Научная концепция истории советской интеллигенции

 «Разумный», «думающий» — так определял содержание слова «интеллигенция» В.Боборыкин, вводя его в русский язык в 60-е годы XIX в. К началу XX столетия общеупотребимого понятия «интеллигенция» не сформировалось.

Вопросы общественного предназначения, самоидентификации и специфики российской интеллигенции вышли в центр общественного внимания в начале XX в. Авторы сборника «Вехи» впервые попытались философски осмыслить феномен российской интеллигенции. Философские размышления того периода по поводу сущности и судеб русской интеллигенции как особого социального типа сами по себе были уже событием в ее жизни. Эта «особенность» фиксировалась не только в самосознании тех интеллектуалов, кто идентифицировал себя с интеллигенцией, но и тех, кто решил дать объективную характеристику социально-политического и нравственного портрета интеллигентского сознания.

Уже тогда наметилось несколько подходов к определению интеллигенции: первый базировался на морально-этических характеристиках, лежащих в основе этой общности; второй — на социально-профессиональных признаках; третий — на представлении об интеллигенции как особой социальной группе, сформировавшейся в специфических условиях исторического развития России. Наметившиеся в те годы концепции интеллигенции в различной степени оказались живыми и до настоящего времени. Все они с большей или меньшей степенью отражают мироощущение этой социальной группы общества и во многом определяют содержательные характеристики конкретно-исторических исследований.

В начале ХХ в. преобладал первый подход. В большинстве публикаций интеллигенция представлялась как особая социальная группа, течение или даже традиция, бессословная и внеклассовая, которую объединяет особое предназначение. Интеллигенция определялась как этически антимещанская, социологически — внесословная, внеклассовая группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности. Н.А.Бердяев видел в интеллигенции класс «людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя своих идей на тюрьму, каторгу и на казнь»1. Для него это люди разума, духа, свободы.

На взгляд М.И.Туган-Барановского, термин «интеллигенция» употребляется для обозначения не столько социально-экономической, сколько социально-этической категории. Он видел в интеллигенте «человека, восставшего на предрассудки и культурные традиции современного общества, ведущего с ним борьбу во имя идеала всеобщего равенства и счастья»2.

Марксистская традиция пером В. И.Ленина характеризовала интеллигенцию, прежде всего, как группу «образованных людей, представителей свободных профессий вообще, представителей умственного труда»3. Данное ленинское определение в работе 1904 г. «Шаг вперед, два шага назад» впоследствии стало рассматриваться как важнейшее в раскрытии понятия интеллигенция и прочно закрепилось в советской историографии. Интеллигенция обычно отождествлялась с такими понятиями, как «работники умственного труда», «специалисты».

По политическим и идейным взглядам, а также по уровню жизни в составе интеллигенции вычленялись различные группы, примыкающие к тому или иному классу. Так, В.В.Воровский считал, что интеллигенция — это «идеологическая группа, выражающая интересы того или иного класса»4.

Практически все исследователи, представляющие различные взгляды на сущность интеллигенции, обращали внимание на исторические и социально-политические особенности российской интеллигенции, проистекающие из культурного развития России.

Мысль о происхождении интеллигенции из культурного раскола легла в основу интересного и краткого определения, предложенного Г.П.Федотовым: «группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей»5. На взгляд Г.П.Федотова, интеллигенция родилась на свет как побочный продукт петровских реформ, в результате встречи двух миров, стремления Петра I импортировать западную культуру в Россию. Отсюда и происходит ее беспочвенность. Ее идейность определялась необходимостью развития просвещения, адаптации чужой культуры ради спасения, сохранения жизни своей страны, — отмечал Г.П.Федотов6. При таком подходе интеллигенция рассматривается как важнейший элемент преодоления культурного раскола России.

Представление об отечественной интеллигенции как факторе культурного раскола можно отнести к разряду концепций макроуровня, и применение его в практике конкретно-исторических исследований представляется затруднительным. Вместе с тем привлекательность этой концепции определяется ее познавательными возможностями, позволяющими дать общую интерпретацию российской истории. Данный социокультурный подход дает возможность выделить центральные проблемы в изучении истории интеллигенции. К их числу можно было, видимо, отнести проблемы взаимоотношений интеллигенции и власти, интеллигенции и народа и др.

О враждебности интеллигенции русской исторической культуре писал М.И.Туган-Барановский7. Безрелигиозное отщепенство интеллигенции выделял П.Б.Струве8. Л.Д.Троцкий в 1912 г. охарактеризовал интеллигенцию как силу, созданную европейским давлением, или «национальным щупальцем, продвинутым в европейскую культуру»9.

Каждый из подходов в определении сущности интеллигенции имеет свои сильные и слабые стороны, у каждого определения есть свои границы применения, в зависимости от целей и задач исследования, и каждый из подходов в последующем получил свое развитие.

При морально-этическом подходе история интеллигенции больше сводится к истории идей, общественно-политической мысли, революционного и социального движения. Границы интеллигенции настолько расплывчаты, что выделить ее в строго определенную группу в обществе очень сложно. Интеллигенция рассматривается как уникальное, чисто российское явление, что все-таки не позволяет этот термин полностью применить к советским специалистам или же к интеллектуалам, играющим важную роль в жизни западных стран.

Строгое марксистское определение представляется более универсальным. Это определение не делает различий между дореволюционной и советской интеллигенцией, между российской интеллигенцией и западными интеллектуалами, объединяя эти социальные группы общим универсальным признаком — профессиональное занятие квалифицированным умственным трудом.

Вместе с тем марксистский подход не лишен и недостатков: он не учитывает особых черт российской интеллигенции, справедливо отмеченных интеллектуальной немарксистской традицией. Одновременно он игнорирует особую историческую роль интеллигенции, ограничивая ее функции чисто профессиональными характеристиками.

Революция 1917 г. и последовавшая вслед за ней добровольная и вынужденная эмиграция значительной части интеллигенции, политика большевистской партии по отношению к «буржуазным специалистам» поставили перед исследователями вопрос о хронологических рамках существования отечественной интеллигенции, о соотношении и взаимоотношениях новых пополнений образованного сословия со старыми кадрами. В эмигрантской литературе доминировало представление о том, что российская интеллигенция после Октября 1917 г. прекратила свое существование — вывод, который иследовал из морально-этического подхода к определению специфики интеллигенции и отношения к политике большевистской партии.

Исследования советского периода отразили противоречивость и разноплановость в политике партии большевиков в отношении к интеллигенции, проистекавшие из острой практической необходимости государства в сотрудничестве со старыми кадрами и несоответствием этого сотрудничества идеологическим оценкам — представлениям о классовой враждебности, неблагонадежности этой социальной группы. Необходимость в сотрудничестве со старыми специалистами способствовала формированию тезиса о потребительском отношении большевистской партии к этой социальной группе общества.

