Лидеры казачества и авторы некоторых научных и научно-популярных публикаций определяют казачество в Казахстане как субэтнос, т.е. часть более крупного этноса, эволюционировавшая по логике естественно-исторических процессов — адаптации, аккультурации, интеграции, культуродиф-фузии и т.п. Если мы признаем верным данное определение, то это будет означать, что, во-первых, мы признаем исходное этническое единообразие казачества, а во-вторых — естественно-эволюционный путь становления и развития казачества в Казахстане как субэтноса. В таком случае мы должны будем признать, что в ретроспективе взаимоотношений казачества с казахами не имели места отношения, характеризуемые как отношения между победителем и побеждённым. То есть мы должны будем доказать, что со стороны казачества во взаимоотношениях с казахским населением в мирной хозяйственно-культурной практике не было проявлений социально-поведенческого императива, характеризуемого как «диктатура победителя».
Так ли было на самом деле? Можно ли говорить об исходном этническом единообразии казачества в Казахстане? Субэтнос ли казачество? Какова роль казачества в прошлом в социально-культурной эмпирии казахстанского гражданского общества в мирное время? Размышлениям на эти темы и посвящена настоящая статья.
На территории Казахстана в XVIII-начале XX вв. существовали Яицкое (позже Уральское), Оренбургское, Сибирское и Семиреченское казачьи военные формирования, из коих последние три — более поздние образования.
Первое документальное упоминание о существовании казаков на реке Яик относится к 1580 г. Кто они такие? Откуда они пришли на Яик? Для того чтобы получить ответы на данные вопросы, надо обратиться к событиям XV-XVI вв. В то время на месте бывшей Западно-Монгольской империи существовали Крымское, Казанское, Астраханское, Сибирское ханства и Ногайская Орда. Впоследствии именно это географическое пространство постепенно (XVI-XVII вв.) стало превращаться в собственно юго-восточный регион Российской империи.
Этническую структуру Крымского ханства составляли потомки древних насельников Крыма и Приазовья — тавры, скифы, сарматы, аланы, славяне. Затем в разное время сюда стали прибывать и переселенцы из других стран — греки, армяне, грузины, итальянцы, евреи, татары и др. Ханство возникло здесь в начале XV в. На протяжении последующих двух веков Крымское ханство в союзе с Османской империей постоянно противостояло Российскому государству.
Казанское ханство с середины XV в. держало под контролем всё Среднее Поволжье. Население ханства составляли жившие здесь издавна народы — татары, марийцы, чуваши, мордва, удмурты, западные башкиры. Это государство также вело до середины XVI в. постоянные войны с Россией. Длительная борьба шла также между Русью и Астраханским ханством (1459-1556), занимавшим области Нижнего Поволжья и предкавказские степи.
Активное участие в событиях тех времён принимала Ногайская Орда. Население составляли в основном кыпчаки, аргыны, мангыты, коныраты, восточные башкиры, татары и другие тюркоязыч-ные элементы, которые на протяжении весьма длительного периода постепенно (XVI-XVII вв.) инфильтрировались в составы казахов, башкир, крымских, казанских, астраханских, сибирских, касимовских татар, узбеков и т.д. Также время от времени в зависимость от ногайских правителей попадали мари, чуваши, мордва, удмурты и др.
Войны Московского княжества с названными этнополитическими образованиями в XVI-XVII вв., события внутри Московского государства в XV-XVII вв., а именно: жесточайшая борьба московских правителей с другими русскими княжествами в процессе централизации, сумасбродства Ивана IV, опричнина, усиление крепостничества, литовско-польско-шведско-русские войны конца XVI-начала XVII вв., приводили к тому, что массы людей, представители всех вышеназванных народностей, чтобы спастись от смерти, голода, рабства, бежали в районы, где как-то можно было укрыться, — в поймы рек, в камышовые заросли на Дон, Волгу, Яик, т.е. доступные водные артерии, на берегах которых можно было скрыться от преследователей, ловить рыбу, охотиться. Заниматься мирным созидательным трудом они не могли, ибо находились в бегах, скрывались. Поэтому были вынуждены поддерживать жизнь присваивающими формами хозяйствования.
