Статья представляет собой несколько критических размышлений, рожденных публикацией А.И.Беспалова в журнале «Вопросы философии» и посвящена проблемам диалектики власти, господства и подчинения, их многогранности и необходимости учета текучести и исторической изменчивости понятий, которые мы используем для анализа этих проблем.
Что касается отношения между господином и рабом, обозначаемого словом власть или, дабы подчеркнуть его ницшеанский оттенок, «воля к власти», то оно представляет собой ассиметричное отношение, которое, к тому же для одной из его сторон (раба) является внутренним, а для другой (господин) – внешним. Раб не только вторичен по отношению к господину (его самооценка следует из оценки, даваемой им господину), но раб, в отличие от господина, определяется как таковой не сам по себе, а не иначе, как из этого отношения. …
Предлагаемые размышления не столько даже критический отзыв, сколько реакция на некоторые из положений статьи А.И.Беспалова «Абсурд в политике и способы его рационализации», опубликованной в таком солидном журнале, как «Вопросы философии». (1, сс. 160 – 165). Для меня лично эта статья представляется показательной даже не столько сама по себе, сколько, как один из наглядных учебных примеров того, как, к сожалению, очень нередко диалектика начисто испаряется из современной философской мысли, а философия преображается в филосдоксию – в своего рода игру в бисер на поле кропотливо собранных чьих-то мнений и концепций, игру, которую не раз доводилось наблюдать и на самых, вроде бы, серьезных научных конференциях международного размаха.
Не будем касаться креативных моментов упоминаемой здесь статьи, равно, как Ницше и Делеза, от которых отталкивается автор. Перейдем к рассуждениям о власти, господстве и подчинении. Начнем с развернутой цитаты, которая уже сама по себе являет собой замечательный образец того, что можно использовать для анализа в подготовленной учебной аудитории: Итак, «симметричным него есть господин. Между тем, можно быть господином, не имея ни одного раба. Это обстоятельство даже закреплено в обыденном языке: обращаясь друг к другу, мы иногда произносим «господин», но при этом не имеем ввиду поставить в рабское положение ни себя, ни кого-либо другого. Словом, рабу необходим господин, но господин не нуждается в рабе». (1,с.161)
Что здесь рождает сомнения? Само использование и истолкование значения слов в качестве аргументации представляется совершенно неубедительным. Понятия, в том числе и такие, как «власть», «раб», «господин» текучи и исторически изменчивы, поэтому использование обыденного значения слова для обоснования тех или иных суждений крайне наивно. Ведь, закрепившееся со временем обращение «господин» или «господа» знак уважительного отношения к тем, к кому оно направлено. Но это вовсе не означает, что изначально слово «господин» не соотносилось со словами, означающими тех и то, над чем господствуют.
Для более же глубокого использования лингвистики и, соответственно, этимологии вообще было бы уместно и плодотворно – но это, естественно, не задача одной небольшой статьи коснуться сопоставительного рассмотрения упомянутых понятий и их эволюции, (если хотите – концептов данное обозначение более емко) в разных языках. Скажем, в русском «власть» связана с обладанием, тогда как в ином языке она может быть этимологически связана с силой… Точно так же и «раб». В русском здесь корневая основа «работы». То есть речь может идти лишь о том, кто занимается тяжелым и. возможно, грязным трудом. Никакого «симметричного» отношения с господством и господином тут явно не прослеживается. Однако зацикливаться на конкретных словах и здесь не резон. В русском языке зависимость, близкая по своей сути к рабской обозначалась в свое время словами «холопство», «холоп» (при желании можете поискать связующие нити со словом «холостяк»). Иными словами, использование слов в качестве аргументов, если только речь идет о науке, нуждается в большой осторожности, точности и учете социально-исторической изменчивости их значений.
Правда, мне могут возразить: «Но речь-то идет о Делезе и т.д.». Ведь этот уважаемый и «трендовый» мыслетворец «стремится продемонстрировать, что отношение, в котором стоят друг к другу господин и раб, не является диалектическим. У аристократа и стада нет абсолютно ничего общего, и потому различие между ними не подлежит снятию, оно даже не представляет собой отношения противоположностей. Кто-то мог бы возразить, что у обоих есть одно основание для самооценки – господин. Однако в действительности оно разное: для господина это Я, а для раба – Другой». (1, с.161)
А дальше что? – «Если вслед за Делезом и Ницше мы попытаемся строго помыслить политическое, как чистую множественность и определяем власть, как генеалогический момент активных и реактивных сил, то следует признать выраженную в формулах господина и раба непродуцируемость аристократизма и стадности к некой общей для них инстанции. Быть субъектом политики вне архетипа демократии означает быть господином или рабом, но никогда ни тем, ни другим одновременно» (Разрядка моя – Ю.Б.).
