Общая креативная природа и, одновременно, разнонаправленность современного литературного процесса свидетельствуют о жизнетворческом характере литературы суверенного Казахстана. Такому подъему предшествовало много политических и собственно литературных фактов. Исследователями единогласно признается, что именно 60-70 годы прошлого столетия подготовили почву для бурного расцвета литературной активности настоящего периода.
Правомерность выделения центральноазиатского хронотопа обусловлена общностью эстетической парадигмы в ближайшей истории народов стран, входящих в один территориально-идеологический локус. Вполне закономерно, на наш взгляд, что пространственно-временные характеристики реального и литературного текста, свойственные разным художникам в разных странах с общей исторической ментальностью, суммировались на хронотопном уровне произведений.
В художественной практике авторов, наиболее активно включившихся в литературный процесс Казахстана в 1960-70-е годы, разрабатывались адекватные художественные формы, способные отразить духовную жизнь народа. В проведении историкотипологических параллелей и жанровотематических «перекличек» в произведениях представителей казахской и узбекской литератур особый интерес представляет наличие общих духовно-нравственных ориентиров, отразившихся в едином модусе художественных поисков. Изучение поэтики хронотопа позволяет судить о миромоделирующем потенциале создаваемых в эти временные рамки произведений.
Разумеется, на творчество писателей не могло не повлиять само время, в которое они создавали свои произведения и которые впоследствии стали называть «эпохой застоя». По прошествии времени для поколения читателей этот «штамп» закрепился как негативный в характеристике произведений на производственную тему, лидирующую в литературном процессе рассматриваемого периода. Однако в исторической перспективе литературные процессы не представляются нам столь однозначными: происходила необходимая «лабораторная», черновая работа, подготавливающая высокохудожественные образцы произведений, впоследствии вошедших в советскую классику. Писателям рассматриваемого периода досталось сложное идеологизированное литературное наследство, и они взяли на себя смелость и ответственность литератора заново «открывать» события и лица, коим сами были свидетелями.
Первый общий взгляд на наличие типологических схождений в произведениях центральноазиатского ареала позволяет увидеть, прежде всего, жанровотематические и нравственно-эстетические параллели. Присутствие образа стихии в любых ее проявлениях и модификациях выполняет функцию ключевого символа некоей силы, ни от кого не зависящей. В сознании читателя ХХI столетия стихия ассоциируется как природный катаклизм, экологическая катастрофа, в философском плане – неизбежность, фатум, судьба. Для литературы того времени стихия – преимущественно образ борьбы, происходящей внутри человека, которая демонстрирует, как человек противостоит природной стихии и побеждает ее благодаря своей нравственной силе и гармонии. Стихия выступает своеобразным фоном, экстремальной ситуацией, имеющей служебную функцию своеобразного хронотопа, обозначая пространство и время, чтобы выявить нравственные резервы личности.
В 1970-90-е годы публикуются произведения казахстанских писателей: «Голубое марево» М. Магауина, «Пламя» З. Кабдулова, «Буран» Тостанова, «Схватка» И. Есенберлина, свидетельствующие об интересе казахстанской прозы к изображению нравственных качеств личности. Названия узбекских романов: «Совесть» («Диенат») и «Сокровище Улугбека» не содержат такой явной номинативной тенденции в передаче образа стихии, но в их содержании также основная коллизия – бескомпромиссная борьба героя с внешней силой, в которую он вовлечен ходом истории, отчасти стихийно. Улугбек борется против реакционных сил, которые возглавляет его собственный сын; Отакузи, отстаивая свои позиции, вступает в конфликт с окружающими его людьми. Острые конфликтные ситуации лежат также в основе произведений и других авторов: романа У. Хашимова «Где свет, там и тень», романа Х. Гуляма «Вечность».
Параллельные художественные процессы, происходившие в казахской и узбекской романистике данного периода, обнаруживаются в жанрово-тематических акцентах созданных в это время произведений. Большие эпические полотна становятся творческой лабораторией для авторов, делающих выбор именно на жанре романа, дающем свободу для раскрытия личности персонажа, эволюции характера на фоне противоречивых общественных коллизий времени. Синтетическая природа романа позволяет совмещать разные стилистические доминанты, такие, как лироэпическая, историко-приключенческая, любовная.
