Казакстан как часть монгольского государства

В начале XIII в. в Казахстане жили следующие народы: куманы или половцы - на запад до р. Урала, канглы - от Урала до Аральского моря, каракитаи - на территории теперешних Алма-Атинской и Южно-Казакстанской областей, найманы и карлуки - в восточных пределах теперешней КАССР. Все эти народы, кроме каракитаев, говорили на тюркских языках, каракитаи же на языке родственном манчьжурскому. Они еще не были тогда мусульманами. Кроме того, часть Казахстана (от Аральского моря до ст. Чили) входила в состав мусульманского государства Хорезм. Но в первых десятилетиях XIII в. Казахстан стал частью Великого монгольского государства. 

Став "великим ханом" (1206 г.), Чингиз-хан подчинил себе найманов и каракитаев. В 1219 г. Чингиз-хан, тогда уже повелитель не только всех монгольских племен, но и Северного Китая, предпринял большой военный поход на запад. Разбив армию Хорезм-шаха, он занял город Отрар, важный тогда торговый центр, недалеко от г. Туркестана (Ясси), Бухару, Самарканд. Его полководец Субатай через Астрахань двинулся в Россию и победил русских князей на Калке. После смерти Чингиз-хана (1227) его сын Угадай (1227-1242) стал великим ханом и владетелем Китая, другой его сын, Чагатай,- владетелем страны между Лобнором и Аму-Дарьей (Восточный Туркестан, Туркестан и Казахские степи),- страны, названной по его имени Чагатай, внук же его Батый - владетелем Кипчака или Золотой Орды (страны на запад от Аму-Дарьи). Последний в 1237-1242 гг. предпринял новый поход на Запад, прошел Венгрию и Моравию и окончательно покорил Россию. Ужас распространился в Европе с появлением этого страшного врага. Все хроники полны рассказами о совершенных монголами зверствах. Монголов в тогдашней Европе называли -"тартары" или "татары" (первоначально, вероятно, название одного из монгольских племен). Это название укрепилось в Европе и до XVIII века осталось названием для всех тюрко-монгольских народов. 

В 1246 г. папа римский Иннокентий IV (1243-1254) послал монаха Пьяно (или Плано)Карпини, уроженца города Перуджии, в качестве посла к великому хану монголов Гуюку (внуку Чингиз-хана) в Каракорум. Цель этого посольства еще недостаточно выяснена. Вероятно, папа желал заключить союз с монголами против мусульманских государств Передней Азии. В случае неудачи он, очевидно, хотел получить сведения о военных приготовлениях и военных приемах этого столь страшного тогда для Европы врага. Не исключена возможность и того, что папа искал помощи монголов против германского императора Фридриха П (1215-1250), которого он на Лионском соборе отлучил от церкви. Кроме того, итальянские торговые города, особенно Генуя и Венеция, были очень заинтересованы в открытии торговых путей в Китай. 

Карпини приехал в Каракорум, столицу великого хана, когда сын Угэдэя - Гуюк был провозглашен ханом (1246). Путешествие же Рубрука состоялось уже при хане Мункэ (1251-1260), при котором брат его Хулагу уничтожил Багдадский халифат, покорил Персию и часть Малой Азии и основал персидскую династию Ильханов, другой же его брат Кублай завершил завоевание Китая. Мощь и порядки Монгольского государства произвели глубокое впечатление на обоих путешественников также, как и на знаменитого венецианца Марка Поло, ехавшего в Китай почти на 3 десятилетия позже. Все эти европейские путешественники с большим уважением говорят о Монгольском государстве, несмотря на тенденцию их показать дикость части этих "идолопоклонников". Во многих отношениях эта огромная империя, через которую шел торговый путь с Запада в Китай, стояла выше, чем современная ей Европа. 

Из восточных источников по истории этой империи самый важный -"История монголов", написанная на персидском языке Рашид-Эд-дином, жившим при дворе Ильханов и использовавшим государственный архив последних. Он употребляет двойное летоисчисление: мусульманское (по годам от Хиджры -622 г. н. э.) и монгольское, по 12-летнему циклу, в котором каждый год носит название определенного животного. 