В работах В. И.Ленина и партийных документах утверждалась идея преемственности в формировании новой советской интеллигенции. Под преемственностью понималось обеспечение перехода части буржуазных специалистов на сторону Советской власти, а также селекционное сохранение культурного наследия прошлого. Важнейшая роль в обеспечении преемственности отводилась немногочисленному, но очень влиятельному слою самого верхнего этажа партийной интеллигенции, сформировавшемуся еще до революции. Практическое воплощение этих идей значительно отличалось от первоначальных замыслов, но идея преемственности в развитии отечественной интеллигенции у исследователей советского периода не вызывала сомнений. Главное отличие советской интеллигенции и дореволюционной виделось в ее приверженности мировоззрению рабочего класса и полном идейном единстве. Утверждение догматизма и одномерных оценок в советском обществознании к 1930-м годам на долгие годы поставило точку в спорах о том, что такое интеллигенция, какова ее общественная роль. Интеллигенция тогда стала трактоваться как социальная прослойка, состоящая из работников умственного труда. К тому же она не обладала собственным мировоззрением и выражала интересы рабочего класса и колхозного крестьянства.

Подобный подход к интеллигенции исключал любые другие точки зрения. Но несмотря на это, даже в ограниченном пространстве социально-профессионального подхода в 1970-е годы развернулась дискуссия. Разногласия сводились главным образом к тому, как — широко или ограниченно — трактовать границы интеллигенции как социальной группы.

Содержанием дискуссии был вопрос: включать в ряды интеллигенции всех работников умственного труда или только тех, кто имеет высшее или среднее специальное образование10. За небольшим исключением большинство философов и социологов оказались вовлеченными в эту формальную по своей сути дискуссию. Одной из немногих попыток преодолеть ограниченность социально-профессионального подхода к интеллигенции была статья В.И.Толстых. Автор статьи рассматривал интеллигенцию не только как группу работников умственного труда, но и как носителей целой совокупности морально-этических ценностей — интеллигентности11.

Концепции, научная проблематика и уровень историографической разработки истории интеллигенции были представлены в обобщающих трудах, увидевших свет в середине 1980-х годов12. В них нашли отражение два различных направления в советском обществоведении того периода. В монографии Л.Я.Смолякова делается попытка преодолеть ограниченные рамки существовавшей упрощенной схемы социально-профессионального подхода, рассмотреть интеллигенцию как носителя определенных социально-функциональных и культурно-личностных характеристик в их нерасторжимом единстве. В этом своем взгляде автор, по сути, продолжил идеи, высказанные В.И.Толстых. Работа московских авторов под руководством В.Ф.Сбытова была основана на официальном общепринятом социально-профессиональном подходе, с присущим ему схематизмом в освещении истории интеллигенции, и повторяла характеристики, данные партийными документами тех лет.

На рубеже конца 1980-х-начала 1990-х годов увидел свет большой поток публикаций по проблемам интеллигенции. В условиях пафоса антисталинизма и безудержной критики советской истории казалось, что созданные на прежней единой теоретико-методологической базе работы по истории советской интеллигенции, авторами которых были С.А.Федюкин, В.Л.Соскин, Л.М.Зак, М.Е.Главатский, А.В.Кулагин (Саратов)13, устарели и очень уязвимы. Они не объясняли многих феноменов истории интеллигенции, односторонне трактовали и замалчивали негативные факты взаимоотношений интеллигенции и власти. На этом фоне в перестроечной литературе появилась концепция, предложенная В. Костиковым. Суть ее состояла в том, что российская и советская интеллигенция представлялась как жертва большевистской диктатуры — «художники вынуждены платить тяжелый оброк насилию, конформизму, приспособленчеству»14. Представляется, что такой подход является крайностью. В действительности, с одной стороны, интеллигенция — жертва, но она же и сама создавала эту систему и обеспечивала ее функционирование.

Перед исследователями конца 1980-х-начала 1990-х годов встала сложная задача переосмысления существовавших методологических постулатов, лежащих в основе проблемы истории отечественной интеллигенции. Главный из этих постулатов заключался в однозначно положительной оценке советского опыта культурного строительства. Одним из первых с проблемной статьей «К научной концепции истории советской интеллигенции» выступил ленинградский профессор В.С.Вол-ков15. Автор, перечислив труды известных историков, посвященных истории советской интеллигенции, назвал эти работы легкоуязвимыми и несостоятельными и предложил пересмотреть методологические подходы к изучению проблемы. В статье В. С. Волкова, подготовленной для аудитории пропагандистов Дома политпросвещения в 1990 г., не могло быть и речи о новой методологической парадигме культурных процессов в СССР в целом. Однако старая парадигма была подвергнута достаточно серьезной критике. В частности, было заявлено, что история конкретных сюжетов истории советской интеллигенции была подчинена тезису: «В принципе история интеллигенции была такой, какой должна быть в процессе строительства социализма». В результате фактическая жизнь интеллигенции приукрашивалась, чтобы привести ее в соответствие с представлениями о социализме. Это в свою очередь приводило к необоснованному положению, по мнению автора, что в СССР к концу 1930-х годов сформировалась социалистическая интеллигенция, коренным образом отличающаяся от старой дореволюционной российской и интеллигенции буржуазных стран16. Ленинградский исследователь сделал важный вывод, закладывающий основу для пересмотра итогов культурной революции в СССР. Вместе с тем он считает, что в основе взаимоотношений партии и интеллигенции во многом лежала потребительская тенденция, т.е. забота об интеллигенции определялась нуждой в ней новой революционной власти. Автор не подверг критике В.И.Ленина, что, видимо, следует объяснить местом и временем публикации работы.

Более резким в выводах был В.Л.Соскин. Независимо от В.С.Волкова и почти в это же время он пришел к приблизительно таким же выводам. В критическом докладе «К оценке исторического опыта формирования советской интеллигенции» на конференции «Интеллигенция в системе социально-классовой структуры и отношений советского общества» в марте 1991 г. в г. Кемерове он заявил, что социализм в нашей стране не был построен, и культурная революция не состоялась. По его мнению, была осуществлена огромная по своим масштабам и трагическая по своему значению операция подмены одного слоя специалистов другим, при этом сущность интеллигенции как особого слоя — носителя свободомыслия — «была решающим образом подорвана»17. Вместе с тем, хочется отметить, что принципиально новой парадигмы в этих статьях не было предложено, и они в основном отражали критическое отношение авторов к советскому периоду истории культуры и громили одновременно старые концепции, чего, впрочем, сами авторы и ныне не скрывают.