Зафиксированное в документах (за 1580-1590 гг.) небольшое поселение казаков (всего около 500 человек) на реке Яик, на месте современного города Уральска, и являлось, очевидно, одним из таких стихийно возникших люмпенизированных полиэтнических образований. Данное казачье сообщество в конце XVI-начале XVII вв. не могло резко увеличиться в количестве и играть качественно значимую социально-политическую роль на правобережье Яика, ибо район этот контролировался в тот период Ногайской Ордой.
Но в результате политики самих же ногайских правителей в начале XVII в., точнее в первое десятилетие, стал возможным второй приток на Яик некоторого количества казаков. После того, как в 1556-1557 гг. Казанское и Астраханское ханства потерпели поражение в борьбе с Московским государством, Ногайская Орда уже вплотную почувствовала угрозу со стороны России. К тому же ногайские правители, несомненно, питали «злобу» и стремились отомстить Москве за поруганную честь и унижение. Ибо последний Казанский хан Жадигер (в русских источниках — Ядигер), последние правители Астраханского ханства Жанбыршы (русское — Ямгурчей) и Дербис (русское — Дер-быш), также потерпевшие унизительное поражение от русских в 1554-1556 гг., имели генеалогическую родственную связь с правителями Ногайской Орды, возводившими своё происхождение к знаменитому, полулегендарному хану Едиге. На прямую конфронтацию с Русью Ногайская Орда не могла пойти. Но и скрыто, и явно она поддерживала все внутренние и внешние силы, враждебные России. Так, в конце XVI-начале XVII вв. ногаи поддержали донских, волжских казаков, составлявших ядро повстанцев Ивана Болотникова, Лжедмитрия I и II, затем атамана Заруцкого с Мариной Мнишек. Примечательно участие в этих событиях на стороне войск И.Болотникова, затем Лжедмитрия II и Ораз-Мухаммеда, известного потомка в пятом поколении знаменитого казахского хана Джанибека, пленённого русскими в малолетстве, впоследствии посаженного самим Борисом Годуновым на престол Касимовского ханства.
Но вернемся к казакам, ногаям, Яику. Атаман И. Заруцкий и Марина Мнишек, потерпев сокрушительное поражение под Воронежем в схватке с войсками вступившего в тот год на престол царя Михаила Романова, в 1613 г. бежали в Астрахань с остатками волжских казаков. Они вынашивали идею: заручившись поддержкой астраханских татар, ногайских князей, персидского шаха Аббаса, втянуть в войну Турцию, т.е. объединить все силы, в той или иной степени враждебно настроенные против России. Но план этот, как известно, им не удалось осуществить. Они были вытеснены из Астрахани правительственными войсками в 1614 г. Затем с казачьими остатками, примерно в 600 душ, бежали на Яик, где их поддержали ногайские правители. Дальнейшая судьба их известна: Заруцкого казнили, посадив на кол. Марина Мнишек умерла в тюрьме, её четырёхлетний сын был повешен всенародно в Москве, а казаки разбежались по лесистым берегам Яика.
Последовавшие затем несколько десятков лет правления Михаила и Алексея Романовых в истории Русского государства были полны эпизодами борьбы с «буйными казацкими шайками, бродившими по России»1. Черкесы, «литовские люди» под начальством Захария Заруцкого, разный сброд под началом «полковника» Яська, беглые холопы под руководством атамана Баловня, татары, черемисы в Поволжье и Казани, также называвшие себя казаками, отряды Лисовского, под названием «лисовчики», банды некоего сибирского князька Араслана — вот далеко не полный перечень тех казачьих формирований, которые очень долго будоражили ситуацию внутри российского государства. Оторвавшиеся от своего родного первоначального семейного ядра, этнического окружения, охваченные инстинктом толпы, они оставляли весьма печальные следы по всей Руси. «С необыкновенной свирепостью они мучили людей, — пишет Н.Костомаров. — У них было обычною забавою насыпать порох людям в уши, рот и т. п. и зажигать»2. В Прионежье, после одного «разгула» шайки атамана Баловня, «... нашли 2325 трупов замученных людей и некому было похоронить их; другие найдены были дышащими, но страшно искалеченными» — такие сюжеты из исторических источников приводит Н. Костомаров3.
Правительство России применяло различные методы борьбы с этой страшной силой, родившейся в результате объективных и субъективных причин, сопровождавших историческую эволюцию российской государственности. Правительственные войска физически истребляли многих, казнили, вешали. Но ещё больше ссылали в Сибирь, выжигая на теле калёным железом букву «Б», что значило «бунтовщик», а другие всё бежали и бежали в укромные места на берегах Волги и Яика.