Рубрук, францисканский монах из Фландрии (теперь Бельгия, в то время часть Франции), виделся в Париже с вернувшимся из путешествия Карпини. Позже, находясь в сирийском городе Аккон, в то время одной из важнейших крепостей крестоносцев в их борьбе против мусульман, он получил поручение французского короля Людовика IX ехать послом к великому хану в Каракорум. Путешествие его продолжалось с 1252 по 1254 г. Целью и этого путешествия было заключение союза против мусульман. 

Перепечатываемые здесь выдержки из Карпини взяты из книги "Собрание путешествий к татарам", СПБ, изд. Д. Языкова, 1825 г. (являющейся, в свою очередь, перепечаткой и переводом на русский язык английского издания 1589 г.), с некоторыми поправками текста по Малеину, выдержки же из Рубрука - целиком по переводу А. И. Малеина (СПБ. 1911). 

Рубрук и Карпини пользуются для определения дат святцами. Поэтому надо знать, что великий пост начался в конце февраля, пасха в 1246 г. была 8 апреля, вознесенье господне -13 мая, день Иоанна крестителя -24 июня, святого креста -1 августа, св. Михаила -29 сентября, Андрея -30 ноября, Николая -6 декабря. 

(Об Абулгази - см. стр. 33.) 

1. Покорение Чингиз-ханом Средней Азии

[1206 г.] ...Когда окончилось собрание и сейм, они выступили в экспедицию на Буюрук-хана, который занимался птичьей охотой в пределах Большой горы, в месте, называемом река Суджо, и ничего не знал. Чингиз-хан и армия, пойдя на него, по неизбежной судьбе погубили его и взяли его владение, жен, детей, табуны и стада. Племянник его Кушлук-хан, во время, как убили отца его Таянг-хана, бежал и пришел к дяде своему, Буюрук-хану; Тухтабики, государь мергитский, также пришел к нему... оба они укрылись в месте, называемом Иртыш, на границе страны найманов. Окончательное дело и положение их имеет быть объяснено после, если угодно всевышнему богу. 

(Рашид-Эддин, перев. И. Березина. "Труды 

вост. отд. и. р. арх. об-ва", ч. 15, СПБ, 1888, 8). 

Рассказ о покорении государя карлуков и Идикута. 

Весенней порой года барана, соответствующего 607 году [1211], Арслан-хан, хан карлуков, пришел на служение Чингиз-хану, покорился и в месте Келурэн он представил дары. Туда также вслед за ним явился Иди-кут, государь уйгуров, поднес дары и представил предложение, что "если Чингиз-хан учинит пожалование, раба своего возвеличит, то я явлюсь, ради слышания издалека и прихода близко окружением красной мантии и кольцом золотопоясным, я буду пятым сыном при четырех сыновьях Чингиз-хана и умножу служение и оказывание услуг". Чингиз-хан понял, что он желает дочь: приказал, что "я дам дочь, и он также будет пятым сыном". 

(Р а ш и д, там же, 14). 

Рассказ об искании покровительства Кушлуком у Гурхана кара-китайского, злоумышлении Кушлука против Гур-Хана, убиении Кушлука и прекращении благоденствия государей найманских, совершенном рукою монголов. 

