силу которых мы не могли сомкнуть с ним свои силы ранее, и в конце концов уговорил его остановиться на таком решении: на этом месте ждать прибытия русских войск. При этом уговорились, что после соединения обоих войск оставить на месте весь тяжелый обоз и преследовать убегающих изменников облегченными, ускоренными маршами. Чтобы оставленный обоз обезопасить от покушений со стороны степного населения, хан обязан приставить к обозу особых хранителей по одному человеку от каждого киргизского рода. Эти люди не должны уходить от обоза, дабы отвратить все возможные опасности. На все ему высказанное хан, во всенародном присутствии, изъявил свое полное согласие. В конце беседы хан сказал: если мы задержимся хотя бы в малейшей мере и не поспешим вперед с крайней быстротой, то калмыки уже 13 дней тому назад проследовавшие через здешние места могут успеть дойти до гор Алтая, а тогда с ними ничего не поделать и не только в силу одних лишь [природных] условий той местности, а еще и потому, что они смогут, прежде чем мы попадем к горам, вступить в Джунгарские пределы. Там, в тех землях, если им удастся осесть и устроиться, им можно будет обеспечить себе в борьбе с нами ряд преимуществ и выгод, каких они в настоящее время, изнеможенные зимнею дорогою, без надежной опорной базы лишены совершенно. От этих разумных рассуждений ханских могла быть польза несколько раньше. Но теперь у нас оставалась только самая слабая надежда догнать этих калмыков, бежавших с такою поспешностью и ушедших так далеко.
(Рычков, Дневник, 369—371).
Барданес у султана Мамета (1771)
[24-го июля 1771 г.]. Сегодня посетили наш лагерь 3 сына стоявшего от нас в 7 верстах султана Мамета со свитою. Майор Зубов их угостил и потом послал в мою ставку. Старший сын Ахмет, 20 лет от роду, был одет в черные атласные шаровары, кафтан тонкого красного сукна с шелковым кушаком, на голове шитая золотом скуфейка и хорошая киргизская шапка, а на бедре сабля. Другие, один 16-ти, а младший 14-ти лет были одеты как обыкновенные киргизы, но немного почище. Все они имели веселый и мужественный вид. Они сидели у меня на войлоке, отвечали на мои вопросы сколько умели, отведывали мои сухари... При прощании приглашали они меня поутру на другой день к своему отцу. Я согласился.
26-г о июля. Сего числа пополудни поехал я в стан султана или князя Мамета, старшины малого улуса. Средней киргизской орды и удостоен был благосклонным приемом. Его стан или деревня (аул) состоял из 8 войлочных юрт, или кибиток, из коих 3 для его фамилии белые войлочные и чище, прочие же были простые для его служителей и пастухов. До приема султаном сыновья его разговаривали со мною. Кибитка его была большая, разделенная завесою; посреди висел большой железный котел с говядиною и крупами на огне, кругом стояли малые и худые ящики, на которых лежали кожаные мешки с платьями и проч. Против входа позади котла разостлан был персидский ковер с подушкою, на котором сидел султан с супругою, сложа ноги накрест. Я должен был сесть в стороне поодаль. Султан имел от роду 60 лет, был сухощав с небольшою черною бородою; на нем было шелковое платье и шитый золотом колпак. Он имел вид проницательный. Супруга его лет сорока была весьма сановита и сидела в полушелковом бухарском платье и в шелковом платке на голове, как носят обыкновенно татарки и армянки; с головной повязки по обоим щекам висели корольки.
Сделав им низкий поклон, поднес я князю в дар фунт мыла, зеркало, купленное мною в Омске за 7 копеек, кольцо, за которое я заплатил 3 копейки, несколько игол, извиняясь, что я так мало взял с собою. Он уверял, что ему от русского приятеля все приятно, а она сказала, что в степи такие вещи очень полезны.
Она потом спросила, пью ли я кумыс или квашеное спиртовое кобылье молоко. Я сказал, что пью и тогда поднесли мне кумыс, а потом хороший чай без сахару и меду, вареный только с молоком в фарфоровых чашах.
Если бы султан при ответах и рассказах менее занимался строганием лучины большим ножом, то беседа наша была бы довольно приятная. Он расспрашивал о здравии монархини, изъявлял свою приверженность к Российской империи. Он сам преследовал калмыков и несколько человек взял в плен и велел, действительно, позвать 6 или 7 калмыцких мужей и жен, кои были его рабы, но в хорошем содержании. О калмыках предполагал он, что якобы они перешли через горы в Зюнгорию, что нам их воротить не можно, что напротив того, киргизские орды получают от нашего преследовании великую пользу, поелику калмыки уходят далее и избавляют их от таких лукавых и гордых соседей и т. д. Наконец, дружески отпустил он меня с мехом хорошего кумыса и овцою, дав для провожания несколько киргизцев.
(Фальк-Бардакес, VII, 15—18)