Статья посвящена проблеме знамений и предсказаний, связанных с жизнеописаниями знаменитых правителей Рима, данных в работах известных античных авторов. Эти знамения и предсказания рассматриваются, как важная составная часть идеологического обоснования значимости правителей и их легитимности, которая по верованиям современников обязательно должна была подтверждаться знаками мистического характера.
Как известно, знамения и пророчества играли немалую роль в древней, да и более поздней истории человечества и при этом на протяжении столетий занимали существенное место в работах, которые принято относить к историческим. То есть наряду с описанием событий, историчность которых, как правило, в принципе не оспаривается, древние авторы постоянно упоминают то, что с позиций «строго научного мышления» должно бы быть отнесено к области фантазии. Правда, тут встает непростой вопрос: на основании чего мы одни (очень часто непроверяемые сообщения) относим к разряду достоверных, а другие к плодам человеческой фантазии или намеренного вымысла?
Оставив в стороне этот вопрос, требующий особого рассмотрения, сосредоточимся лишь на характерных особенностях знамений и предсказаний в жизнеописаниях трех крупнейших исторических фигур античной истории, данных известнейшими авторами рубежа эпох и начала нашей эры. Тит Ливий (59 г. до н.э. – 17 г. н.э.) – историк времен Августа. Согласно составленному немецкими исследователями, «Словарю античности», близкий к императору, но никогда не занимавшийся политической деятельностью Ливий – «первый крупный римский историк, не обладавший опытом политика или военачальника… Начиная с эпохи Возрождения, он считался крупнейшим» историком Рима, и, хотя оценка его работа породила немало споров, «современные историки вновь вернулись к прежней оценке литературно-художественных и исторических достоинств сочинений Л». (1, с.с., 314 – 315) Светоний же (Гай Светоний Транквилл, живший несколько позже (ок.70-го ок. 140 гг), напротив, не только «служил при дворе императора Траяна, но при Адриане был и начальником императорской канцелярии.
«Впав в немилость и отставленный от дел, посвятил себя писательской деятельности». К сожалению, из его работ в полном виде сохранилось лишь жизнеописание двенадцати императоров («Жизнь двенадцати цезарей».
Нуму Помпилия римская традиция называет вторым царем древнего Рима и связывает с его именем проведение целого ряда серьезных реформ и преобразований. Юлий Цезарь и Октавиан Август крупнейшие исторические деятели, с которыми напрямую связано превращение Рима из республики в империю.
Рассмотрение знамений и предсказаний, касающихся их жизни и деятельности интересно тем, что позволяет нам углубиться не просто в историю событий, а в историю человеческого духа, включая и определенные стереотипы мировосприятия и разнообразные способы использования этих стереотипов и особенностей мировидения в целом в конкретных политических целях.
В описании Ливия, происходивший из среды сабинян, Нума Помпилий в свое время «славился благочестием и справедливостью… и был величайшим, насколько тогда это было возможно, знатоком всего божественного и человеческого права» [2,сс.25 -26]. Имя Нумы было настолько легендарным, что наставником его (правда, по мысли самого Ливия «ложно») называли самого Пифагора.
Подобно варягам русских летописей, Нума был приглашен в город, где ему суждено было править. Однако правлению предшествовали гадания. Следуя в этом за основателем города Ромулом, римляне обратились к ауспициям – гаданиям по полету птиц. Гадание, совершаемое авгуром, чья должность считалась почетной и государственной, выглядело так: Гадатель «привел Нуму в крепость и усадил на камень лицом к югу. Авгур с покрытой головой сел по левую его руку, держа в правой руке кривую палку без единого сучка, которую называют жезлом. Помолившись богам и взяв для наблюдения город с окрестностью, он разграничил участки от востока к западу; южная сторона, сказал он, пусть будет правой, северная – левой; напротив себя, далеко, насколько хватает глаз, он мысленно наметил знак. Затем, переложив жезл в левую руку, а правую возложив на голову Нумы, он помолился так:
«Отец Юпитер, если боги велят, чтобы этот Нума Помпелий, чью голову я держу, был царем в Риме, яви надежные знаменья в пределах, что я очертил». Тут он описал словесно те предзнаменованья, какие хотел получить. И они были ниспосланы, И Нума сошел с места уже царем.