В тот же упомянутый год барса [1218] войска Чингиз-хана под предводительством Джабэ-нойона, схватили Кушлук-хана в пределах гор Бадахшанских, в ущельи Сарык-Кула и убили. Обстоятельства его были так: когда отец его, Таянг-хан, был убит, он бежал и ушел к дяде своему, Буюрук-хану. Когда же убили Буюрука, он бежал вместе с государем мергитским Тухтабиккой. Чингиз-хан опять лично на них напал. Тухтай был убит и Кушлук снова пустился в бегство [1207] и по дороге Бишбалыка вошел в пределы страны Куча, как упоминание об этих событиях сделано ранее. После того оттуда в год дракона, приходящийся на реджеб 604 года [1210], он пошел к Гурхану, государю каракитайскому. От упомянутого года дракона до времени, как его убили в пределах Бадахшанских, будет одиннадцать лет; от года мыши, соответствующего 600 году [1203], когда Чингиз-хан воевал с отцом Кушлука, Таянг-ханом, убил его, и Кушлук бежал, до времени, как он прибыл в страну Куча, прошло четыре года, так что всего того будет пятнадцать лет. Коротко сказать, Кушлук прибег к Гур-хану, который был великий государь, правитель над всеми областями и местами Туркестана и Мавераннахра, и имевший множество войска, муниции, людей и служителей. Отцы султана Мухаммед-46 Хорезм-шаха, согласились на обязательство доставлять ежегодно тридцать тысяч золотых динаров и завещали детям, чтоб они исполняли это и никогда бы с ним не препирались, поелику он есть крепкий оплот и за ним сильные враги находились, т. е. племена монгольские, найманские и другие почтенные турки. Гур-хан оказал ему совершенный почет и уважение, спустя некоторое время дал ему дочь свою, и она находилась при Гур-хане. После некоторого времени, когда обстоятельства султана Мухаммед-Хорезм-шаха вознеслись, он взял область султанов Гур, Газну, область Хорасан, Ирак, а также взял некоторые места Туркестана, и обрел совершенное могущество и величие, не перенося более согласия на налог и отказавшись от уплаты поставленного обязательства Гур-хану, собрал войска с окружностей и повел войско на Бухару для освобождения страны Мавераннахрской; отправил соблазнительные повестки к окружным владельцам и завлекал их прекрасными обещаниями, в особенности султана Османа, который был государь Самарканда и из рода Афрасиаба. То сборище, наскучившее Гур-ха-ном...приняло приглашение султана Мухаммеда и соединилось с ним. Он так же послал тайно весть и к Кушлуку и его совратил с пути. Кушлук по той причине, что он был свидетелем слабеющего положения Гур-хана, и видел, что старшие князья его, находившиеся в восточных пределах, производили восстания и прибегали к покровительству государя миродержца Чингиз-хана, и также по той причине, что многие из князей Гур-хановых были с ним заодно, и он слышал, что беки отца его, Таянг-хана, и старинные слуги их все еще скрываются, был обеспокоен грубою жадностью и думал, что, если он соберет остальное войско отца, то он может вести управление по обычаю, возьмет владение Гур-хана с помощью того войска и войска Гур-ханова, которое было с ним заодно, будет силен и справится с делами всех. В увлечении этими обольщеньями и гнусными расчетами он изменил угнетенному Гур-хану и, сообразно этому замыслу, сказал Гур-хану: "уже довольно времени, как я расстался с улусом и племенем своим. Чингиз-хан занялся войной с страной Китайской и теми пределами, и я так слыхал, что многие из племен и войска моего скитаются и рассеяны в пределах Имиля, Каялыка и Биш-балыка. Когда они услышат молву обо мне, во всяком месте соберутся и противостанут врагам своим. Если я получу увольнение из службы Гур-хана, то я пойду, соберу их, окажу помощь в делах и событиях Гур-хану и пока буду жив, буду исполнять по-старому обязанности подчиненности и покорности и буду повиноваться его приказаниям". 

Гур-хан, чистосердечно положившись на слово его, дал ему позволение. Кушлук расстался с ним и принялся за исполнение. Когда распространилась молва о появлении его в Туркестане, остатки племен и солдат отца его, которые бежали от ран меча армии Чингиз-хана, собрались к нему, и он в каждой стороне производил опустошение, собирал добычу, так что толпа его стала многочисленна... Тогда он обратил лицо к стороне Гур-хана, напал на страну и округи его государства и овладел ими. Гур-хан был стар и слаб, не мог распорядиться. Кушлук, получив известие о движении султана Мухаммеда на Гур-хана, стал смелее: с обоих сторон непрерывно обсылались послами и постановили на том, что султан пойдет на Гур-хана со стороны западной, а Кушлук - с восточной стороны и захватят его. Если султан предупредит, из владения Гур-хана султану отойдет Алмалык, Хотен и Кашгар; если же Кушлук прежде успеет наложить руку, ему достанется из того владения до реки Фенакетской. С обеих сторон на этом всем постановлено. Кушлук опередил. Войска Гур-хана были далеко. Он гнал спешно и напал на Гур-хана в месте Бела-Сагун. Сей сразился с Кушлуком при том количестве войска, которое было поблизости, разбил Кушлука и, побежденный, он отступил... 