Сам выбор темы, связанный с современным историческим процессом, делает вполне уместным употребление риторических интонаций и патриотических политических формул. Вместе с тем, очевидна попытка писателей в изображении характера человека освободиться от односторонности, социального схематизма, надуманности. Стремление отобразить жизнь во всех ее противоречиях и сложностях лежит в основе лучших традиций узбекской литературы и отчетливо прослеживается в романистике 1970-х годов: в этот период узбекскими писателями было создано более чем 50 романов, цифра для того объема литературной продукции поистине колоссальная. Сдвиг от внешнего видения во внутренний свидетельствует о способности и автора, и его героя объективировать себя и осознавать собственное пристрастное видение, а также предполагает одновременно самоотстранение и приближение к природному миру.Автор уже не осознает себя исключительно частью этого «суетного» мира, а делает попытку возвыситься над ним. Таким образом, мы имеем кругообразную структуру, восходящую к желанию «автора» показать человека одновременно сопредельного природе и уклоняющегося от ее путей, что являет собой пример диалектики внешнего и внутреннего взгляда.
Какие бы аспекты и проблемы не поднимались в произведениях тех лет, будь это романы исторические, историкообщественные, нравственно психологические, – в центре их стоит человек с его ответственностью перед обществом, перед самим собою и своей совестью. Большое распространение получил в казахской и узбекской литературе жанр исторического романа, в центре которого жизнь конкретного, чаще исторического лица: «Доктор Дарханов» З.Шашкина, «Сокровище Улугбека»; немало произведений, являющихся плодом творческой фантазии писателя «Алмазный пояс» П. Кадырова, «Вечность» Х. Гуляма, «Где свет, там и тень» У. Хашимова, «Совесть» А. Якубова, но и в них налицо опора на историческую правду. Помимо социально-философских обобщений, присущих литературе этого периода, современный читатель, безусловно, заинтересуется судьбой отдельного человека, которая так тесно переплетается с судьбой народа.
Остановимся на текстологическом анализе романа Тахави Ахтанова «Буран». Тахави Ахтанов – представитель поколения казахских писателей, чья литературная биография складывалась в период Великой Отечественной войны. За роман «Буран» (1965) автор удостоен Государственной премии Казахской ССР имени Абая, произведение было переведено на немецкий, персидский языки, а также на языки народов СССР. В романе номинация заглавия – «буран», образ стихии – способствует передаче не только внешних перемен, связанных с конфликтами в процессе производства. Порой стихия персонифицирована и предстает как образ-персонаж, с которым герой вступает в поединок: «Упрямый, бесконечный ночной буран, оторвавший Коспана от всего живого в мире, гасит воспоминания и все дальше втягивает его в свою гигантскую зловещую воронку» [1].
В раскрытии характера своего современника, человека труда Ахтанов выбрал художественно верную интонацию, правдоподобно передающую нелегкую судьбу казахского чабана Коспана. Прежде всего, следуя жанрам устного народного творчества, характер главного героя раскрывается в параллели с картиной разыгравшейся зимней стихии. Прием не новый, но под пером мастера он высвечивает новыми гранями.
Пространство и время, очерченные границами природной стихии, локализуют и, одновременно, делают художественно объемными эмоции и размышления персонажа. Трехдневная борьба со стихией концентрирует внимание читателя на поведении героя, оставшегося один на один с обстоятельствами, которые он не в силах изменить. Вместо трафаретных патриотических фраз, которые, кстати, тоже имеются в тексте романа, размышления Коспана вполне достоверны, благодаря непритязательности о отсутствии претензий персонажа на роль героя. Открытием художника стала попытка показать «динамику мысли» персонажа, прежде всего, посредством внутренних монологов. Для современной Ахтанову литературной традиции это было новаторским приемом, благодаря которому характер его героя преодолевает статичность, клишированность литературных персонажей большинства произведений тех лет.