В середине XVII в., при сильно разорённом финансовом состоянии Московского государства, важнейшим источником пополнения казны становится Сибирь, точнее её меха. Строительство острогов, обложение коренных жителей Сибири ясаком не решали проблемы. Поэтому Московское государство, чтобы прочно привязать к себе Сибирь, принимало меры для того, чтобы «наполнить» этот регион «русским» этническим элементом. Естественно, что при таких ускоренных темпах заселения Сибири не так-то легко было найти людей, желающих переселяться в суровую даль из состава нормальной, сложившейся внутренней социальной структуры русского общества. Охотники находились в основном из среды «вольных», «гулящих» людей, т.е. казаков. Таков был источник второго, уже организованного притока казачества в Сибирь в начале и середине XVII в. Этот, слишком разнящийся в своих истоках этнический элемент, ускоренно христианизировался. В 1621 г. патриарх Филарет назначил в Сибирь первого архиерея, — архиепископа Киприана. Но, объединенные таким «указным» путем в понятие «русский», сибирские казаки не спешили превратиться в благоверных православных христиан, что в принципе закономерно. Патриарх Филарет в своей грамоте в 1622 г. укоряет служилых людей Сибири, т.е. казаков «... за то, что они не соблюдали положенных церковью постов, ели и пили с иноверцами, усваивали их обычаи, находились в связи с некрещеными женщинами, впадали в кровосмешения, брали себе насильно чужих жён, закладывали, продавали, перепродавали их друг другу; приезжая в Москву с казною, сманивали и увозили в Сибирь женщин»1.
Такова в самых общих чертах характеристика «служилого» люда, т.е. казачества, составившего ядро населения Сибири в середине и конце XVII в. Уже в начале XVIII в., по причине объективно-исторически ускорявшихся геополитических задач России на Азиатском Востоке, именно этот человеческий «материал» Сибири, ещё не успевший пройти необходимый долговременный социально-эволюционный путь на одном статичном географическом пространстве, вербует из своей среды войско — «Сибирское казачество», которое было призвано осуществлять цели и задачи России уже в отношениях с собственно казахами.
В конце XVII-начале XVIII вв. интересы России и Казахов взаимопересекаются и на Правобережье Яика. Как это происходит?
Этнический конгломерат Ногайской Орды постепенно раздроблялся на мелкие части. Татары, мордва, чуваши, мари, восточные башкиры и др. к началу XVIII в. полностью втягиваются в орбиту влияния России. Немалую роль здесь играет христианизация. Тюркоязычные компоненты ногайского этнополитического объединения (аргыны, кыпчаки, коныраты, частично мангыты) при его распадении тяготеют более к казахскому этническому массиву. Впоследствии, кочуя на тех же территориях, т. е. на территории Ногайской Орды, они входят в состав казахов. Отсюда и спорность земель между низовьями Едиля и Яика, в целом Правобережья Яика во взаимоотношениях России с казахами.
К тому времени, когда Россия вплотную подошла в указываемый район, часть казахов, которая была в составе Ногайской Орды (а до этого Золотой Орды), вне всякого сомнения, считала нижнее междуречье Едиля и Яика «своими» землями. Примером тому служат многочисленные сюжеты казахского фольклора — едиль-жаикского позднесредневекового эпико-поэтического комплекса. В них казахи воспевают заливные луга, пастбища, запах трав, ветры и тишь, солнце, грозу и многое другое, связанное с природой и своей жизнью в районах между Едилем и Яиком. Край этот казахи называют своей родиной, отчизной, домом, журтом, елем и проч.