Выходит, что власть – как то, что устанавливается между господином и рабом в высшей степени абсурдное отношение. Предельно заостряя позицию, можно было бы сказать, что это такое отношение, в котором парадоксальным образом состоит лишь одна из двух его сторон. Раб есть лишь постольку, поскольку есть господин, и все помыслы раба вращаются вокруг его повелителя. Между тем, как господин может даже не помнить в точности, сколькими рабами он владеет. Странная ассиметричность власти – правда, в несколько ином аспекте – находит свое выражение и в обыденных представлениях, и в повседневной речи…» (1,с.162)
Как и все последующее, перед нами эффектная схема, но схема очень далекая и от реальной истории, и от современной жизни.
Ницше, Делез и прочие, сколько бы хвороста они не бросали в топку общечеловеческой мысли, могут думать, что угодно, но их мысли и схемы – отнюдь не копии реальности. Напротив, когда мы чересчур углубляемся в чейто идеальный мир, в его платновскибеконовскую «пещерку» – будь то Делез или Маркс, мы, увы, слишком уж часто забываем о мире как таковом, мире в целом, принимая, почти по Платону мысли-тени за контуры реальности, как таковой.
Обозначу пунктиром лишь пару явных несоответствий.
Первое: разведенные, как полюса магнита, аристократ и стадо – лишь образы и, отчасти, грани реальности, но далеко не вся реальность. И аристократы, и «стада» многослойны, а иерархия в развитых социумах многоступенчата. Это азбука.
Второе. В реальной истории конкретные люди, и даже целые социальные слои могли и могут многократно и многовариантно быть и господами, и рабами. Все определяется спецификой отношений и, зачастую сложными и давно исследуемыми историками системами взаимозависимостей и соподчинений. Тот же визир раб халифа, но господин над подчиненными – и т.д., и т.п. Те же кшатрии, дворяне в целом ряде отношении куда менее свободны в выборе форм своего поведения, нежели иные из тех, кто стоит ниже них. Это особая тема. Но вспомним, хотя бы, «Бхгавадгиту», где Кришна не просто побуждает Арджуну идти в бой, но и стремится доказать тому, что у него, по сути, нет выбора. Это – особая тема. Добавим только, что в русском языке «раб» это еще и «невольник». Добавим, и окажемся перед еще одним головокружительным поворотом проблемы, когда погибает «поэт – невольник чести». Поэт с душой свободного творца, который, однако, в светской обыденности не в силах (да и не считает должным) переступить через «обычай – деспот меж людей».
И, наконец, самое главное – третье. Отношения рабов и господ в реальности (а не в головах мыслителей), равно, как и всякие иные отношения, не могут быть ассиметричными в употребляемом здесь значении последнего слова. Знает ли господин или нет число своих рабов, но он кормится их трудом, он тысячами нитей зависимости связан с теми услугами, которые рабы или кто-то иной ему оказывает. Вспомним, опять-таки, строчки из замечательного пушкинского «Зимнего утра»: «… А, знаешь, не велеть ли в санки кобылку бурую запречь…». Вроде бы, перед нами выражение полного господства: «Не велеть ли…». Но, если вдуматься, обратной стороной такого господства оказывается и зависимость от того, кто, следуя повелению, способен и кобылку запрячь, печь протопить. Не случайно в истории мировой культуры многократно варьируется мысль работающих о том, что они кормят тех, без кого могли бы и обойтись. Мысль, в своей гротескной форме выраженная и в «они работают, а вы их труд едите», и в сказке Салтыкова-Щедрина о том, как один мужик двух генералов накормил. (Кстати, аналогичные высказывания мы слышим и на юго-востоке современной Украины, где, казалось бы, и речи нет о «господах» и «рабах», в привычном понимании слов, однако четко прослеживается острота проблем власти и зависимости).