По-новому воспринимается и ставшая схематичной и обязательной антитеза «герой-труженик и руководитель консерватор». В романе Т. Ахтанова чабан Коспан противопоставлен «главному человеку района» Касбулату, причем избежать определенной заданности в раскрытии этого противостояния автору помогает функциональная насыщенность временных и пространственных характеристик. Героиантиподы показаны сначала друзьями, причем отношения эти складывались в сложное военное время: «Давняя дружба связывает простого чабана с его бывшим фронтовым командиром. Разумеется, дружба эта скреплена кровью, общей опасностью, общей борьбой, но существует между ними еще какое-то особое взаимное тяготение, какое-то душевное влечение, и это несмотря на то, что и на войне и после их разделяла субординация» [1].
Используя прием несобственнопрямой речи, автор пытается передать непростые отношения между героями:
«Впрочем, не всегда между Коспаном и Касбулатом были такие безоблачные отношения. Было время, когда Коспан не смел поднять глаза на друга, да и Касбулат старательно отводил взгляд при встречах. Еще и сейчас сердце Коспана болезненно сжимается, когда он вспоминает о тех временах, но он не злопамятен. Виноват ли в чем-нибудь Касбулат? Может быть, время виновато? Время прошло, и Касбулат вернулся к нему, вновь зовет его дружеской фронтовой кличкой «Верзила», бьет по плечу» [1]. Читатель заинтригован наметившимся конфликтом и ждет авторского комментария и сюжетной развязки.
Характер Касбулата ориентирован на идеологию приспособленчества, однако он не настолько статичен, как это может показаться на первый взгляд. Опять же посредством внутреннего монолога автор передает сомнения Касбулата и объясняет его постоянное стремление к общению с Коспаном: «И откуда у него появились эти склонности, не свойственные руководящим лицам, – уму непостижимо. Откуда бы ни взялись, – но ему всегда хочется видеть этого молчуна с его нерешительной, почти детской улыбкой. Всегда он чувствовал за его молчанием какую-то редкую душевную ясность. Даже смотреть на него приятно – в каждом движении сквозит что-то простое, мудрое и успокаивающее».
Свободного от идеологических шор и забот карьерного роста Коспана заботят в первую очередь нравственные ценности, которые дают герою основательность и в то же время возможность духовного обновления и развития. Ретроспективные описания трагического прошлого, воспоминания о войне и лишениях в плену, высвечивают стоические черты личности персонажа.
Он не останавливается на постоянной скорби и несправедливости, выпавших на его долю. Несломленный, Коспан способен двигаться дальше, заботясь о судьбе тех, кто рядом, а, значит, в целом о судьбе своего народа, своей многострадальной земли. Характер героя приобретает черты решительности, которых явно не хватало в его чабанской практике: «Он должен это сделать ради себя самого, ради своей жены, ради всех тружеников-чабанов, ради Каламуша! Каламуш его наследник, а что он оставит ему? Трупы овец, разбросанные по степи от Аттан-Шоки до Кишкене-Кумов? Передаст ему вековечную палку чабана и скажет: смирись, откажись от своей мечты, слушайся Касбулата и жуй свой хлеб?...» [1].
Хронотоп метельной Кузгунской степи становится своего рода отсчетом нового этапа в жизни ахтановского персонажа. С точки зрения пространственных отношений в романе обозначено, возможно, лишь пунктирно, несколько типов пространств: реальное и ретроспективное (хронотоп воспоминания), внешнее и внутреннее (переданное через несобственнопрямую речь), рациональное и эмоциональное. Автор выделяет как особое измерение нравственного бытия героя еще один тип пространства, связанный с поиском героем собственного «пространства души»:
«Коспан мучительно думает. Ему кажется, что мысли его должны проясниться, как проясняется после отстоя взбаламученная вода» [1].