Широко издавались книги и статьи авторов-эмигрантов, репрессированных деятелей науки и культуры, диссидентов. «Возвращенное» творчество отечественной интеллигенции стало предметом изучения и осмысления современных исследователей и органически влилось в историографический поток рубежа конца 1980-х-начала 1990-х годов. Последнее десятилетие отмечено многочисленными публикациями ценных источников по истории отечественной интеллигенции, истории общественно-политической мысли и истории культуры, введением в научный оборот большого круга ранее закрытых архивных материалов.

Существенной особенностью современного этапа развития историографического процесса по истории интеллигенции является отсутствие крупных монографических исследований. Преобладают сборники статей и тезисов выступлений на конференциях, изданные, как правило, вузовскими типографиями малыми тиражами и зачастую труднодоступные. В.С.Меметовым было справедливо отмечено, что большое число конференций, отсутствие координации в их планировании привело к повторению однотипных сюжетов18. Думается, такое положение вместе с тем не способствует и оптимизации исследовательского поиска, выделению приоритетных направлений исследований.

Работы последнего десятилетия, по существу, принадлежат к качественно разным историографическим этапам. Рубеж между ними можно, видимо, провести рубежом начала 1990-х годов, когда марксизм перестал быть обязательной методологической базой исследования. Вместе с тем вышедшие во второй половине 1980-х годов публикации содержали сведения и факты, выходящие за рамки официально выверенных представлений об интеллигенции, значительно расширяли ее социальные и культурно-исторические характеристики и тем самым подготовили предпосылки для последующего историографического этапа.

Наряду с традиционным для советской историографии того периода определением интеллигенции как социального слоя, состоящего из лиц, профессионально занятых умственным трудом, стали

выдвигаться и другие подходы, основанные на выделении неформальных идейно-теоретических критериев. Одной из первых статей в этом направлении была статья Л.Я.Смолякова. Не отказываясь от базовых признаков — профессии и образования и классовой типологизации интеллигенции, он высказался за отказ от ограниченного социологического определения этой социальной группы. В определении исторической роли интеллигенции Л.Я.Смоляков обратил внимание на то, что неправомерно сводить связь интеллигенции с классами только к социально-экономическим факторам. Он предложил включить в понятие «интеллигенция» специфические черты ее образа жизни, мышления, социальной психологии, этические и психологические компоненты. В числе базовых характеристик интеллигенции он назвал «тягу к бескорыстному служению истине», независимо от социального строя19. Примечательно, что подобный подход, по сути, во многом идеализирующий интеллигенцию, увидел свет на страницах журнала «Коммунист» — главного теоретического партийного журнала. Публикация статьи Л.Я.Смолякова свидетельствовала о признании необходимости обновления официальной концепции истории интеллигенции. На рубеже конца 1980-х-начала 1990-х годов об этом заговорили и исследователи, и публицисты.

Многие авторы признавали, что общепринятое деление советского общества на рабочих, крестьян и интеллигенцию устарело и не отвечает общественным реалиям. В многочисленных газетных и журнальных публикациях интеллигенция рассматривалась не как прослойка или социальный слой, а более широко — как культурная среда с изменяющимися границами, объединенная «думами об отечестве», стремлением «возвыситься над повседневностью». Предлагалось отказаться от« валового» пополнения рядов интеллигенции и создания интеллектуальной элиты в противовес ожидаемому росту богачей. Стали слышны голоса о том, что именно квалифицированным специалистам должна принадлежать власть20.

В работах конца 1980-х годов отчетливо прослеживается пафос антисталинизма, присущий тем годам. Ленинский период во взаимоотношениях интеллигенции и власти противопоставлялся сталинскому периоду. Сформировалось мнение о том, что в период руководства страной Сталина и в последующие годы интеллигенция подверглась репрессиям и что опора современного политического руководства на специалистов позволит решить многие стоящие перед страной проблемы21.

Открывшийся с конца 1980-х годов широкий доступ к интеллектуальному наследию российской эмиграции и других мыслителей начала XX в. оказал существенное влияние на содержание дискуссии по проблемам интеллигенции. Следует отметить, что некоторые авторы пошли по пути простого повторения характеристик и оценок, данных интеллигенции в работах предшественников, зачастую фривольно вырванных из общего контекста, без учета времени и обстоятельств публикации, не учитывалось, что эмпирический материал во многом устарел. Появились публикации с довольно громкими названиями22, для которых была характерна чрезмерная идеализация интеллигенции. Ее называли «духовным и нравственным эталоном человеческой организации», «совокупностью духовно избранных людей страны». Утверждалось, что ей принадлежала «подчас решающая роль в нашей исто-рии»23. Подобные оценки, звучавшие в превосходной степени, далеки от научного анализа. Многие авторы с публицистическим азартом пытались сокрушить положения советского обществоведения, по которым интеллигенции отводилась второстепенная роль. Но идеализация, романтический взгляд на интеллигенцию ведут к замене одних мифов другими. Возможно, что некоторые завышенные ожидания в отношении интеллигенции могут быть оправданны для авторов начала XX в. — страна переживала тогда одновременно бурные социальные, экономические, политические, технические, духовные перемены. Однако история интеллигенции в минувшем столетии не оставляет места иллюзиям.

В 1990-е годы в работах, посвященных проблемам изучения истории интеллигенции, как впрочем и другим многим проблемам отечественной истории, публицистичность стала уступать место аналитическому подходу. В условиях методологических поисков отечественного обществоведения на первый план выдвинулись задачи поиска новых подходов к изучению социальной структуры общества, нового понимания сущности интеллигенции, новых концепций истории ее развития. Одним из первых содержательную попытку предложить новую концепцию истории российской интеллигенции, ее взаимоотношений с революционной властью сделал В. С. Волков. Ленинградский исследователь выделил в изучении интеллигенции социально-исторический, морально-этический и политологический подходы. При изучении истории интеллигенции первых лет Советской власти он обратил внимание на то, что без «сменовеховства» и «евразийства» всю палитру общественно-политической жизни тех лет не понять. По его мнению, в условиях, когда большевикам противодействовала открытая реставраторская альтернатива — «сменовеховство», — это поиски третьего пути. Без знакомства с «евразийством» сталинский режим не понять. По его подсчетам, российская интеллигенция накануне

Октябрьской революции была немногочисленной — приблизительно 190 тыс. человек, а всего к этой группе он отнес от 500 до 600 тыс. человек. Переходу на сторону большевиков и сближению интеллигенции с большевистской властью способствовали стремление новой власти к справедливости и другие демократические идеалы; популярность социалистических идей; перспективы общественного прогресса и миролюбивой внешней политики; сильно развитое чувство профессионального долга и служение не властям, а профессии; личный авторитет многих большевиков и внимание новой власти к культуре. Вместе с тем В.С.Волков считает, что разочарование в «белом движении», поддержка народом большевиков, собирание под знаменами интернационализма территорий распавшейся Российской империи, переход к НЭПу и иллюзия отказа большевиков от коммунистической утопии, стали решающими обстоятельствами поддержки основателями евразийства и сменовеховцами новой революционной власти после ее победы в гражданской войне.