Но Российское государство в XVIII в. уже не могло мириться с тем, что кочевники-казахи в определённое время года с большим количеством скота перекочёвывали на правый берег Яика, нарушая
тем самым и без того шаткую стабильность её юго-восточных рубежей, достигавшуюся с большим трудом в борьбе с башкирами, калмыками, татарами, чувашами и др. К тому же в начале XVIII в., как уже было сказано выше, вызревали геостратегические цели России на Азиатском Востоке в целом. Поэтому Россия вступала в переговоры с казахским нобилитетом — ханами, султанами, биями, батырами. Договоры с казахским ханом Младшего жуза Абулхаиром, достигнутые ценою использования низменных качеств и династийных амбиций этого человека, на практике не давали желаемых Россией результатов, т.е. казахская сторона не соблюдала условия договоров. Казахское кочевое общество — моноэтническое по сути, полицентристское по форме, не подчинялось каким-бы то ни было договорам, заключённым от имени одного или группы лиц, кем бы они ни были. Поэтому к концу 40-х годов XVIII в. Россия не добилась ни стабильности своего положения на юго-восточных рубежах, ни положительных результатов в осуществлении геостратегических задач. Казахи отчаянно сопротивлялись присутствию русских в Приуралье, Прикаспии, Прииртышье. Все эти так называемые «воровские набеги» казахов на русские укрепления на Урале, в Сибири, во множестве зафиксированные историческими источниками, — не что иное, как ожесточённое сопротивление казахов присутствию здесь казаков и занятию ими территорий, которые с точки зрения казахов являлись их родиной, их землёй.
Но вся загвоздка заключалась в том, что казахи-кочевники — народ бесписьменный. Они не ставили межевые столбы, дозоры, не фиксировали на бумаге своих границ. В такой ситуации российские администраторы в Оренбурге и Омске не могли не понять, что с большой выгодой для себя можно воспользоваться этим положением. Кроме того, кочевники статично проживают в орбите одного определённого района только в одно определённое время года: летом — в одном, осенью — в другом, весной — в третьем, зимою — в четвертом и т.п., хотя прекрасно знают свои районы кочевания по сезонам года и устно фиксируют их за той или иной общиной.
Российские администраторы на местах очень быстро уловили такое своеобразие миропонимания казахов, отношения к земле, к своим границам. Одни только фиксация на бумаге «прав» на земли казахов-кочевников и отметка межевыми столбами также не решали проблемы. Ибо казахи нарушали всякие письменные знаковые символы. Для них эти символы не значили ничего. Значит, выход был один, а именно — побыстрее «наполнить» приграничные с казахами юго-восточные районы живыми людьми, вооружить их, дабы они могли дать практический отпор казахам. Для этого, самое главное, надо было заинтересовать людей материально, чтобы они видели в этих землях свое благополучие, жизненную опору своего существования. Иначе невозможно было заставить кочевников-казахов подчиниться интересам России. Единовременными локальными военными действиями на том уровне военной техники этого добиться также было невозможно. Поэтому Россия и нашла такую силу, которою можно было «наполнить» приграничные с казахами районы. Это было казачество — оторванный от своих социальных и этнических корней разнородный людской «материал» с необузданным деви-антным поведенческим императивом.
В начале XVIII в. самих казаков на Яике и в других местах оказалось очень мало — всего 3196 душ обоего пола по переписи Захарова в 1728 г.4. Возникла необходимость их «изыскивать». В 1747 г. оренбургским губернатором И.И.Неплюевым был спроектирован так называемый «Запасный план»5, явившийся генеральной программой превращения казачества в орудие для подчинения казахов целям и задачам России. «И понеже то, — пишет И.И. Неплюев, предваряя свой проект, — к содержанию оного народа (казахов. — А.Б.) в страхе и послушании и к конечному пресечению всех спасаемых от него противностей наилутшее средство есть...». Такое «наилутшее средство» оренбургский губернатор и Сенат России увидели в резком увеличении количества казаков. Для этого решено было «призвать» донских, табынских, красноуфимских, нагайбатских, елдятских казаков, башкир, ставропольских крещеных калмыков, мещеряков, волжских калмыков, астраханских, сибирских татар и пр. Таким образом, в конце XVIII в., по переписи Медера (1801 г.), количество казаков на Урале уже было доведено до 28588 душ обоего пола6.
Казаки, мобилизуемые российским правительством таким образом, приходили в районы Правобережья Урала, Юго-Западную Сибирь в то время года, когда казахи кочевали со скотом в другом месте, и ставили межевые столбы, укрепления, редуты и маяки. Казахи же, прикочёвывая по своим правилам хозяйствования в данные районы (например, на зимовку после долгого летнего кочевания), обнаруживали небольшие казачьи поселения, уже вооружённые огнестрельным оружием, артиллерийскими орудиями. И, конечно, реакция на такую «бесцеремонность» казаков с точки зрения казахов была однозначная. Они нападали на казачьи посёлки, угоняли скот, брали в плен людей, нарушали межевые знаки и т.п. Русские администраторы и казаки представляли всё это уже как «неприятельское» нападение на русские крепости, российские земли и как «воровские» набеги на казачьи поселения. Казахи же были уверены в том, что совершают правое дело, отстаивают своё кровное, свои земли.