Получив таким образом царскую власть, Нума решил город, основанный силой оружия, основать заново на праве, законах, обычаях» [2,с.26].
Среди, отмеченных Ливием, славных дел Нумы числились и связанные с особым вниманием к религии. Он назначал жрецов, «хотя многие священнодействия совершал (и) сам» Сам расписал жертвоприношения, «указав, с какими именно жертвами, по каким дням и в каких храмах должны они совершаться и откуда должны выдаваться потребные для этого деньги». Особо выделенный понтифик призван был «разъяснять не только чин служения небожителям, но и правила погребенья, и способы умилостивить подземных богов, а также какие знаменья, ниспосылаемые в виде молний или в каком-либо ином образе следует принимать в расчет и отвращать. А чтобы их получать от богов, Нума посвятил Юпитеру Элицию (от лат «элицере» -«связывать с помощью магических действий, заклинать») алтарь на Авентине и чрез птицегадание, вопросил богов, какие знамения должны браться в расчет».
По Ливию, это делалось для того, чтобы «в божественном праве ничто не поколебалось от небрежения отеческими обрядами и усвоения чужеземных».
Кроме того, Ливий упоминает рощу с ключом, бьющим из темной пещеры. Рощу, куда Нума ходил без свидетелей, «будто бы для свидания с богиней» [2. с.28].
Уже здесь привлекает внимание акцент на социальной значимости гаданий и магических действий. Они призваны санкционировать и обеспечивать стабильность «отеческих обрядов», воспринимаемых, судя по логике миросозерцания людей того времени, как основа стабильности и общественного порядка.
А теперь сопоставим упомянутое с тем, что приводится в жизнеописаниях Цезаря и Октавиана у Светония.
Показательно, что уже знаменитый переход Рубикона, реки, отделявшей провинцию, которая принадлежала Цезарю по праву, от прочих римских владений и, прежде всего, самого Вечного Города, по описаниям, сопровождался знамением. Как пишет Светоний, достигнув Рубикона, Цезарь «помедлил и, раздумывая, на какой шаг он отваживается, сказал, обратившись к спутникам: «Еще не поздно вернуться, но стоит перейти этот мостик, и все будет решать оружие».
Он еще колебался, как вдруг ему явилось такое видение. Внезапно поблизости показался неведомый человек дивного роста и красоты: он сидел и играл на свирели. На эти звуки сбежались не только пастухи, но и многие воины со своих постов, среди них были и трубачи. И вот у одного из них этот человек вдруг вырвал трубу, бросился в реку и, оглушительно протрубив боевой сигнал, поплыл к противоположному берегу. «Вперед, воскликнул тогда Цезарь, вперед, куда зовут нас знаменья богов и несправедливость противников! Жребий брошен!» [3, с.15].
Что это было: заранее продуманная инсценировка, своего рода «рояль в кустах» или более поздняя легенда, вплетенная в ткань исторических событий, либо нечто иное, мы уже едва ли узнаем наверняка. Но очевидно, что такое видение появилось в принципиально нужный момент для Цезаря и в нужном для него месте. В этом описанное напоминает обрисованную Геродотом картину начала победной для греков битвы при Платеях, когда, осыпаемые стрелами персидских всадников, греки терпеливо ждали, потому что сзади войск цари спартанцев и жрецы ждали момента, когда же боги соблаговолят дать благоприятный знак для вступления в бой. Когда же подходящий момент наступил, появился и должный знак, греки атаковали противника и победили…
Здесь для исследователя помимо прочего крайне важно и взаимопереплетение верований и такого их использования в политической борьбе, которое в огромной мере основано на широчайшем диапазоне толкований всего того, что относилось к знамениям. Так, согласно Светонию, Цезарь, увидевший в храме Геркулеса статую Александра Великого, задумался над тем, что сам к его возрасту еще не совершил ничего грандиозного. «На следующую ночь его смутил сон – ему привиделось будто он насилует собственную мать…» Казалось бы, это – чудовищный знак тех преступлений, которые ждали Цезаря в будущем, а, значит, об общественном признании и великой славе и нечего было мечтать. «…но, продолжает Светоний, толкователи еще больше возбудили его надежды, заявив, что сон предвещает ему власть над всем миром, так как мать, которую он видел перед собой, есть ничто иное, как земля, почитаемая родительницей всего живого» [3, с.7].