Некоторые современные авторы обратились к концепциям ученых западных стран. На важность изучения теоретических и методологических принципов западного обществоведения не только для изучения интеллигенции, но и преодоления кризиса отечественной исторической науки обратил внимание В.С.Меметов24. Знакомство с зарубежной мыслью и расширение поиска имеют позитивное значение, но, видимо, не следует абсолютизировать заимствованные идеи. Советская историческая действительность зачастую не укладывается в схемы этих идей. В качестве примера исследования взаимоотношений представителей культуры и власти на основе западных социологических моделей можно привести статью М.Ф.Черныша25. В ней автор анализирует эту проблему на основе функциональной теории общества и теории конфликтов, опираясь на работы Э.Шилз и Р.Дарендорфа26. Причины социального протеста интеллигенции М.Ф.Черныш объясняет как реакцию на угрозу ее собственным интересам со стороны властей. Очевидно, что простой перенос теории конфликтов на реалии отечественной истории не раскрывает истоков социального протеста, его формы, последствия и т. д. Неубедительным также представляется объяснение оппозиционности советской интеллигенции притеснениями властей. Притеснения со стороны власти вызывали оппозиционные настроения, а не наоборот.

Большинство зарубежных авторов отмечают, что интеллигенция как группа, основной чертой которой является духовность, служение идее, а не государству, — это чисто русское, российское явление, в отличие от распространенного на Западе слоя интеллектуалов, играющих сугубо функциональную роль в обществе соответственно своей профессиональной принадлежности. В то же время представление об отсутствии на Западе понятия «интеллигенция» привело к формированию в публицистике определенной позиции, согласно которой необходимо отказаться от употребления данного понятия как надуманного27. Так или иначе, отсутствие общеупотребимого понятия «интеллигенция», а также достаточно широкие границы этого слоя, впрочем как и слоя интеллектуалов, приводят зарубежных исследователей к необходимости при конкретно-историческом анализе отношений с властями заменять эти категории на более дробные. Как следствие этого, формируются более четкие и понятные их функциональные роли в обществе. Так, например, профессор из ФРГ Д.Байрау при анализе взаимоотношений образованных слоев с властью предлагает подразделять их на две основные группы: «толкователи смысла, провидцы и мультипликаторы» и «тех, кто ускорял промышленное и техническое развитие»28.

Н. Баббио предлагает различать также два типа интеллектуалов — «идеологов» и «экспертов», различающихся по своим функциям, задачам и роли (творцы и распространители идей и знаний)29.

Американский профессор В.Шляпентох проводит разграничение гуманитарной и технической интеллигенции, отмечая, что техническая интеллигенция «увлекалась конструкторской работой, растворяясь в ней» и потому ее взаимоотношения с властями строились на принципиально новой основе, нежели с гуманитарной30. Очевидно, что эта попытка типологизации интеллигенции обусловлена стремлением не допустить ее абсолютизации при анализе ее взаимоотношений с властью.

Концепции зарубежного обществознания представляются более пригодными для исследования некоторых конкретных проблем, нежели для выработки общих методологических подходов к изучению проблем интеллигенции. Думается, перспективной в изучении степени влияния интеллигенции на общество может стать концепция «спуска образца». Эта концепция, развиваемая в настоящее время и в российской социологии, очень широко используется в практике воздействия на политические пристрастия, потребительское поведение. Она предполагает, что группы и лица, обладающие высоким социальным статусом, «спускают в репродуктивную среду, а далее — в широкие массы образцы поведения, вкусов и мнений. Таким образом, интеллигенция рассматривается как элитарная группа, обладающая достаточным авторитетом и влиянием, чтобы идеи, суждения, взгляды, производимые этой группой, подхватывались остальными членами общества.

Подобный подход к изучению советской интеллигенции использовали социологи литературы Л.Д.Гудков и Б.В.Дубин. Правда, впоследствии они стали рассматривать интеллигенцию не как элиту, а как массовую бюрократию, обеспечивающую системы воспроизводства постреволюционного тоталитарного общества. Вероятно, смена концепции стала следствием разочарования в интеллигенции, с которой связывались большие надежды на демократические преобразования в годы перестройки. Следует отметить, что у авторов представление об интеллигенции как слое чиновников, состоящих на государственной службе, не противоречит взгляду на нее как на интеллектуальную элиту, которая служит проводником определенных идей в массы. Авторы далеки от мысли идентифицировать интеллигенцию с властью, интересы которой она обслуживает. Они даже видят ее интересы в смягчении крайностей в отношениях с властью и подопечным населением31.

Другим направлением методологических поисков стало освоение и актуализация интеллектуального наследия дореволюционных и эмигрантских мыслителей. В этих поисках можно выделить различные подходы. Одни авторы, оставаясь в целом на строгом марксистском определении интеллигенции, стремятся преодолеть его социологизированность и схематичность, дополняя его определениями интеллигенции как особой, специфически российской социально-духовной общности. Другие авторы полностью продолжают традиции дореволюционного немарксистского подхода, выделяя в качестве сущностных признаков интеллигенции ее этические характеристики и отказываясь от определения, основанного на социально-профессиональных критериях.

В качестве примера первого подхода можно назвать статью А.Севастьянова «Двести лет из истории русской интеллигенции», получившей в свое время обширный резонанс32. Автор остался на позициях ленинского определения интеллигенции, считая его наиболее объективным и широким. Среди основных признаков интеллигенции он назвал внутренние противоречия, внутрикорпоративный антагонизм, индивидуализм и обостренное стремление к свободе. Все эти признаки в свое время перечислялись В.И.Лениным в его характеристиках дореволюционной интеллигенции. Автор оставил открытым вопрос о применимости набора этих признаков к интеллигенции на протяжении всей ее двухсотлетней истории, включая и советский период.