Но тут уж ничего не поделаешь, — письменного подтверждения прав казахов на эти земли нет, и в то время года, когда казаки закладывали в данном определённом месте посёлок, казахов в действительности здесь не было. Даже когда казахи официально присутствовали при таких акциях, на бумаге, юридически, на русском или казахском языках они не фиксировали своё присутствие. Российская администрация и казаки умело этим пользовались. Это, конечно, весьма интересные моменты «столкновения» оседло-земледельческой и кочевой цивилизаций, растянувшегося на два столетия. Говорить же о том, что казаки были «первопроходцами» и, как бы, «осваивали» пустующие земли в При-уралье и Прииртышье, в сегодняшние дни будет равносильно ошибке в случае незнания истории и нечестности — в случае преднамеренного искажения реалий тех времён.
Итак, можно сделать некоторые предварительные выводы. Казачество в Казахстане в XVIII-XIX вв. — это чисто политическое военное формирование, войско. На языке Военного министерства Российской империи оно именовалось как «иррегулярная армия» Российского государства и мобилизо-вывалась из множества разнородных этнических элементов различной расовой принадлежности, разной языковой системы. Пожалуй, единственным «естественным» объединяющим их началом была христианизированность. Но и «христианизированность» (я специально подчёркиваю слово «христи-анизированность», а не христианство) была результатом политической доктрины России. В казачество можно было вступить только «христианину», и ради больших льгот многие просто перенимали эту веру. Так часто поступали и казахи, стремясь выжить. Поэтому говорить о каком-то единстве этнических корней казачества, следовательно, субэтнической природе, в реалиях наших дней будет более чем безосновательно.
Далее, казачество подчинялось ведомству Военного министерства России. Амуниция, форма обмундирования, виды оружия, чины, символика — всё это регулировалось тем же Министерством. В этой связи утверждения о наличии какого-то самобытного традиционного культурного пласта, созданного собственно казачеством в Казахстане, также будут ошибочными. Можно говорить только о русском, украинском, татарском, башкирском и других культурных традициях. Но это уже совсем другой разговор. Конечно, при иных обстоятельствах, т.е. при отсутствии фактора российской геополитики, разнородные этнические элементы, объединённые в понятие «казачество» и стихийно оказавшиеся в кочевой среде, подверглись бы чисто этническим процессам — ассимиляции, аккультурации, интеграции и т. п. Противостоять казахам как политическая сила, при сравнительно низком экономическом положении и малом количестве, казачество само по себе не смогло бы. Поэтому оно скорее всего «влилось» бы в среду казахов и, возможно, создало бы своеобразную форму диффузной культуры. Но под воздействием геополитических интересов Российского государства казачество превратилось в чисто военную политическую силу.
На протяжении всего XVIII в. и примерно до середины XIX в. казахи и казачество нередко сталкивались на поле боя, вооружённые друг против друга. Таких сюжетов множество. Но оставим в стороне эти моменты. У войны свои законы. Как бы то ни было кощунственно с точки зрения морали, всё же казачество выполняло в таких случаях свои прямые функции, возложенные на него правительством России, свой воинский долг.
Вооружённое выступление казахов в составе армии Кенесары Касымова (30-50 годы XIX в.) явилось, говоря образно, последним «криком души» центральноазиатской кочевой цивилизации, закономерно терпящей поражение в борьбе с оседло-земледельческим миром в лице России. После этого с уже смирившимися с объективными обстоятельствами жизни казахами казачество должно было сосуществовать рядом. История этого «сосуществования» ещё не написана. Вместо этого в нашей литературе слишком гипертрофируется джунгарский феномен в истории Казахстана. Мне же думается, что никакое единовременное локальное военное действие, какое бы количество человеческих жертв при этом не было, не может сравниться с тем, что победившая армия сосуществует затем с этими побежденными на одном социальном пространстве и ежечасно унижает, оскорбляет, безнаказанно убивает их не на поле боя, а просто, буднично. В данном контексте необходимо подчеркнуть: российское правительство никогда не ставило целью физическое, экономическое ослабление казахов. Оно стремилось подчинить казахов необходимому «шаблону» (П. Сорокин) поведения, как своих подданных. Но казачество оказалось своеобразным «джином, выпущенным из бутылки», на которого многие русские гражданские администраторы в Казахстане смотрели со страхом и как могли боролись.