Время же обуславливает происходящие события, и для каждой пространственной модели характерно «свое» индивидуальное время. Так тянется время для жены главного героя, ожидающей пропавшего без вести мужа, находившегося в плену:
«Дни тогда тянулись мутной безликой чередой. Лето сменяло весну, потом приходила осень, за ней следовала зима, а она только и делала, что таскала свои вонючие тюки. Тоска по Коспану померкла, потеряла свою остроту, превратилась в обычное уныние, тупое безразличие». Или в другом месте: «А для нее Коспан заполнил все время и пространство» [1].
Организует и определяет эмоциональный хронотоп произведения образ бурана как стихии, связанной с ментальностью, с пониманием состояния всей эпохи:
«Судьба словно издевается над Коспаном. Он мечтал найти хоть какой-нибудь ориентир, чтобы определиться в снежной мгле, и вот она вроде бы услужливо предлагает ориентир, да еще какой, но сколько вероломства в этой услуге!». Так и жизнь предложила однажды чабану свой ориентир, которого он держался долгие годы, чувствуя уверенность в своей правоте. Но, как показал буран, этого недостаточно: нужно отстаивать свою позицию и двигаться дальше.
Много миражей» оказалось в жизни Коспана, и наступило «время перемен»:
«Коспан задумывается. Что, если это не только молодые фантазии, а само время требует перемен? Разве он сам не думал сотни раз о чабанской судьбе?». Как только герой определился со своими изменившимися во время бурана нравственными ориентирами, «Пурга уже выбилась из сил. На востоке среди туч появились просветы». Противоборство человека с природой в образе неподвластной стихии заканчивается победой человека: «Стремительное неумолимое сползание к пропасти вдруг останавливает какая-то неведомая сила» [1].
Автор уже без всякого иносказания констатирует победу человека над стихией, и форма несобственно-прямой речи показывает, что к этому выводу пришел сам герой: «Пятидневный буран сделал Коспана другим человеком. Он больше не будет безответным теленком, он должен заполнить пустоту, забить зияющий провал в своей жизни» [1]. Так, характеристика хронотопа позволяет увидеть в произведениях казахстанского писателя Тахави Ахтанова художественные открытия и находки в изображении личности труженика в неоднозначный период истории.
Повествование в романе узбекского писателя Адыла Якубова «Совесть» [2] построено по принципу «причина – следствие
- причина», когда одно описываемое событие проистекает из другого и является источником третьего события. Подобный принцип позволяет придать произведению напряженный драматизм, выпукло отразить трагизм ситуаций и коллизий. В этом романе нет персонажей, жизненный путь которых был бы прост и легок, которые не были бы вовлечены в борьбу. Драматизм их жизни в бескомпромиссной борьбе. Примечательно, что роман А. Якубова «Совесть» был охарактеризован всесоюзной литературной критикой, как произведение, в котором нашли свое отражение проблемы застойного периода. Композиция
- это, как уже было сказано, способ организации всех компонентов художественного произведения, его сюжетной структуры, построения сюжетных линий, служащих наиболее полному раскрытию живых и ярких характеров.
Природа избранного автором сюжета исторического романа определяется содержанием изображаемого характера. В свою очередь создание героического характера раскрывается в постоянно меняющихся обстоятельствах и требует динамичных форм для передачи напряженных изменений, происходящих во внутреннем мире персонажа. Так, для раскрытия сложных, противоречивых характеров своих героев автор романов «Совесть» и «Сокровище Улугбека» вовлекает их в борьбупротивостояние за свои нравственные ценности.
Сюжеты романов 70-х годов отражают судьбы конкретных исторических личностей «Сокровище Улугбека» («Улугбек хазинаси»); немало произведений, являющихся плодом творческой фантазии писателя «Алмазный пояс» («Олмос камар») П. Кадырова, «Вечность» («Мангулик») Х. Гуляма, «Где свет, там и тень» («Нур борки, соя бор») У. Хашимова, «Совесть» («Диенат») А. Якубова, но и в них налицо опора на историческую правду.
