Глобализация как явление, процесс, феномен, наконец, как область знания все еще находится в стадии активного становления. В своей книге «Глобализация. Контуры целостного мира» А.Н.Чумаков отмечает: «Несомненно, что и 21 столетие также будет иметь собственные, отличающие его от предыдущих эпох достижения и открытия, трагедии и катастрофы, новации и прорывы, и также в итоге получит эпитеты и характеристики, которые сделают его неповторимым, запоминающимся и хорошо узнаваемым по этим ключевым словам. Однако уже сейчас можно предположить, что одним из названий для него будет «век глобализации» или «век глобальной цивилизации», когда человечество, став целостным организмом в масштабах планеты, в полной мере осознает свое единство перед лицом многочисленных угроз глобального характера, перед необходимостью решать сложнейшие задачи выживания, освоения космоса и т.п., где потребуется объединение усилий и ресурсов всего мирового сообщества, слаженность действий и взаимопонимание» [1, 8].
В силу недостаточного внимания к вопросам языка глобалистики и небрежного обращения с терминами нередко даже специалисты не делают различия между такими принципиальными понятиями в рассматриваемой нами области, как «глобализм», когда дело касается явления, «глобальность», когда внимание фиксируется на состоянии, и «глобализация», где первостепенное место занимают процессы.
Немецкий социолог У.Бек справедливо отмечает: «Без сомнения, глобализация является наиболее употребляемым и злоупотребляемым — и наименее проясненным, вероятно, самым непонятным, затуманенным, политически эффективным словом (лозунгом, оружием в споре) последних лет и останется таковым в ближайшее время» [2, 40].
Одним из важнейших вопросов, поднимаемых в данной статье, является вопрос о соотношении глобализации и культуры.
Само развитие понятия культуры привело к глобализации, глобализация есть лишь следствие того искажения понятия культуры, которое произошло в истории разумных живых существ, которые мы привыкли объединять словом «человечество». Глобализация не угроза культуре и не очередное испытание, с которым мы должны смириться, пережить или даже «снять» (в терминологии Гегеля); глобализация есть следствие того мышления культуры, которое человечество практиковало в течение долгого времени своей истории.
Разговор об истоке какого угодно феномена, пусть даже таковым феноменом и выступает в данном случае культура в целом, в свою очередь имеет или должен иметь некоторое основание; иными словами, стоит задуматься о том, при каких условиях вообще мы задаемся вопросом об истоке того или иного феномена. Феномен культуры отнюдь не самоочевиден, во всяком случае, пока не стал таковым, ведь до сих пор ведутся ожесточенные споры о сущности культуры, выносятся тысячи определений того, что есть культура, об этом не просто пишутся книги, но более того — те, кто пишут эти книги, и те, кто эти книги читают, сами социализируются в культуре, становясь историками, теоретиками культуры, культурологами. Соответственно, вопрос об истоке культуры возникает отнюдь не потому, что феномен культуры затерся и стал настолько обыденным для нашего сознания, что для пробуждения интереса к нему общество вынуждено обратится к философу, способному вновь и вновь удивляться тому, что уже давно стало привычным и прозрачным (а ведь именно так и происходит со многими феноменами нашего сознания). Однако если культура до сих пор не стала для нас чем-то безразличным и обыденным, то постановка вопроса об истоке культуры одновременно должна свидетельствовать о другом, а именно — о некотором кризисе сознания культуры, о кризисе мышления культуры. Возможно, что этот кризис и есть основание тому огромному интеллектуальному интересу к феномену культуры, который все более заметен на сегодняшний день. Если же это действительно так, если сама наша рефлексия о культуре испытывает своего рода кризис, то будет вполне правомерно поставить вопрос о причине самого этого кризиса, преследующего наше собственное самосознание.
Тот смысл глобализации, на который нам хотелось бы указать, заключается не в классических симптомах — создании всемирной сети экономических или информационных связей, неподвластных отдельным государствам, но во все более расширяющейся экспансии западноевропейской культуры, происходящей сегодня. Дело здесь заключается в том, что то понимание культуры, которое было неразрывно связано с понятием территории и языка, теперь больше не действует. На смену территориальным войнам приходят войны культурные. Речь больше не идет о признании другого, но о вовлечении другого, причем это вовлечение происходит путем экспансии западноевропейского мышления.
Масштабные перемены в структуре современного миропорядка, которые принято называть глобализацией, не поддаются одномерной теоретической интерпретации. «Футурошок», «конец истории» и другие концепции известных социологов, политологов и экономистов, сформулированные на начальном этапе осмысления глобальных сдвигов, носили преимущественно оценочный характер и были ориентированы на выявление предпочтительных сценариев развития. Сегодня подобного рода конструирование перестало удовлетворять исследователей. Не отвечает потребности в постижении динамики происходящих процессов и описание явлений в ретроспективистских терминах с приставкой «пост», акцентирующих окончание определенного этапа эволюции общества (постмодерн, посткоммунизм и т.п.).