Приведу несколько примеров из текста только двух документов: 1) «Записка» Председателя Областного правления оренбургскими казахами В.В.Григорьева на имя Оренбургского и Самарского генерал-губернатора за октябрь 1860 г.; 2) «Выписка» из «Журнала» Комиссии для пересмотра действующих постановлений об управлении в областях Уральской, Тургайской, Акмолинской, Семипалатинской и Семиреченской. № 3. Заседание от 21 января 1887 г.
В указанной «Записке» В.В. Григорьева приводится довольно обширный перечень противоправных с точки зрения российских законов действий Уральского и Оренбургского казачества в отношении мирного казахского населения.
Известно, что к XIX в. разделительной чертой между землями Уральского казачьего войска и кочевьями казахов Западной части Младшего жуза являлась река Урал. Правый берег принадлежал казакам, а левый — казахам. Но казаки, «...не имея на то никакого законного права, единственно под предлогом недостатка в сенокосных местах гае правому берегу реки Урала, и тем ещё, что киргизы, сидя на левом берегу этой реки, пугали-бы рыбу в оной...»7, постепенно заняли весь левый берег, углубившись местами на 8, а чаще и на 10 вёрст в степь, в кочевья казахов, и стали «... хозяйничать там, как дома»7. Естественно, что это привело к чрезвычайному стеснению казахов в пастбищных площадях. Чтобы не умереть с голоду, летом казахи вынуждены были наниматься к уральским казакам в «косцы» сена на этих же, по закону принадлежащих им, землях. Зимой же казахи вынуждены были уже, как докладывает В.В.Григорьев, «...покупать дорогою ценою сено, накошенное на земле, которую считают они принадлежащею себе, и накошенное большею частью их же собственными ру-ками»7. Далее, Председатель Областного правления оренбургскими казахами, говорит, что если уральские казаки продают сено казахам, то это значит, что оно им не нужно для собственного существования. «Это так просто, — пишет он, — что киргизы не могут не видеть, что казаки пользуются сенокосом на левом берегу безо всякой в том нужды, и что эта привилегия для казаков в ущерб им, киргизам»7.
В 1860 г. центральное правительство России, по ходатайству Атамана Уральского казачьего войска, издало приказ о выселении на левый берег 1345 кибиток казахов, до этого времени продолжавших жить на правом берегу, т. е. на казачьей части Урала. Этим казахским семьям, проживавшим там издавна, ещё в конце XVIII в. было «милостиво разрешено» оставаться на местах своего прежнего кочевания. Только за эту «милость» они уже должны были платить определённую подать в счёт доходов Уральского казачьего войска. И на протяжении длительного периода казахи платили исправно данную подать. Теперь же, т.е. в 1860 г., в связи с увеличением количества казаков, их решили оттуда выселить на левую сторону Урала, «...и без того небогатую сенокосными и камышистыми угодьями», пишет В. В. Григорьев8. Но и этого оказалось мало. Чтобы жизнь мёдом не казалась, казаки заставили этих «выселенцев» заплатить за переправу через Урал огромные деньги, — «более 10-ти тысяч рублей серебром»8. И это притом, что переправлялись эти 1345 семей казахов через Урал не по собственному желанию, а по распоряжению российского правительства, значит, никому никаких денег они не должны были платить. Далее, В.В.Григорьев приводит перечень многочисленных представлений, в которых оренбургское гражданское начальство указывало на незаконность требований платы за эту переправу со стороны казачества. Однако, как видно, «у сильного всегда бессильный виноват». Гражданские власти в данном случае ничего не смогли исправить.