Перед нами замечательный образец использования софистической по своей сути игры в политических целях.
О том, что поверья для Цезаря были лишь инструментом, говорит и следующий фрагмент из трактата Светония: «Никогда никакие суеверия не вынуждали его отступить или отложить предприятие. Он не отложил выступления против Сципиона и Юбы из-за того, что при жертвоприношении животное вырвалось из его рук. Даже, когда он оступился, сходя с корабля, то обратил это в хорошее предзнаменование, воскликнув: «Ты в моих руках. Африка!» [3,сс.24 -25].
По Светонию, «он дошел до такой заносчивости, что когда гадатель однажды возвестил о несчастном будущем – зарезанное животное оказалось без сердца, то он заявил:
«Все будет хорошо, коли я того пожелаю; а в том, что у скотины нет сердца, ничего удивительного нет» [3,с.29].
В тех же случаях, когда фехтовать толкованиями было некогда или, казалось, неуместным, могла использоваться и грубая сила. Так, когда Цезарь «внес законопроект о земле, а его коллега остановил его, ссылаясь на дурные знаменья, он силой оружия прогнал его с форума. На следующий день тот подал жалобу в сенат, но ни в ком не нашел смелости выступить с докладом о таком насилии…» [3, с.18. О том, что Юлий Цезарь в период своего консульства нарушал «знамения и запреты» упоминается и на с.15].
В то же время для самого Светония предсказания и знамения – такая же данность, такая же составляющая исторических событий, как для нас сегодня картинки, рисуемые СМИ. Так, по его словам, «приближение насильственной смерти было оповещено Цезарю самыми несомненными предзнаменованиями. За несколько месяцев перед тем новые поселенцы, выведенные по Юлиеву закону на Капую, раскопали там древние могилы, чтобы поставить себе усадьбы… и вот в гробнице, где по преданию был похоронен основатель Капуи, Капий (упомянут в «Энеиде»… о его родстве с Юлиями ничего не известно, поэтому многие принимают чтение «потомок Юла» [М.Л.Гаспарян. Примечания. – Там же, с.289], они нашли медную доску с греческой надписью такого содержания: когда потревожен будет Капиев прах, тогда потомок его погибнет от рук сородичей, и будет отмщен великим по всей Италии кровопролитием. Не следует считать это басней или выдумкой: так сообщает Корнелий Бальб, близкий друг Цезаря. А за несколько дней до смерти Цезарь узнал, что табуны коней, которых он при переходе Рубикона посвятил богам и отпустил пастись на воле, без охраны, упорно отказываются от еды и проливают слезы. Затем уже накануне этого дня в курию Помпея влетела птичка королек с лавровой веточкой в клюве, преследуемая стаей разных птиц из ближней рощицы, и они ее растерзали. А в последнюю ночь перед убийством ему привиделось во сне, как он летает под облаками, а потом, как Юпитер пожимает ему десницу; жене его Кальпурнии снилось, что в доме их рушится крыша, и что мужа закалывают в ее объятиях; и двери в спальню внезапно сами собой распахнулись настежь.