Следуя в определении интеллигенции ленинской традиции, А.Севастьянов предложил оригинальное деление интеллигенции на три группы, в зависимости от того, какую часть общества она обслуживает. Он выделил широкий круг интеллигенции, труд которой необходим всему обществу (врачи, учителя, инженеры, юристы). Другая группа обслуживает специфические потребности самой интеллигенции (историки, философы, искусствоведы, социологи). И третья группа — это узкий круг генераторов основополагающих идей33. На наш взгляд, нельзя согласиться с тем, что потребности в историческом, философском знании, понимании искусства являются специфическими потребностями только интеллигенции. Не до конца ясным оставил автор и состав генераторов основополагающих идей.

В подобном направлении, т. е. по пути расширения и уточнения марксистского определения интеллигенции пошли исследователи Т.В. Наумова, Н.Е. Покровский, Ю.А. Левада и другие. Так, Т. В. Наумова считает, что российская интеллигенция является особой социальной группой людей, занятых интеллектуальным трудом и обладающих интеллигентностью34. Новшеством в этом подходе явилось использование термина «группа» вместо «слой» или «прослойка», а также использование такого критерия, как «интеллигентность».

Н.Е.Покровский видит в интеллигенции «особый общественный слой, большую группу, главное занятие которой состояло в умственном труде, рассматриваемом в широком нравственном контексте, и для которой нравственные поиски стали своего рода социальной предназначенностью»35. Ю.А.Левада считает, что в российском определении «интеллигенция» содержится гораздо большее, чем «слой» или «социальная группа». Он выдвинул на первый план представления самой интеллигенции о своем общественном предназначении. К интеллигенции он отнес группу «не просто образованных людей, но и некую общность, видящую смысл своего существования в том, чтобы нести плоды образованности (культуры, просвещения, общественно-политического сознания) в народ, и уподобляющая эту задачу священной (по меньшей мере, культурно-исторической) миссии36.

Подобный подход к определению интеллигенции, который В. Т. Ермаков назвал социокультурным, все более утверждается в современной историографии и общественной мысли. Чаще всего под интеллигенцией понимается «образованный класс общества, профессионально занятый квалифицированным умственным трудом», «культурно-интеллектуальная сила или элита, исполняющая функции коллективного «духовного вождя» этноса, функции аккумулятора культуры и знаний37.

Как видно, в рамках социокультурного подхода к интеллигенции возможны различные варианты определения интеллигенции. Общим является представление об интеллигенции как группе, выполняющей не только профессиональные, но и определенные социокультурные функции в обществе. Адекватно отражая сущностные черты интеллигенции, подобный подход может стать инструментом в конкретно-историческом исследовании этой социальной общности. Этой своей стороной такой подход более привлекателен, нежели этический, имеющий также немало своих сторонников.

Этический подход положен в основу работ О.В.Омеличкина, Л.Н.Когана, Г.К.Чернявской и других. Так, например, О.В.Омеличкин считает, что «интеллигенция — это честные люди, способные сопереживать и выражать интересы народа, служить общечеловеческим идеалам»38. Л.Н.Коган и Г. К. Чернявская в качестве главных критериев принадлежности к интеллигенции определили нравственный облик, мировосприятие и духовность39. В их работе содержится следующее определение: «интеллигенция — культурно-этическая элита общества, как правило, занимающаяся творческим умственным трудом и обладающая высокими нравственными качествами, подлинной духовностью, гражданственностью, заботой об общем благе»40.

Опора на нравственные черты интеллигенции сужает границы этой социальной группы до круга лиц, чей моральный авторитет в обществе общепризнан. При подобном подходе интеллигенция становится не общностью, а совокупностью индивидуумов, которые по-разному могут понимать общественное благо и интересы народа. Отторжение от рядов интеллигенции той части творческой элиты, к которой не применимы высокие нравственные критерии, но которая оказывает большое влияние на общество, думается, не совсем обоснованно. Вместе с тем подобный подход отсекает и массовые средние слои интеллигенции. В конкретно-историческом плане такой подход сводит историю интеллигенции к истории отдельных ее выдающихся представителей.

В настоящее время остается фактом, что вопрос о критериях внутреннего структурирования интеллигенции остается за пределами современных дискуссий. В практике конкретно-исторических исследований преобладает традиционное выделение в составе интеллигенции социально-профессиональных групп: научной, художественной, учительской интеллигенции и т.д. 41. Подобный подход является оправданным потому, что основным признаком интеллигенции является профессиональное занятие квалифицированным умственным трудом, различия по сфере приложения и содержанию труда можно считать ее внутренним структурообразующим критерием.

Широкое определение художественной интеллигенции было дано еще в 1974 г. В.А.Копыриным и В.А.Поповым. Авторы на основе конкретно-социологических исследований художественной интеллигенции в уральском регионе определили эту социально-профессиональную группу как «совокупность лиц квалифицированного умственного труда, профессионально занятых практически духовной деятельностью по художественному освоению мира»42. Предложенный в 1991 г. С.Н.Комиссаровым «сущностный подход» к художественной интеллигенции выглядит менее точным и удачным. С.Н.Комиссаров представил художественную интеллигенцию как «субъект особого вида духовного произ-водства»43. В этом определении не отражена специфика художественной интеллигенции как социокультурной общности. Его определение можно применить к любой профессиональной группе интеллигенции, а также к ее отдельным представителям, труд которых носит индивидуальный характер.

Перспективными представляются попытки современных исследователей рассмотреть историческое предназначение российской интеллигенции в общем контексте отечественной истории. Ю.А. Левада видит роль интеллигенции в «привнесении» извне достижений других культур. Социальное предназначение интеллигенции он связал с ее существованием в пространстве треугольника между властью и народом. Дистанцированная от власти и народа интеллигенция стремится служить народу и сопротивляется давлению консервативной власти. Ученый выделил три периода в истории российской интеллигенции: эмбриональный — от петровских реформ до крестьянской реформы, реальный — 60-е годы XIX в .-20-е годы XX в. и фантомный — до наших дней44.

Первоистоки этих идей можно обнаружить в трудах российских философов начала века и русского зарубежья, а дальнейшее развитие — в работах А.С.Ахиезера. Он рассматривает Россию как промежуточное, расколотое общество и отводит интеллигенции место одного из важнейших факторов преодоления этого раскола. Интеллигенция, на его взгляд, — это одновременно и особая социальная группа с расплывчатыми границами, и духовное движение. Ее существование определяется постоянными попытками самоопределиться между полюсами правящей элиты и народа. Интеллигенция стремится на сторону народных интересов, его нравственных ценностей, быть его защитником и тем самым слиться с народом. Одновременно интеллигенция желает играть роль носителя народного самосознания, вождя и руководителя народа, превратившись тем самым в реальную власть. Из-за несовместимости этих задач в условиях расколотости общества А.С.Ахиезер подчеркивает двойственность и внутреннюю трагичность сознания интеллигенции44. Приход к власти группы профессиональных революционеров из среды интеллигенции, по мнению А.С.Ахиезера, привел к частичному уничтожению интеллигенции, но это не было вовсе ее концом. Она существует, считает он, пока существует раскол общества.