В приводимой докладной и во многих других «записках», представлявшихся центральному правительству России, В. В. Григорьев подробно излагает виды, способы издевательств, унижений, оскорблений, насилий, которым уральское и оренбургское казачество подвергало казахов. «Пока киргизы, пишет он, — считаясь русскими подданными, на деле враждовали с линейным казачеством, такое предпочтение Правительства в пользу казаков могло казаться им естественным, но с тех пор как отношения эти изменились, как киргизы стали платить кибиточную подать и исполнять приказания русского начальства, хозяйничанье казаков на киргизском берегу Урала, помимо материальной невыгоды для киргизов, стало представляться им нравственным оскорблением, тем более, Уральское казачество в сношениях своих с киргизами продолжает смотреть на последних не как на подданных одного Царя с ними, а как на врагов. Не далее как в 1854 году, — подчёркивает он далее, — нужно было особое ходатайство Областного правления об удержании Уральского казачества от убийства безо всякой нужды преследуемых ими киргизов, вследствие чего господином генерал-адъютантом графом Перовским сверх соответственных по сему предмету распоряжений, дано было знать г. Наказному Атаману Уральского войска (от 14-го мая того же года, за № 713), что донесения казачьего начальства по таким случаям не мог он читать без особенно тягостного чувства омерзения»9.
Информация, которую даёт второй документ, относится уже к 80-м годам XIX в. и отражает картины взаимоотношений между сибирскими и семиреченскими казаками и казахами Среднего и Старшего жузов.
В 1884 г. в Семиреченскую и Семипалатинскую области по императорскому указу был специально командирован генерал-адъютант А.П.Свистунов, с поручением разобраться в обоснованности многочисленных, бесконечных жалоб со стороны Сибирских и семиреченских казаков на, якобы, терпимые ими притеснения со стороны казахов и на действия гражданских властей, также, якобы, поддерживающих «инородцев». В результате А.П.Свистунов представил обширный отчёт по данному вопросу. Прошу заострить внимание на том, что текст, из которого я ниже приведу весьма краткие выдержки, является служебным отчётом действующего генерала российской армии. То есть это не мемуары отставного военного и, уж конечно, отнюдь не демократа. Кроме того, он был командирован в эти, не близкие от Петербурга области отнюдь не с целью разбираться в причинах тяжёлой жизни казахов, а в ответ на жалобы казаков.
Итак, А. П. Свистунов, сразу же подчёркивает, что повсюду, начиная с крайней северо-западной точки Горькой линии (юго-западная Сибирь) до крайних юго-восточных пределов Семиречья, он слышал от казачьих станичных обществ одно и то же: «бедствуем, терпим от недостатка в земле и от обиды со стороны киргиз»10. Чтобы разобраться с этими жалобами, генерал собрал большой фактический материал, состоящий из объяснительных «записок» представителей местной администрации, начиная от уездных начальников до губернаторов; из ответов многочисленных представителей из среды самих же казаков; статистических данных войсковых межевых партий. Затем он всё это сопоставил с фактическими данными, которые получил непосредственно на местах, т.е. «своими глазами увидел». И вот, что он «увидел». «В сибирском казачьем войске всех земель в 1885 г., — пишет он,— до 4 млн. 742 тыс. 199 десятин, т.е. около 78 десятин на каждую мужскую душу. В Семиреченском войске числится на душу 52 десятины. Общество станицы Каркаралинской на 208 душ мужского пола, всего в 74-х дворах, имеет 77 тысяч десятин надела, что составляет 370 десятин на душу мужского пола, или более 1000 десятин на двор»11. И эти же Каркаралинские станичники жалуются на то, что им не хватает земли.
Казаки, живущие в посёлке Озёрное, близ Семипалатинска, также наиболее рьяно жаловались на нехватку земли. На деле, именно эти станичники сдавали казахам в аренду свою юртовую землю за 600 р/с в год и продали тем же казахам сенокосных пайков на сумму более 1000 р/с. «Названный посёлок имел бы наименее права жаловаться», — пишет генерал, так же как и Каркаралинские станичники .