Из-за всего этого, а также из-за нездоровья он долго колебался, не остаться ли ему дома, отложив свои дела в сенате. Наконец, Децим Брут уговорил его не лишать своего присутствия многолюдное и давно ожидающее его собрание, и он вышел из дома уже в пятом часу дня (примерно в 10 – 11 часов, после рассвета). Кто-то из встречных подал ему записку с сообщением о заговоре; он присоединил ее к другим запискам и держал в левой руке, собираясь прочесть. Потом он принес в жертву нескольких животных подряд, но благоприятных знамений не добился, тогда он вошел в курию, не обращая внимания на дурной знак и посмеиваясь над Спуринной за то, что вопреки его предсказаниям, иды марта наступили и не принесли никакой беды. «Да пришли, но не прошли», ответил тот» [3.сс.31 – 32].
После же того, как Цезарь был убит заговорщиками, «он был сопричтен к богам не только словами указов, но и убеждением толпы», а Августом в честь его обожествления были устроены игры. По Светонию, во время этих игр в небе семь ночей подряд сияла хвостатая звезда, «и все поверили, что это душа Цезаря, вознесенного на небо» [3, с,34].
Сопоставим теперь с записанным то, что сказано об Августе.
Во-первых, и здесь мы видим достаточно свободное отношение Августа к предсказаниям и готовность ради практической целесообразности пожертвовать точностью ритуала. Так, «будучи военачальником в одной пограничной войне, он приносил однажды жертвы Марсу, как вдруг пришла весть о набеге врагов: выхватив из огня внутренности жертвы, он рассек их полусырыми, пошел в бой и вернулся с победой» [3, с.35]. До этого же внутренности жертвы «должны были приноситься божеству сваренными» [3, с.290]. Октавиан же, не отказываясь целиком от церемонии, посвоему завершил ритуал, создав тем самым прецедент, после которого появилось «общественное постановление, чтобы и впредь жертвенные внутренности приносились Марсу таким же образом, а остатки жертвы отдавались Октавиям» [3, с.35].
Судя же по сохранившимся описаниям, он готов был и бросить прямой вызов определенному богу. По Светонию, были те, кто ставил Августу «в вину» то, что, «когда буря погубила его флот, он будто бы воскликнул, что наперекор Нептуну он добьется победы, и на ближайших цирковых празднествах удалил из торжественной процессии статую этого бога» [3, с.36]. Тем самым напомнив любителям истории знаменитую историю с персидским царем Ксерксом, приказавшим высечь море после того, как буря разметала мост, составленный из кораблей.
Пренебрег он обычаем и когда, после гибели его противников Антония и Клеопатры, «молодого Антония, старшего из двух сыновей, рожденных Фульвией, после долгих и тщетных молений искавшего спасения у статуи божественного Юлия, … велел оттащить и убить» [3, с.41].
При Августе велось активное строительство храмов и возросло количество жрецов, но при этом, когда он лично принял сан великого понтифика, то «велел отобрать повсюду и сжечь все пророческие книги – греческие и латинские, ходившие в народе безымянно или под сомнительными именами, числом свыше двух тысяч. Сохранил он только сивиллины книги, но и те с отбором; их он поместил в двух позолоченных ларцах под основанием храма Аполлона Палатинского» [3,с.47. Книги эти погибли при пожаре 83-го г. -№., с.293].
Что касается «суеверий» или того, что обозначено этим словом, то, как человек своей эпохи, отнюдь не отрицал их целиком. Боялся грома и молнии. «Большое значение» придавал сновидениям. «В битве при Филиппах, пишет Светоний, он по нездоровью не собирался выходить из палатки, но вышел, поверив вещему сну своего друга, и это его спасло, потому что враги захватили его лагерь и, думая, что он еще лежит на носилках, искололи и изрубили их на куски. Сам он каждую весну видел сны частые и страшные, но пустые и несбывчивые, а в остальное время года они бывали реже, но сбывались чаще. После того, как он посвятил на Капитолии храм Юпитеру Громовержцу и часто в нем бывал, ему приснилось будто другой Юпитер, Капитолийский, жалуется, что отбивают у него почитателей, а он ему отвечает, что Громовержец, стоя рядом, будет его привратником; и вскоре после этого он украсил крышу Громовержца колокольчиками, какие обычно вешались у дверей. Под впечатлением другого ночного видения он каждый год в один и тот же день просил у народа подаяния, протягивая пустую ладонь за медными монетами…» Последнее считалось способом предотвращения мести судьбы.