Методологическая привлекательность этой концепции состоит в том, что в ее основу положены представления о непрерывности и поступательности исторического процесса. Эта концепция ориентирует на исследование основополагающих факторов социального бытия интеллигенции, а не на выявление внешних отличительных признаков или этические оценки ее поведения. Она предлагает рассматривать в неразрывном единстве различные периоды истории: дооктябрьский, советский и постсоветский. Однако некоторые вопросы она оставляет без ответа. Прежде всего это проблема преемственности в развитии интеллигенции, характера ее воспроизводства в условиях совершенно новой системы образования и схода с исторической арены дореволюционной интеллигенции. Какие общие черты можно провести между дореволюционной, советской и современной интеллигенцией? Современные авторы дают разные ответы.

Например, Ю.А. Левада считает, что в условиях «реального социализма интеллигенция утратила свою идентичность», и сохранение имени — насмешка. Можно лишь утверждать, что «потаенный дух интеллигенции и интеллигентности не исчез полностью. В призрачном, фантомном виде он сохранился в скрытом сопротивлении, туманных надеждах и настойчивых стремлениях сохранить высоты культуры перед лицом торжествующей бюрократии и полуобразованной массы»45.

И. В. Кондаков рассматривает преемственность в развитии интеллигенции как ее возрождение. Он утверждает, что «русская интеллигенция, почти истребленная революцией, возродилась как Феникс, со всеми своими традиционными (сильными и слабыми) сторонами»46. У автора только нет ответа, когда и почему это так могло произойти.

В.Т.Ермаков считает утверждение об исчезновении дореволюционной отечественной интеллигенции ошибочным. Он признает, что интеллигенция пережила истребительный удар репрессий, испытывала дискриминацию в отношении многих ее представителей. Однако он полагает, что не следует придавать негативным явлениям всеобщий характер47. Ученый отметил существенные отличия в дореволюционной и советской интеллигенции, вытекающие из общественно-политических и социальных условий формирования данной социальной общности. Вместе с тем он не поставил вопроса о характере преемственности в развитии интеллигенции.

Л. Н. Коган отмечал, что новая интеллигенция сформировалась несмотря на отсутствие всех необходимых условий для этого. Отсутствовала налаженная система образования и воспитания, государство не всегда поддерживало духовную элиту общества, не было свободного доступа к общепризнанным образцам мировой культуры, действенного общественного мнения48. Исследователям предстоит ответить на вопросы о том, что же все-таки привело к возрождению интеллигенции в советских условиях, какова динамика и хронология этого сложного процесса, что объединяет дореволюционную, советскую и постсоветскую интеллигенцию и в чем проявляется здесь преемственная связь?

Необходимо отметить, что подавляющее большинство современных авторов, пишущих на темы интеллигенции, выступают с различных позиций и зачастую не приемлют другие аргументы. Разнообразие мнений и подходов в современной обществоведческой литературе не приобрело характера дискуссии. Каждый из авторов, излагая свое мнение, зачастую не ссылается на первоисточники своих идей, не соотносит свои взгляды с тем, что уже было высказано в печати. Современную историографическую ситуацию, когда количество мнений возрастает с каждой новой публикацией по теме интеллигенции, можно охарактеризовать как патовую. И думается, что только конкретно-исторические исследования позволят преодолеть умозрительность многих точек зрения и выдвинуть концепции, основанные на прочном фактическом фундаменте.

Рассматривая основные существующие концепции и взгляды на историю интеллигенции, в качестве центральной проблемы, позволяющей приблизиться к раскрытию сущности этой социальной общности, можно выделить проблему взаимоотношений интеллигенции и власти. Эта проблема затрагивалась многими авторами, и в последние годы она стала предметом специальных исследовании49.

Наличие большого количества публикаций по теме интеллигенции не позволяет все-таки говорить об утверждении какой-либо общепринятой точки зрения. В подавляющем большинстве работ история интеллигенции изображена в черно-белых полюсах, большей частью схематично. Образ власти как абстрактной силы, противостоящей интеллигенции и ее отдельным представителям, характерен для работы Т.Беловой49.

В книге К.Г.Барбаковой и В.А.Мансурова, посвященной в основном рассмотрению концепций западной советологии, история взаимоотношений власти и интеллигенции показана вне контекста отечественной истории. Для работы характерно одностороннее отображение истории взаимоотношений интеллигенции и власти как преимущественно конфликтных49.

Н. Е. Покровский считает, что интеллигенция способствовала утверждению тоталитарного режима, но как только сам режим усилился, он превратил интеллигенцию в социального противника50. Автор сильно завысил степень оппозиционности советской интеллигенции. Противоречивость его взглядов очевидна, особенно в той части работы, в которой речь идет об интеллигенции, полностью воспринявшей официальную идеологию и посвятившей себя служению власти. Он пишет, что, с одной стороны, был «большой слой интеллигенции, выращенный режимом», с другой — что управляемое ложное сознание этого слоя было «по сути лишено характерных черт интеллигенции»51.

Противоположного взгляда на интеллигенцию придерживается В.Н.Самченко, утверждающий, что советская интеллигенция стала одним из отрядов государственных служащих52. Этим утверждением он снимает вопрос о ее взаимоотношениях с властью. А.Быстрицкий пишет, что «большая часть интеллигенции чудесно примирилась с ролью не просто крепостного, а некоего капо, старосты общероссийского, общесоветского барака»53.

В действительности же взаимоотношения интеллигенции и власти были намного сложнее и сводить их только к конфронтационным или сервильным было бы упрощением. По замечанию В.С.Меметова, «как в прошлом, так и в настоящем какая-то ее часть, как правило, интегрирована с властью».

Заслуживает внимания статья В.Ф.Кормера, написанная к 60-летию «Вех», но увидевшая свет в СССР только в 1989 г. В ней ученый писал, что «несмотря на все превращения... в облике России и ее образованного слоя, в основном своем характеристическом качестве этот слой не изменился, по-прежнему оставаясь интеллигенцией в единственном значении этого слова»55. Он считает, что основной критерий принадлежности к интеллигенции — ее нравственная рефлексия по поводу глубочайшего внутреннего разлада с собственным народом и собственным государством. В.Ф.Кормер отмечал, что отношение к власти всегда занимало господствующее место в сознании интеллигенции, но это отнюдь не означало, что интеллигенция находится в оппозиции. «На всем бытии интеллигенции лежит отпечаток всепроникающей раздвоенности, — писал он. — Интеллигенция не принимает власти, отталкивается от нее, порою ненавидит, и, с другой стороны, меж ними симбиоз, она питает ее, ходит и пестует; интеллигенция ждет крушения власти, надеется, что это крушение все-таки рано или поздно случится, и, с другой стороны сотрудничает тем временем с ней»56. Эти заключения автора, основанные на эмпирических наблюдениях, способствуют пониманию сложных и противоречивых отношений интеллигенции и власти в советский период.