Проверяя жалобы казаков на якобы трудное положение их жизни, А. П.Свистунов пишет далее: «...но причины неудовлетворительности хозяйства или бедности многих селений (казаков. — Б.А.) кроются далеко не в скудном земельном наделе или обидах со стороны кочевников, а в нравственных качествах самого казачества: сильно развитом в среде его пьянстве, лености, особенно непривычке к последовательной усидчивой работе и успевшем вкорениться стремлении изыскивать способы к эксплуатированию чужого труда. Последнему много содействует трудное положение обездоленных в землепользовании киргиз и других инородцев. Этим стремлением — поставить в полную от себя зависимость киргиз и жить преимущественно их трудами — объясняются повсеместные жалобы казаков на недостаток земель — жалобы со стороны и таких селений, которые заведомо отдают часть своих угодий в аренду, или, как станица Каркаралинская, владеют 1.000 десятин на двор. Понятно, что при этом киргизское население становится предметом ничем не ограниченной, своекорыстной эксплуатации казачьих обществ, которая должна привести их к совершенному обеднению. Киргизы, — пишет он далее, — из числа коих джатаки (пролетарии, не имеющие средств к перекочёвке и вообще какого-либо собственного хозяйства), живущие во многих казачьих селениях батраками в огромном количестве, находятся в положении значительно худшем по сравнению с бывшими в России крепос-тными»12.
А. П. Свистунов приводит многочисленные документальные данные из текстов постановлений самих же общих собраний казачьих станиц, которые показывают картины издевательств, насилий, изощрённые способы обмана, запугивания мирного казахского населения со стороны казаков. Как один из «образчиков» высшей степени издевательств, генерал демонстрирует содержание «приговора» казачьего общества в Сергиопольской станице, по которому казахи «приняли на себя обязательство» —содержать на реке, а если в ней не будет воды, то на озере, 3 проруби, за что им казаками было предоставлено «право!» «...раз в неделю побираться от всех хозяев станицы подаяниями»13.
Между тем, надо заметить, в отчёте А.П.Свистунова ни разу не упоминается о том, чтобы к нему приходили казахи с жалобами или объяснениями по какому-то вопросу. Но сам автор отчёта приводит в пример страшную картину, сведения о которой, видимо, были получены им от гражданских администраторов. Он пишет: «... во время путешествия по Семиреченской области Туркестанского генерал-губернатора киргизы сотнями стояли на коленях, встречали его по дорогам с прошениями и жаловались на стеснения в земельном вопросе»14.
В контексте поставленной в настоящей статье цели можно было бы воспроизвести драматичную канву взаимоотношений казахов и казачества Горькой и Иртышской линий по вопросу о так называвшейся «10-ти вёрстной полосе по левому берегу Иртыша»; полные трагизма картины жизни казахов «внутреннего» округа Семипалатинской области и многое другое, но, конечно, в одной статье охватить все эти моменты проблематики невозможно. (Надеюсь на то, что мне удастся воссоздать эти сюжеты в других работах. — Б.А.)
В завершение надо сказать вот что: русско-казахские взаимоотношения в целом — это одно из величайших моментов взаимопроникновения двух, абсолютно разных по типу структур, обществ. В результате этого процесса рождались новые формы социальности, возникали новые ценностные ориентиры. При изучении этого процесса многие вопросы, конечно же, не могут быть определёнными однозначно, ибо здесь сталкивались судьбы людей, их интересы и т. п. Можно быть уверенным только в том, что здесь есть чему поучиться.
Казачество же являлось только одним, и не самым благовидным, фрагментом той истории. С помощью казачества Российское правительство достигало своих целей и решало задачи в Казахстане и Азиатском Востоке в целом. До середины XIX в. оно (казачество) выполняло свои прямые функции, а именно несло военную службу и с оружием в руках подавляло всякое наличное и возможное сопротивление проведению российской политики в отношении казахов. Впоследствии, продолжая опираться на мощь российского оружия, казачество отстаивало исключительно свои сословные интересы. Довольно долгое время в мирной социокультурной практике казахстанского гражданского общества оно играло деструктивную роль. Только в результате объективных исторических явлений в начале XX в. казачество в Казахстане как военное сословие было ликвидировано, ушло с исторической арены.
Список литературы
- Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. - М., 1991. - С. 442.
- Там же. - С. 443.
- Там же. - С. 458.,
- История Казахстана с древнейших времён до XIX в.: Практикум-пособие. - Алматы, 1992. - С. 82.
- Там же. - С. 114.
- Там же. - С. 115-116.
- РГИА. - Ф. 853. - Оп. 1. - Д. 93. - Л. 4 об.
- Там же. - Л. 5 об.
- Там же. - Л. 5.
- РГИА. - Ф. 1291. - Оп. 39. - Л. 294 об.
- Там же. - Лл. 296, 297.
- Там же. - Лл.. 294 об., 295, 298 об., 299.
- Там же. — Лл. 376-376 об.
- Там же. - Л. 376.