Султан Мухаммед-Хорезм-шах с султаном самаркандским обратился на Гур-хана. Когда они прибыли в страну Тараз, Танику находился там с большим войском, которое составляло голову армии Гур-хана. С обеих сторон сразились. Танику впал в руки султана Мухаммеда, армия его была обращена в бегство. Кушлук, услыхав о слабом положении Гур-хана, изготовился к военным действиям, погнал с величайшею поспешностью и, напав на него (Гур-хана) в том положении, когда войска его были рассеяны, он захватил его. Гур-хан, не имея средств, хотел оказать ему покорность, но Кушлук на то не согласился. Он держал его вместо отца и наружно оказывал ему почтение, но под предлогом обвинения завладел всеми областями, которые тот имел, и царским саном его [1214]. Гур-хан после двух лет скончался с горя; сокровища, достояние и войско, которое в продолжение трех люстр и пяти лет он собрал и приготовил в благоденствии и благополучии, все впало в руки Кушлука. 

...Чингиз-хан, когда освободился от войны с Китаем, назначил Мухули-Гована с многим войском для охранения Китая и стороны восточной, а сам направился за западные пределы. Джебэ-нойона он отправил вперед с большим войском, для прогнания Кушлука. Кушлук в то время находился в городе Кашгаре. Еще войско монгольское не приступило к битве, как Кушлук повернулся в бегство. Джебэ-нойон с нукерами объявил в городе прокламацию, что каждый человек оставался в своей вере и сохранил путь дедов и отцов. Солдаты Кушлука, жившие в городе по домам мусульман, все были уничтожены, и войско монгольское пустилось по следам Кушлука: в каждом месте, где он останавливался, они его выгоняли, пока он наконец потерял дорогу в пределах Бадахшанских между гор. В ущельи, которое называют Сарык-Кул, его схватили, убили и возвратились [1218]. Жители Бадахшана поживились несчетною добычею монеты и драгоценностей. 

(Рашид, там же, 34-40). 

Рассказ о шествии знамен мировластителя, императора, миродержца Чингиз-хана к областям султана Myхаммеда-Хорезм-шаха для покорения той страны. 

Когда наступил год зайца, приходящийся на Зулькада 615 года, увеличенного месяцами 16 года [1218], когда оселась пыль крамолы Кушлуковой и когда дороги очистились от врагов и противников, Чингиз назначил и распределил сыновей и беков десять тысяч, тысяч и сотен, созвал собрание, устроил сейм, положил основание ясаку из нововведений и древних уставов и занялся экспедицией в страну Хорезм-шаха. В год дракона он провел лето на дороге к реке Иртыш, отправил послов к султану Мухаммеду с извещением решения об экспедиции в его сторону и предуведомлением... Осенью [1219] он приказал двинуться, взял все страны, бывшие на проходе, когда же прибыл к пределам карлук, глава тамошних князей Арс-лан-хан явился с покорностью, получил пожалование и пошел в виде помощника, в числе монгольских войск; из Биш-балыка Идикут уйгур, с своим племенем и из Алмалыка Сукнак-Тегин с войском своим прибыли на службу. 

(Р а ш и д, там же, 42-43). 

Битва Угедей-хана и Джагатай-хана с Хаир-ханом и покорение ими Отрара 

Султан Мохаммед-шах Хорезмский, поставил Хаир-хана с пятьюдесятью тысячами человек охранять область Отрарскую. Предполагая, что монгольское войско хочет идти к Отрару, султан послал на помощь Хаир-хану своего нукера Карача-хаджиба с десятью тысячами воинов. С шестьюдесятью тысячами Хаир-хан заперся в Отраре; Чингиз-хановичи пять месяцев осаждали крепость; народ в Отраре начал унывать. Карача-хаджиб сказал Хаир-хану: "сдадим Отрар сыновьям Чингиз-хана и отдадимся им в подданство: тем мы спасем себя от тягостей осады". Хаир-хан не соглашался на его слова, потому что его голова была причиной настоящих бедствий. Карача-хаджиб, видя, что Хаир-хан не соглашается на его мнение, сколько раз он ни говорил ему, в одну ночь с десятью тысячами человек вышел из крепости воротами Дервазаи-суфи и предстал перед сыновьями Чингиз-хана. Чингиз-хановичи сказали Карача-хаджибу: "ты не соблюл верности своему государю, не будешь верен и нам", и велели убить его вместе с десятью тысячами человек. Монголы вошли в Отрар теми же воротами Дервазаи-суфи. Всех жителей Отрара вывели в поле и избили. При таких обстоятельствах Хаир-хан с двадцатью тысячами человек заперся в цитадели городской, и, каждый день делая вылазки, в битвах оказал опыты отличной храбрости, истребил много людей в монгольском войске. Но как он в этих битвах потерял всех своих людей, то монголы ворвались в крепость. В этой крепости Хаир-хан с двумя человеками скрылся наверху одного здания. Оба нукера его были убиты; когда у хана, который непрестанно должен был отражать от себя, не стало уже стрел, то невольницы его стали носить к нему кирпичи со стен, и он кирпичами отбивался. Наконец, его окружили, схватили и живого привезли к царевичам. В это время царевичи получили весть, что Чингиз-хан взял Бухару, шел к Самарканду. Угедай-хан и Джагатай-хан со всем своим ополчением обратились к Самарканду; на месте, называемом Кюк-Сарай, они велели убить Хаир-хана. 