Следующее существенное замечание В.Ф.Кормера относится к проблеме эволюции просветительской роли интеллигенции. На его взгляд, в советский период мысль о просвещении народа в умах интеллигенции отходит на задний план, и интеллигенция начинает просвещать власть. Автор считал, что вся советская история интеллигенции может быть понята как непрерывный соблазн — поверить, что исправление нравов свершилось, и облик власти начал меняться.

Следует отметить, что эти идеи, способные стать основополагающими для концептуального развития в исследовании истории советской интеллигенции, не были в должной мере восприняты современным российским обществоведением даже и после опубликования статьи.

Определенное восприятие этих идей можно обнаружить в работах Л.Д.Гудковой и Б.В.Дубина, проанализировавших такую черту интеллигенции, как двоемыслие. На их взгляд, двоемыслие интеллигенции нельзя считать их личным лицемерием, это является следствием их двойного положения. С одной стороны, она обеспечивала функционирование бюрократической машины, демонстрируя лояльность режиму, а с другой — в соответствии с унаследованными легендами и идеалами воспринимала себя как оппозицию, соль земли и совесть общества57. Таким образом, считают Л.Д.Гудкова и Б. В. Дубина, советская интеллигенция осознавала свою внутреннюю связь с дореволюционной.

Для исследования проблемы взаимоотношений интеллигенции и власти принципиальное значение имеет понимание сущности характера власти. В современной политологии понятие власть употребляется как многозначительное. Современный политологический словарь определяет власть как право и возможность распоряжаться и управлять, как систему государственных органов, как лица и органы, облеченные государственными и административными полномочиями, и т.п.58. Система орга

нов власти в советские годы включала систему партийных органов — от Центрального Комитета до парткома, систему от Министерства культуры до отделов культуры исполкомов местных советов, руководящие органы творческих союзов и творческих коллективов. Интеллигенция принимала участие в обсуждении проектов решений, относящихся к их творческой и профессиональной деятельности. Представители интеллигенции непременно входили в выборные партийные и государственные органы, из ее среды формировались руководящие кадры творческих союзов. Означает ли это, что интеллигенция была интегрирована во власть и таким образом сама проблема ее взаимоотношений с властью как бы теряет смысл?

Думается, вовсе нет. Формально демократические принципы формирования руководящих партийных и государственных органов и процедуры выработки и принятия решений не отражали истинной сущности политического режима, функционировавшего в СССР. Как пишет Р.Г.Пихоя в своей работе, посвященной истории власти в СССР, власть в послевоенный период принадлежала узкому кругу олигархии, скрывавшейся за высшими звеньями партийного и государственного аппарата, маскировавшимися за массовой Коммунистической партией и выборной системой советов59.

В политологических исследованиях последнего десятилетия нет полного единства в понимании советского политического режима. Большинство авторов относят его к тоталитарным или авторитарным режимам, многие авторы отмечают его эволюцию после смерти Сталина. Так, например, по мнению Р.Х.Кочесокова, коммунистический режим в СССР был классическим тоталитарным режимом. Сделанный им анализ существенных черт тоталитаризма и авторитаризма, особенно положения духовной культуры в условиях тоталитаризма и авторитаризма, способствует пониманию некоторых аспектов взаимоотношений власти и интеллигенции в СССР. Р.Х.Кочесоков справедливо отмечает, что при любом политическом режиме власть предержащие пытаются использовать духовную культуру в своих целях, но только при тоталитаризме культура низводится до прикладного характера, а интеллигенция становится объектом воспитания60. Для раскрытия взаимообусловленности духовной культуры и политики важное концептуальное значение имеет вывод Р.Х.Кочесокова о том, что утилитаристское отношение к культуре, ее предельная политизация и идеологизация приближают крах тоталитарного режима61. Как известно, концепция тоталитаризма не способна отразить все феномены советской истории. Эта ограниченность концепции тоталитаризма отразилась и в работе Р.Х.Кочесоко-ва. Он отметил неизбежность перерастания тоталитаризма в авторитаризм, и, приводя их сравнительный анализ, автор не выделил черт авторитаризма в послесталинский период. Необходимо отметить собственное противоречие автора, когда он утверждает о том, что о тоталитаризме в чистом виде можно говорить только в период его утверждения.

Более взвешенным нам представляется в этом плане утверждение А.П.Бутенко и А.В.Миронова, которые относят режим, сложившийся после смерти Сталина, к авторитарным62. В общем плане можно согласиться с этим, но следует иметь в виду, что трансформация тоталитарного режима не происходит одномоментно. В послесталинский период сохранилось много родовых черт сталинской системы (А.П.Бутенко и А.В.Миронов считают, что социальные основы тоталитаризма не были разрушены63), и можно говорить лишь о начале формирования элементов гражданского общества. Очевидно, что эволюция отношения политической власти к обществу составляла основное содержание процесса трансформации тоталитаризма в авторитаризм. И в этом отношении особый интерес представляет интеллигенция как социальная группа, отражающая общественные настроения и мнения.