«Некоторые приметы и предзнаменования он считал безошибочными. Если утром он надевал башмак не на ту ногу…, это было для него дурным знаком; если выпадала роса в день его отъезда в дальний путь по суше или по морю, это было добрым предвестием быстрого и благополучного возвращения. Но больше всего волновали его чудеса… Соблюдал он предосторожности и в определенные дни: после нундии (базарные дни в римской неделе, насчитывавшей 9 дней) не отправлялся в поездки, а в ноны не начинал никакого важного дела; правда, Тиберию он писал, что здесь его останавливает только недоброе звучание слова «ноны» (начало слова: «нон» «нет» [3, с.71]. Но здесь мы выделили лишь то, что отнесено к субъективному восприятию самого Августа. Что же касается «знаков, данных обществу», то есть того, что древние относили к собственно «объективной реальности», то они усыпают жизнеописание Августа не менее, чем и ряд иных жизнеописаний. Так в Велитре «некогда молния ударила в городскую стену, и, согласно представлениям древних, «последующие события показали, что это знамение предвещало могущество Августа». По Светонию, и накануне рождения Августа (за несколько месяцев), свершилось чудо, возвещавшее, «что природа рождает римскому народу царя. Устрашенный сенат запретил выкармливать детей, которые родятся в этом году; но те, у кого жены были беременны, позаботились, чтобы постановление сената не попало в казначейство: каждый надеялся, что знамение относится к нему...» Один же из римских авторов в пересказе Светония сообщал, что Атия (будущая мать Августа) однажды в полночь пришла для торжественного богослужения в храм Аполлона и осталась там спать в своих носилках, между тем как остальные матроны разошлись по домам; и тут к ней внезапно скользнул змей, побыл с нею и скоро уполз, а она, проснувшись, совершила очищение, как после соития с мужем. С этих пор у нее на теле появилось пятно в виде змея, от которого она никак не могла избавиться, и поэтому больше никогда не ходила в общие бани: а девять месяцев спустя родился Август и был по этой причине признан сыном Аполлона. Эта же Атия незадолго до его рождения видела сон, будто ее внутренности возносятся ввысь, застилая и землю и небо, а ее мужу Октавию приснилось будто из чрева Атии исходит сияние солнца».
Предсказания о грядущем величии Августа прозвучали и после его рождения. Так в день, когда тот родился один знатный римлянин «объявил, что родился повелитель всего земного круга». Позже такой же ответ отцу дали жрецы, когда тот совершил гадание в священной роще во Фракии; «в самом деле, когда он плеснул на алтарь вином, пламя так вспыхнуло, что взметнулось выше кровли, до самого неба – а такое знамение у этого алтаря было дано одному лишь Александру Великому, когда он во сне приносил жертвы. И в ту же ночь во сне Октавий увидел сына в сверхчеловеческом величии, с молнией, скипетром и одеянием Юпитера …, в сверкающем венце, на увенчанной лаврами колеснице, влекомой двенадцатью конями сияющей белизны» [3, сс.70 -71].
Обилие знамений и пророческих сновидений заполняет и рассказ о детстве и юности Октавиана. Здесь и таинственное ночное перемещение младенца из колыбели в самую высокую башню дома, и чудесные сны знатных римлян, включая и знаменитого Марка Цицерона, и чудеса, творимые самим мальцом: «Только научившись говорить, он однажды в дедовой усадьбе приказал замолчать надоедливым лягушкам», которые, по слухам, с тех пор там больше не квакали [3, с.71.