Композиционное построение этих романов разнообразно: так в романе «Вечность» превалирует элементы детективного сюжета, в романе «Где свет, там и тень» присутствует приключенческий элемент. В романе «Вечность» («Мангулик») порой ощущается увлеченность автора внешней атрибутикой действия. В романе «Где свет, там и тень» («Нур борки, соя бор») поступки главного героя Шерзода полны драматизма, образ его антипода, Саки Сакиевича, также получился очень живым и достоверны.
Целый ряд ярких, запоминающихся произведений, написанных узбекскими романистами в 70-е годы, отличаются выразительными, правдивыми характерами героев. Десятки узбекских романов, созданных в эти же и последующие годы, не прошли испытания временем, в большей степени из-за неспособности адекватно передать меняющийся характер эпохи и личность героев, нравственно противостоящих времени и пространству, ограниченному идеологическим канонами. Лучшими стали те романы, в которых авторам, благодаря функциям хронотопа, воплотившего временные и пространственные характеристики эпохи, удалось создать типические характеры своих современников. Такие романы, как «Сокровище Улугбека» («Улугбек хазинаси»), «Совесть» («Диенат»), «Зодчий» («Меъмор»), «Алмазный пояс» («Олмос камар»), «Его величество человек» («Хазрати Инсон»), «Сорок пять дней» («Кирк беш кун»), при всей неоднозначности их идейно-художественного уровня, подготовили почву для узбекской романистики 80-х годов на историческую и современную тематику.
В основе центральазиатского хронотопа, на наш взгляд, не столько географическое и геополитическое пространство, сколько общность духовных ценностей, схожесть национальных традиций, родственность тюркских языков, образы восточной культуры. Особенности поэтики литературы Казахстана 1970-2000-х годов, проанализированные на примере текстуального анализа двух известных авторов Тахави Ахтанова и Адыла Якубова, позволяют выделить общие подходы в выборе жанра, образной системе, особенностях композиции, соответствия на уровне стиля.
Оба автора отдают предпочтение романному жанру, дающему большую свободу в изображении динамики переживаний персонажа. Природа романного жанра посредством хронотопа организует сюжетное время и пространство таким образом, что герой на глазах читателя через действия и сложную внутреннюю работу совершает духовное освоение пространства, которое он видит. Писатели прибегают к приему ретроспективного взгляда, посредством внутреннего монолога их персонажи как бы расширяют масштаб события, придают ему объемность. В основной хронотоп произведения входят хронотопы воспоминаний. Происходит движение вглубь истории – во времени и в пространстве, которое с ним слитно, проявлена идея неразрывного единства времени и пространства, сюжетообразующей функции хронотопа. Чтобы перенестись во времени, герою требуется «воззреть вокруг себя».
В структуре персонажной расстановки почти всегда присутствует резкое противопоставление героев-антиподов с различным моральным обликом. При этом авторы пытаются обойти схематизм строения отрицательных образов посредством несобственно-прямой речи. Образ стихии как состояния природы используется художниками для передачи эмоциональных потрясений героев: здесь природа важна не сама по себе – через нее показано духовное состояние не только отдельной личности, но и общего настроения нации.
Хронотоп произведения обладает метафоричностью и мифопоэтическим подтекстом. Время антропологично: оно олицетворяется, измеряется длиной исторической памяти. За счет этого время превращается в панораму зримых картин, то есть переходит в пространство. При этом активно используемый авторами миф или притча выступают в виде определенного культурного кода.
Специфика хронотопа в казахских и узбекских романах, начиная с 1970-х и вплоть до 1990-х годов, обнаруживается в контексте с ключевыми концептами центрально-азиатской культуры. Эстетическая рефлексия казахских и узбекских писателей, сосредоточенная на осмыслении нового предмета искусства, способах его изображения и роли художника-творца, отразила общие закономерности литературного процесса рассматриваемого периода.
ЛИТЕРАТУРА
- Ахтанов Тахави. Избранное. – Алма-Ата, «Жазушы», 1978. – Т. 2. Буран. Роман. – Индийская повесть. – Былое и настоящее. Рассказы, статьи, очерки, эссе.
- http://bibliofond.ru/view.aspx?id=454582#1