Список литературы

1. 1.Бердяев Н.А. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. - М., 1990. - С. 64.
2. 2.Туган-Барановский М.И. Интеллигенция и социализм // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. - М., 1990. - С. 218.
3. 3.Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т. 8. - С. 309.
4. 4.Воровский В.В. Сочинения. - Т. 2. - Л., 1935. - С. 14.
5. 5.Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. - М., 1990. - С. 409.
6. Там же. - С. 418.
7. Туган-Барановский М.И. Указ. соч. - С. 212.
8. Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. - М., 1990. - С. 200.
9. Троцкий Л.Д. Об интеллигенции // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. - М., 1990. - С. 108-109.
10. Советская интеллигенция и ее роль в коммунистическом строительстве в СССР // Материалы всесоюз. конф. - Новосибирск, 1979. - С. 28.
11. ТолстыхВ.И. Об интеллигенции и интеллигентности (культурно-личностный подход) // Вопросы философии. - 1982. -№ 10. - С. 40.
12. Смоляков Л.Я. Социалистическая интеллигенция (социолого-философский анализ). - Киев, 1988; Социальное развитие советской интеллигенции. - М., 1988.
13. Федюкин С.А. Великий Октябрь и интеллигенция. - М., 1972; Он же. Партия и интеллигенция. - М., 1983; Соскин В.Л. Ленин, революция, интеллигенция. - Новосибирск, 1973; Главатский М.Е. Историография формирования интеллигенции в СССР. - Свердловск, 1987.
14. Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье... (Пути и судьбы русской эмиграции). - М., 1990. - С. 23.
15. Волков B.C. К научной концепции истории советской интеллигенции // В поисках исторической истины: Сб. ст. к началу учеб. года в сети парт. учебы и комс. просв. - Л.: Лениздат., 1990. - С. 48-65.
16. Там же. - С. 50.
17. Интеллигенция в современном обществе: Межвуз. сб. науч. тр. - Кемерово, 1993. - С. 27-36; Соскин В.Л. Современная историография советской интеллигенции России. - Новосибирск, 1996. - С. 21.
18. Меметов B.C. К первым итогам становления «интеллигентоведения» как самостоятельной отрасли научного знания // Актуальные проблемы историографии отечественной интеллигенции: Межвуз. респ. сб. науч. тр. - Иваново, 1995. -С. 5.
19. Смоляков Л.Я. Об интеллигенции и интеллигентности // Коммунист. - 1988. - № 16. - С. 67-75.
20. Норман Г.Э. Власть квалифицированному труду // Дружба народов. - 1989. - № 2. - С. 72.
21. Интеллигенция: что о ней думают и говорят сегодня. - М., 1989.
22. Дегтярев Е.Е., Егоров В.К. Интеллигенция и власть (феномен российской интеллигенции и проблемы взаимоотношений интеллигенции и власти). - М., 1993.
23. Меметов B.C. Интеллигенция и власть: в поисках новых методологических подходов в изучении интеллигенции // Проблемы теории, методологии, источниковедения и историографии: Тез. докл. науч. конф. - Иваново, 1993. - С. 5.
24. Черныш М. Ф. Интеллигенция и власть: истоки конфликта // Интеллигенция в социальных процессах современного общества. - М., 1992.
25. Современная западная социология: Словарь. - М., 1990. - С. 380-383, 399-Ю0.
26. Положение об отсутствии на Западе понятия «интеллигенция» привело к формированию в публицистике позиции, согласно которой следует отказаться от употребления данного понятия. Об этом см., напр.: Круглый стол «Интеллигенция и общество» // Общественная мысль за рубежом. - 1991. - № 4. - С. 46-47; Путко А. По принципу бетономешалки: О тотальной люмпенизации советского общества // Общественные науки и современность. - 1991. - № 1. - С. 123; Ян-ков В. Письмо русским рабочим по поводу польских событий // Родина. - 1991. - № 5. - С. 66-70.
27. Байрау Д. Интеллигенция и власть: советский опыт // Отечественная история. - 1994. - № 2. - С. 122.
28. Баббио Н. Интеллигенция и власть // Вопросы философии. - 1992. - № 8. - С. 163-164.
29. ШляпентохВ. Советская интеллигенция и политическая власть после Сталина.
30. Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Заметки о литературно-политических иллюзиях. - М., 1995. - С. 4.
31. СевостьяновА. Двести лет из истории русской интеллигенции // Наука и жизнь. - 1991. - № 3. - С. 105.
32. Там же. - С. 108.
33. Интеллигенция и пути развития российского общества // Социологические исследования. - 1995. - № 3. - С. 40.
34. Покровский Н.Е. Новые горизонты или западня? // Социологические исследования. - 1994. - № 11. - С. 119.
35. ЛевадаЮ. Интеллигенция // 50/50: Опыт словаря нового политического мышления. - М., 1989. - С. 128.
36. Ермаков В.Т. Интеллигенция России в XX столетии (к постановке проблемы «интеллигенция как феномен исторического изучения») // Интеллигенция России: уроки истории и современность: Тез. докл. - Иваново, 1994. - С. 12.
37. Омеличкин О.В. Интеллигенция как субъект культуры // Интеллигенция в системе социально-классовой структуры и отношений советского общества. - Кемерово, 1991. - Вып. 1.
38. Коган Л.Н., Чернявский Г.К. Интеллигенция. - Екатеринбург, 1990. - С. 13-14.
39. Там же. - С. 19.
40. См., напр.: Балакина Л.Л. Научная интеллигенция в 60-е гг. XX в.: Дис. ... канд. ист. наук. - М., 1994; Боганцева С.С. Художественная интеллигенция и власть в СССР в середине 1950-х-60-е гг.: Дис. ... канд. ист. наук. - М., 1995.
41. Опыт исследования художественной интеллигенции развитого социалистического общества (на материалах Свердловской, Тюменской, Челябинской областей и города Уфы). - Свердловск, 1974. - С. 4.
42. Художественная интеллигенция: противоречия в сознании и деятельности. - М., 1991.
43. Там же. - С. 128-129.
44. АхиезерА.С. Проблема государства в России // Рубежи. - 1996. - № 7. - С. 94-95.
45. ЛевадаЮ. Указ соч. - С. 130.
46. Введение в изучение русской культуры. - М., 1997. - С. 189.
47. Ермаков В. Т. О современных подходах к изучению историографии российской и советской интеллигенции // Актуальные проблемы историографии отечественной интеллигенции. - Иваново, 1996. - С. 43.
48. Интеллигенция: слой специалистов или духовная элита общества? // Интеллигенция в советском обществе: Межвуз. сб. науч. тр. - Кемерово, 1993. - С. 20.
49. Барбакова К.Г., МансуровВ.А. Интеллигенция и власть. - М., 1991; Белова Т. Культура и власть. - М., 1991.
50. Российская интеллигенция перед историческим выбором // Интеллигенция в условиях общественной нестабильности. -М., 1997. - С. 16.
51. Там же. - С. 2.
52. Интеллигенция: понятие и судьба // Интеллигенция в советском обществе... - С. 11.
53. Там же. - С. 49.
54. Меметов B.C. Указ. соч. - С. 6.
55. КормерВ.Ф. Указ. соч. - С. 68-69.
56. Там же. - С. 72.
57. Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Указ. соч. - С. 89.
58. Политологический словарь: В 2 ч. - М., 1994; Политология: Энцикл. словарь. - М., 1993.
59. Пихоя Р.Г. СССР. История власти. 1945-1991. - М., 1998. - С. 9.
60. Кочесоков Р.Х. Феномен тоталитаризма. - Ростов н/Д.-М., 1992. - С. 76-82.
61. Там же. - С. 79.
62. Сравнительная политология в терминах и понятиях. - М., 1998. - С. 5.
63. Там же. - С. 378.