Меняется сама исследовательская парадигма, и это понятно. Во-первых, формы проявления глобальных процессов становятся все более амбивалентными, что существенно затрудняет их толкование. Об этом свидетельствуют, например, полярные оценки потенциала «антиглобалистского» движения. Во-вторых (и это не менее важно), вырос интерес к факторам развития, их осмыслению с точки зрения синтеза теоретических выводов с установками публичной политики.
Ориентированная на создание единого информационного поля культурная политика может интерпретировать и направлять индивидуальный культурный опыт, преобразуя его в социально значимую идентичность.
Идентичность оказывается в центре стремительно меняющейся социокультурной реальности. Именно идентичность соединяет между собой звенья триады «личность — общество — культура». Вместе с тем, рассматривая становление идентичности как определяющий вектор социокультурной динамики, следует, скорее, говорить о непрерывном процессе самоидентификации, в ходе которого личность узнает себя, конструирует и меняет жизненные смыслы, приспосабливая их к внешнему миру. Для новых социальных связей, выстраивающихся в рамках информационно-коммуникационных сетей, характерно постоянное возникновение дилемм на уровне повседневного опыта. По ходу их разрешения индивид освобождается от унаследованной или предписанной ему социальной роли, а поддержание идентичности превращается в процесс постоянной самоидентификации.
Большинство исследователей сходятся в том, что отличительными чертами идентичности в глобализирующемся мире являются динамизм и нестабильность. Поэтому происходит усиление первичной идентичности, т.е. тех устойчивых элементов культурных моделей, которые обычно описываются как традиционалистские. Долгое время было принято считать, что традиционалистские ценности противостоят ориентациям на модернизацию. Однако социокультурная динамика глобализирующегося мира снимает остроту этого противостояния: первичная идентичность приобретает качественно иные характеристики. Переосмысливаются и приспосабливаются к новой реальности традиционные установки. В частности, это относится к религиозным ценностям, возрождение интереса к которым отражает потребность человека в устойчивых этических и нравственных ориентирах. Религиозные ценности могут способствовать социальной интеграции в модернизирующихся обществах, расколотых в том числе и по степени включенности в информационное пространство. Но у истоков обращения к ним — поиск этически мотивированных критериев индивидуальной идентичности, утверждающих значимость эсхатологической составляющей личности и миропорядка в кажущемся зыбким и тесным мире.
Не удивительно, что даже в странах первого эшелона модернизации четко прослеживается тенденция к реставрации историко-этнических символов, местных традиций и культурных особенностей. Для многих они становятся неотъемлемыми чертами индивидуальной и групповой идентичности, зримыми гарантами ее устойчивости. При ослаблении в секуляризованных обществах традиционных связей национализм превращается в своеобразную политическую интеграционную религию, выполняющую компенсаторную функцию и обладающую соответствующей эмоциональной нагрузкой.
Одно из показательных проявлений упомянутой тенденции — ренессанс этнической культуры, которая черпает из традиций прошлого и отличается зрелищностью, яркостью и эмоциональной насыщенностью. При этом под масскультурной оболочкой нередко скрывается политическое содержание. Так, этническое возрождение, которое переживают сегодня многие регионы, — это и эффективное средство поддержки притязаний региональных элитных групп, их стремления расширить полномочия властных структур субнационального уровня. Именно на этот уровень перемещается центр социальной активности, здесь формируются локальные общности — носители новой идентичности. Преимущества таких очагов социальности, как локальных сообществ или местных инициатив, — в их соразмерности масштабам личности, далеко не всегда озабоченной проблемами глобального переустройства. Локальные формы социальной самоорганизации могут опираться на традиционалистские компоненты идентичности. Преобразование культурных моделей в товар стало выгодным средством вложения капитала и развития коммерческой инициативы. Вместе с тем акцентирование местных культурных традиций (как и национализм) нередко служит основой политического радикализма и поддержания негативной групповой идентичности, безоговорочно отрицающей инокультурный опыт (Австрия, Северная Ирландия, Курдистан).
Таким образом, формы интеграции в глобальное пространство в известной мере оказываются проблемой выбора, постоянной оценки издержек и прибыли. И это неизбежно, ведь определение границ идентичности предполагает включение и исключение, выделение особых характеристик личности и группы в соотнесении с культурными символами нации, государства (цивилизации) или инокультурных групп. Например, ориентация на культурную обособленность может стимулировать нежелание считаться с механизмами воспроизводства устоявшихся социальных институтов. Защита прав этнических меньшинств чревата опасностью раздувания требований локальных сообществ, а миссионерская проповедь глобализма — обесцениванием традиционных институтов коллективных действий, без перспективы замены их на более эффективные.