Даже тот факт, что Цезарь выбрал именно Августа среди прочих, связывают со знамением: «При Мунде, когда божественный Юлий вырубал лес для будущего лагеря, он увидел среди деревьев пальму и велел сохранить ее, как предвестие победы; а пальма внезапно пустила побег, который за несколько дней так разросся, что не только сравнялся с материнским стволом, но и покрыл его своей тенью; и в ветвях у него появились голубиные гнезда, хотя эти птицы больше всего не любят жесткой и грубой листвы, именно это знамение, говорят, и побудило Цезаря назначить своим преемником внука своей сестры вперед всех остальных» [3,сс.71 – 72].
Не обойдена и астрология. По Светонию, знаменитый астролог Феоген, предвидя великое будущее Октавиана Августа, «вскочил и благоговейно бросился к его ногам. С тех пор Август был настолько уверен в своей судьбе, что даже обнародовал свой гороскоп и отчеканил серебряную монету со знаком созвездия Козерога, под которым он был рожден» [3,с.72 . Комментатор отмечает, что здесь Светоний не точен… См.3, с.229].
По описаниям, знамения сопровождали и последующую жизнь Августа, и саму его смерть с последующим обожествлением, которые, по Светонию, «были предсказания самыми несомненными предзнаменованиями [3, с.72 – 73].
Приведенные примеры из хорошо известных. Историки и религиоведы многократно отмечали связь античных верований и религиозных церемоний с социальнополитической жизнью и непосредственно с борьбой за власть и ее санкционированием. И, тем не менее, специальное вычленение именно обозначенной темы представляется оправданным и сегодня.
Какие же предварительные, но основанные не только на приведенных данных, а и уже известных исследованиях мы вправе сделать?
Первое – это то, что при всем изменении ряда поверий и различии отношения к верованиям, воспроизводимые здесь древние тексты написаны людьми, для которых пророчества и знамения были неотъемлемой частью исторической реальности. Само их существование было для древних авторов столь же несомненным, как для миллионов наших современников гибель нью-йорских башенблизнецов, существование международного терроризма, птичьего гриппа и т.д., и т.п.
Но при этом тексты наглядно демонстрируют, что непосредственно в политической борьбе знамения и пророчества играли служебную роль. Роль эта проявлялась двояко. С одной стороны, знамения появлялись всегда, когда этого требовала ситуация. И, если достоверность их появления мы проверить не в силах, то несомненным остается то, что историография, сам образ мысли той эпохи требовали включения описаний этих знамений в историческое повествование. С другой же стороны, уже сами толкования упоминавшихся в источниках знамений, сновидений и т.д. демонстрируют изумительную виртуозность: толкователи знамений владеют своим искусством не менее эффектно, чем экранный д, Артаньян шпагой.
Так, например, какой знак Вы бы увидели, став свидетелями события, описанного Светонием: «Когда он (Август) впервые надевал тогу совершеннолетнего, его сенаторская туника разорвалась на обеих плечах и упала к его ногам…»? Попробуйте привлечь свою фантазию, представить себя современником Августа и дать ответ. – Наверняка, ответы могут быть самые разные, в том числе и с не очень благоприятными предсказаниями. А вот, по Светонию, «некоторые увидели в этом знак, что все сословие, носящее эту одежду, когда-нибудь подчиниться ему» [3,с.71]. И подобных примеров много.
Один из нагляднейших – уже упомянутое сновидение Цезаря, в котором он насиловал собственную мать. Будь это не сон, такое кровосмешение явилось бы чудовищным святотатством, как в случае с мифическим царем Эдипом, который волею рока вынужден был убить отца и жениться на собственной матери. После того, как на управляемый им город Кадм боги обрушили жестокие кары и Эдип узнал, что причина этих кар он, совершивший, пусть по неведению, но, нечто непростительное, он, потрясенный открывшимся, ослепил самого себя. Вполне понятно, что и сон такого рода можно было бы истолковать, как предвестие будущих преступлений и потрясения самих основ Закона. Но толкователи в описании пошли иным путем и превратили сон метафору, иносказание, зашифрованное послание из будущего.