Более того, сама эта многоступенчатость может быть не только относительно застывшей, но и подвижной. В этом плане крайне показателен эксперимент с небольшой группой мышей, которая была отделана водным пространством от островка с пищей. Одни из этих мышей – «аристократы» оставались на месте. Другие же приносили им пищу. Третьи игнорировали и тех и других и плавали за пищей для себя самих. Самое любопытное в эксперименте то, что подобное разделение сохранялось и при смене особей, причем при изменившемся положении вещей вчерашние аристократы могли оказаться в роли таскающих пищу «рабов»…
Но продолжим цитирование и перейдем к проблеме власти и насилия, которая, как представляется, тоже ставится не просто прямолинейно, но и антидиалектично. Перед нами цепочка постулатов и рассуждений: «Насилие и есть первый способ отправления власти, установления действительной и действенной связи между господином и рабом, первый способ рационализации политики».
«Рационализация через насилие» насильственное связывание, упорядочнивание и обоснование – отнюдь не оксиморон… Насилие – вовсе не дикая, слепая и безмолвная сила, чуждая разуму. Напротив, оно настойчиво апеллирует к разуму и требует слова, ибо насилие – это любое проявление силы, нуждающееся в оправдании, все остальное – либо благодеяние, либо естественный процесс. То, что требует оправдания – это не любое причинение боли и страданий. Действия врача подчас причиняют боль, но лишь капризные дети полагают, что он должен за это оправдываться. Необходимость искать оправдание возникает во всех случаях, когда то или иное проявление силы оценивается кем-либо негативно, как зло» (1, с.162).
Любопытные рассуждения, дающие немало пищи для мысли, в том числе и для мысли полемической. Но последуем дальше: «Именно так и воспринимается реактивной силой всякое пробуждающее ее от сна пробуждение активности. В глазах раба все действия господина направлены на то, чтобы причинять страдание другим. С этой точки зрения, источник наслаждения господина – унижение раба. Раб думает, что господин наслаждается, творя зло, поэтому подчинение ему по определению не может быть добровольным, а, значит, оно необходимо сопряжено с насилием. Аристократ и стадо в ницшеанской парадигме взаимно не разделяют ценности друг друга, поэтому любое их взаимодействие… осуществляется насильственным образом…» (1, сс.162 – 163)
Далее следует немало остроумного и, бесспорно, заслуживающего внимания. Но само сосредоточение на власти, как насилии, крайне упрощает проблему, напоминая знаменитое ленинское положение о государстве, как аппарате насилия. Конечно же, никакая власть, и, соответственно, власть государственная без насилия не обходится, но и только к насилию не сводится. Раб, зависимый совсем не обязательно думает о том, что господин настроен творить зло, о чем бы там не писали самые именитые и остроумные мыслители. Палитра человеческих чувств и размышлений куда многоцветней. Точно также, как и формы зависимостей и того, что в истории соотносили с рабством (патриархальное рабство, домашние рабы, крепостная дворовая челядь, рабы на плантациях, на галерах, крепостные крестьяне, которые по некрасовски вздыхают: «вот приедет барин, барин нас рассудит» и т.д., и т. п.)…
Интереснейшие и сконцентрированные в дальнейшем рассуждения увенчиваются схемой, где очерчены три способа рационализации власти. 1-й – опора на насилие, при которой для него каждый раз «изобретаются все более убедительные оправдания». 2-й – захват власти, посредством которого ограждают себя от насилия. И 3-й (Просвещенческая модель или способ)– «присоединиться к общественному договору и довольствоваться тем, чтобы, не унижая других, самому не быть униженным, но при этом смириться с необходимостью быть бдительным по отношению к любым попыткам узурпации власти, а также со всегда подстерегающим самомнением о том, что нам это действительно хорошо удается». Последнее трудно. Но означает ли трудное то, что невозможно? (1, с.163)
Красиво сказано. Но, возможно, и этой красивой схеме не достает диалектичности. Думается, что в реальности все три способа рационализации взаимопроникают один в другой, и интереснейшая и практически значимая задача исследований, которые в силу хода самой истории, никогда не могут быть окончательно завершены, дальнейшее изучение реальной диалектики проблем власти. Диалектики, которая, естественно, не может обходиться и без схем, но и не должна к ним сводиться.
ЛИТЕРАТУРА
- Беспалов А.И. Абсурд в политике и способы ее рационализации. – Вопросы философии. – 2011, №1.