Два направления поисков идентичности — «единство в многообразии» и противопоставление групповых ценностей остальному миру — выражаются в конфликте между мультикультурализмом и этнонационализмом. Оба этих подхода могут определять культурную идентичность коллективных субъектов социального действия. Мультикультурализм как установка на поддержание единства этнически неоднородного общества предлагает модели социальных действий, ориентированные на свободу выражения культурного опыта. Он исходит из признания культурного разнообразия как постоянного (сущностного) и ценного качества демократических политических сообществ. Параметры соответствующей политики задает государство, а реализуется она через механизмы управления различного уровня. Широко используются всевозможные формы деиерархизации власти и местные инициативы. Цель такой политики — обеспечивать сосуществование многообразных культурных, этнических и иных общностей посредством реализации социальных и культурных программ.
В последнее время сторонники «культуралистского» подхода все чаще говорят о том, что «единство в многообразии», плюрализм культур и единые этические принципы человеческого общежития уже перестали быть дилеммами ценностного выбора. Так, в частности, авторы Всемирного доклада по культуре, выявившие на основе анализа данных о степени удовлетворенности людей, об их надеждах на будущее, об уровне доверия и толерантности, о географических параметрах самоидентификации, об отношении к гендерной проблеме, к браку и семье и т.д. довольно широкий разброс ценностей, тем не менее считают нынешнее состояние «этапом эволюции» в направлении более высокого уровня культурного единства.
На наш взгляд, однозначный вывод о доминировании в глобализирующемся мире тенденции к росту культурного единства вряд ли правомерен. Формирование единого информационного пространства и универсализация потребительских стандартов не снимают проблемы поддержания разнообразия (как характеристики идентичности), а кажущаяся безвариантность глобализации по неолиберальному сценарию стимулирует поиск альтернатив. Вопрос о том, какими они будут, остается открытым, хотя исследования «глобального гражданского общества» констатируют формирование на транснациональном уровне качественно новых структур. Какова же роль социокультурных факторов в выработке альтернатив развития и как оценить основные направления социокультурной динамики на едином пространстве информации и коммуникаций?
Многообразие современного социального опыта и возможностей выбора жизненных стилей и культурных моделей стимулирует падение запретов и «оповседневнивание, рутинизацию этого опыта». Стремительный рост потребностей вовсе не означает соотносимую степень их удовлетворения, равно как и расширение доступа к достижениям культуры не ведет напрямую ни к увеличению их востребованности, ни к заметному прорыву в качестве образования. Скорее, можно говорить о десакрализации культуры. В результате уменьшается значимость общегуманитарного знания. Оно утрачивает функции фактора, структурирующего пространство коммуникации, уступая их носителям информации. Экспансия кино, телевидения, Интернета повышает роль визуальности, зрительного восприятия культурных образцов, способствует подмене последних знаками и символами. Виртуальные культурные модели завоевывают все более прочное место в массовой культуре.
Открытие границ социокультурного пространства постсоветских государств вследствие распада советской системы стимулировало рост возможностей культурного выбора, обусловленный включением в глобальные сети обмена информацией и интеллектуальными ресурсами. Готовые модели потребления и культурные образцы хлынули не только с Запада, но и с Востока. Активно возрождались и приспосабливались к современным потребностям и собственные культурно-исторические традиции. В итоге существенно расширилась база культурно ориентированных форм социального опыта, свойственных в советское время небольшим группам интеллигенции. Но в отличие от советского периода, их ядром стали внешние критерии потребления и жизненные стили, обеспечивавшие более комфортное существование личности и микрогруппы. Такого рода потребности постепенно вызревали уже в недрах советского общества, ибо в ситуации все увеличивавшегося дефицита товаров, услуг и информации повышение качества жизни нередко превращалось в проблему культурного выбора.
Главным ресурсом позитивной солидарности становится этически мотивированный выбор социально ответственной личности. Представители креативного меньшинства преобразуют этот выбор в социально значимые формы, доступные многим. Увеличивается число приверженцев альтернативного потребления и ориентированного на такое потребление производства. Растет популярность альтернативных жизненных стилей, организуемых в рамках сложившихся социальных институтов. Быстрыми темпами идет ассимиляция незападных культурных влияний, противостоящих постиндустриальной культуре. В основе сопротивления лежат представления о культурной несостоятельности мира глобального потребительства, а стратегической целью такого сопротивления провозглашается глобализация межкультурного диалога.
Но логика потребления готовых культурных моделей ведет к размыванию этической мотивации, к подмене ее соображениями «собственной пользы». Бизнес успешно эксплуатирует популярность альтернативного потребления, получая впечатляющую коммерческую выгоду. Механизмы и формы тиражирования альтернативных культурных моделей встраивают их в структуру глобального рынка, делая тщетными любые попытки вырваться из всемирной сети.