Любопытно, что при этом сама логика «расшифровки», хотя и кажется причудливой, однако не зиждется на пустом месте. Дело в том, что, как показано в этнорелигиоведческих работах еще 19-го века, у некоторых древних работах существовал обычай пролития мужского семени на землю – мать, с тем, чтобы магическим образом увеличить ее плодородие. В трансформированном виде этот обычай сохранился надолго и мог являть собой ритуальное совокупление мужа и жены прямо на земле. Хотя буквальное его повторение могло решительно осуждаться еще в ветхозаветные времена, о чем свидетельствует библейская история Онана (отсюда слово «онанизм»), который, отказавшись оплодотворить лоно вдовы брата, пролил свое семя наземь, видимо, следуя тем самым древнему поверью и соответствующему ему действу, категорически осужденному в Библии. Здесь мы не можем утверждать, что древнеримские толкователи сна опирались на поверья такого рода. Можем только предположить, что они были им известны. Во всяком случае, так или иначе, такие рассказы свидетельствуют о том, что для жрецов и иных толкователей знамений, сновидений и пророчеств все перечисленное было своего рода элементами конструктора-лего, из которых они сооружали то, что требовалось сообразно обстоятельствам.
Таким образом, мы видим, что древние тексты являют нам разнообразие приемов манипуляции знамениями, направленной на получение необходимого результата. И это – второе.
Третье – это готовность регулировать потоки информации или того, что относилось к таковой. Вспомним: тот же Август повелел уничтожить подавляющее число пророческих книг, ставших особенно популярными в годы смут и гражданских войн. Он приказал это сделать, потому что понимал, какое влияние на умы людей могут оказывать предсказания и то, что мы сегодня наукообразно называем «прогнозами».
Интересно, что несколькими столетиями ранее при становлении древнекитайской империи Цинь Ши Хуанди, высочайшим приказом последнего предписывалось сжечь все книги за исключением книг по гаданию, растениеводству, медицине и Циньских хроник, позволявших сохранить лишь определенные сведения исторического характера и определенное ее видение.
Иными словами, Август стремился распространить свое влияние на будущее, Хуанди – и на прошлое, вместе же они пытались взять в свои правящие руки само Историческое Время с тем, чтобы, цензурируя, процеживая сквозь сито целесообразного прошлое и будущее (или, по крайней мере, представления о том и о другом) освящать и легитимизировать настоящее....
Но и этим борцы за власть и самоутверждение на ее вершинах не ограничивались. Сама логика этой борьбы могла вести их дальше. Отсюда вытекает четвертое.
Четвертое это наглядная демонстрация готовности сильных политических деятелей переступать через жесткие нормы обычаев в тех случаях, когда это требовала жесткая целесообразность, вытекавшая из конкретной ситуации.
Итак, мы видим, что знамения, пророчества, рассказы о чудесах, церемонии, ритуалы играли колоссальную роль в санкционировании и сакрализации властей и статуса представителей высших сословий. В целом это достаточно хорошо известно. Однако механизмы и ритмика процессов такой сакрализации, вычленение ее форм, приемов и функций на разных стадиях и при разных условиях продвижения наверх, к власти, закрепления этой власти и ее передачи (одна из форм такой передачи и сакрализации самого института императорской власти – посмертное обожествление императоров Рима) – это то, что еще нуждается в развернутом анализе, таком анализе, который помогает нам полнее и глубже представить логику становления, развития и трансформации институтов власти.
ЛИТЕРАТУРА
- 1.Словарь античности. Пер. с нем. – М.: Прогресс, 1989.
- 2.История Рима от основания города. – Т.1. – М.: Наука, 1989.
- 3.Светоний. Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. – М.: Наука, 1964.