Агентом социальных изменений становится Интернет. В едином информационном пространстве значительная часть интеллектуального капитала накапливается в процессе сетеобразования. Причем речь идет не только об электронных сообществах, формирующихся в ходе добровольного обмена информацией и виртуального общения. На их основе в Сети и за ее пределами складываются социальные взаимосвязи, строящиеся по сетевому принципу. Используя современные коммуникационные ресурсы, различные общественные организации разрабатывают и распространяют этически мотивированные программы действий. Такие проекты ориентированы на добровольное ограничение потребления и повышение порога солидарности во имя выживания во все более тесном мире.
Поддержание культурного многообразия как основы самоидентификации не в меньшей мере вписывается в диалектику социокультурных изменений, чем культурная ассимиляция привнесенных извне ценностей и жизненных стилей. Одним из парадоксов глобализации является тот факт, что местные особенности сегодня подчеркиваются более, чем когда-либо, а культурные взаимопроникновения вызывают многочисленные трансформации и рост новых местных культур. Такие парадоксы естественным образом встраиваются в логическую схему «дуальных оппозиций» социокультурного развития. Так, если рассматривать развитие как перемещение по шкале «традиционализм — модернизация», то наряду с поступательным движением обнаруживается и противоположное — в направлении традиционных, базовых ценностей, апробированного жизненного выбора. Аналогичную пару образуют и уже упоминавшиеся тенденции к вестернизации и девестернизации — росту интереса к неевропейским культурным феноменам в ответ на американо-европейскую культурную экспансию. Доступность достижений высокой культуры позволяет тиражировать ее как «готовый к употреблению» массовый продукт. Моделям «открытого общества» противостоит разнообразный по формам культурный локализм. Совершенствование глобальных коммуникационных сетей увеличивает возможности направленного информационного воздействия и манипулирования сознанием. Само развитие все чаще попадает в зависимость от виртуальных построений и генерирует сектор «виртуальной экономики». Оборотной стороной появления сетевого мира оказываются социальная аномия и маргинализация как внутри развитых стран, так и на уровне миропорядка, складывание устойчивой периферии информационного общества. Криминальные сетевые структуры расползаются в едином пространстве коммуникаций заметно быстрее, чем вызревают альтернативные модели глобального управления.
Итак, можно констатировать наличие альтернативных подходов к решению проблем мирового развития. Важнейшие ценностные ориентиры, поддерживающие этические принципы, нравственный выбор и артикулируемые интересы личности формируют механизмы культурного взаимодействия и на традиционном пространстве коммуникаций, и в рамках глобальной сети. Однако вопрос о моделях управления информационным обществом, учитывающих как необходимость поддержания «единства в многообразии», так и деиерархизацию институтов власти, остается открытым.
При интерпретации феномена глобализации, его динамики, важно избегать двух крайностей: с одной стороны, чрезмерной эйфории и забегания вперед, а с другой — излишней «демонизации» глобальных процессов.
Неопознанность глобализации аккумулирует творческий потенциал человечества к поискам все новых и новых теоретических конструкций и моделей — диаметрально противоположных, имеющих относительно стабильный арсенал аргументации. Существующая поляризация мнений имеет, несомненно, и положительный аспект, ибо, как известно, в спорах рождается истина.
Однако не следует упускать из виду, что несмотря на значительные темпы развития и всемирные масштабы, несмотря на глубину и наглядность преобразований, глобализация все еще находится на начальном этапе своего развития. Кажется, она не только не принесла еще свои плоды — эти плоды, как правило, только начинают вызревать и содержатся в сегодняшних процессах «в зародыше». Поэтому многие черты глобализации (например, «закрывающие технологии», обеспечивающие качественный рост эффективности и разрушающие традиционные производства) существуют пока что не как доминанта, но лишь как начинающаяся проявляться тенденция, а то и вовсе как настоятельная потребность общественного развития. При исследовании, стараясь избежать соскальзывания в область фантазии, необходимо ограничиваться лишь теми действительными проявлениями глобализации, которые успели приобрести значимый характер уже в настоящее время.
Объективное суждение о глобализации предполагает не только понимание того, что глобальные проблемы явились результатом глобализации экономической, политической и культурной жизни мирового сообщества, но и то, что они теснейшим образом связаны с такими фундаментальными явлениями общественной жизни, которые характеризуются понятиями «культура» и «цивилизация». То есть глобализация не просто феномен, присущий последним столетиям, и не только явление, имеющее пространственно-временные характеристики, но, в первую очередь, объективный процесс, движение и развитие которого мы и попытались проследить в данной статье.
Список литературы
- Чумаков А.Н. Глобализация. Контуры целостного мира. — М., 2005.
- Бек У. Что такое глобализация? — М., 2001.