(А б у л газ и, 92). 

Рассказ о прибытии Чингиз-хана в город Отрар и о взятии его монгольским войском. 

В конце осени упомянутого года дракона [1219], Чингиз-хан с храброй армией прибыл к городу Отрару: шатер его воздвигли перед укреплениями. Султан дал большое войско Гаир-хану, а на помощь ему отправил Карача-хана, камергера, с 10000 конницы; совершенно укрепили твердыни и стены города и собрали военные снаряды. Чингиз-хан приказал, чтобы Джагатай и Угэдэй с несколькими тьмами войска обложили город, Джучи с нескольким войском назначил к стороне Джэнда и Енги-кента; сборище беков назначил к стороне Ходженда и Бенакета и также во всякое место назначил войско. Сам же с Тули-ханом двинулся на Бухару: рассказ о том, каким образом были покорены Бухара и Самарканд, имеет быть приведен в своем месте. 

У Отрара с обеих сторон сражались в продолжение пяти месяцев. Наконец, дело жителей Отрара дошло до отчаянного положения; Караджа дал согласие на изъявление покорности и сдачу города, но Гаир-хан, зная, что он есть душа той распри, никак не думал об утверждении этого решения, употреблял усилия и старания и не соглашался на мир, под тем предлогом, что "я не буду неверен благодетелю". По этой причине Караджа также не настаивал более и ночной порой вышел со своим войском в ворота городские. Войско монгольское, схватив его, привело на служение к принцам. Они повелели: "собственному господину ты не остался верен, несмотря на несколькие предыдущие права милости: как же можно нам рассчитывать на твое единодушие?". Они умертвили его со всеми нукерами, город взяли, выгнали всех людей, как стадо баранов, вон из города, и все, что нашлось, разграбили. Гаир-хан с двадцатью тысячами человек ушел в крепость: по пятидесяти человек они выходили и были убиваемы. В течение месяца война не прекращалась, и большая часть была убита. Гаир-хан остался с двумя человеками: постоянно отбиваясь, он сражался. Войско монгольское стеснило его в укреплении: он ушел на кровлю и не сдавался. Те два нукера также были убиты. Не оставалось оружия. После того он кидал кирпичи и постоянно сражался. Монголы постепенно окружили его и схватили. Стену и укрепления они сравняли с землей. Из народа и ремесленников, тех, которые спаслись от меча, некоторых угнали к толпе Бухары, Самарканда и тех пределов, а Гаир-хана умертвили в Кук-Сарае, и оттуда они ушли. 

(Р а ш и д, там же, 43-44). 

Поход Джучи-хана к Дженду

Джучи-хан, выступив из Отрара, пришел к Саганаку. В свите его был один мусульманин, Хасян-хаджи; его он послал в Саганак с повелением посоветовать жителям его, чтобы они явились к нему, сдали ему крепость и сами покорились. Хасян-хаджи пошел в Саганак, советовал жителям сдаться, но они, думая, что смелость спасет их, с безрассудною дерзостию бросились на него, схватили и убили и потом, заперши ворота, затворились в крепости. Джучи-хан, услышав об этом, пришел в сильный гнев и дал монголам повеление взять крепость штурмом. Монголы сделали приступ к крепости, в один час взяли ее; в отмщение за кровь Хасян-хаджи убили десять тысяч мусульман; сына Хасян-хаджиева поставили правителем Са-ганака. 

Отсель Джучи-хан прибыл в Узькенту. Жители Узь-кента, вышедши из крепости, с богатыми подарками предстали пред Джучи-ханом; хан изъявил им благоволение, не коснулся ни их самих, ни имения их. 

После этого дела монголы сделали поход к крепости Аснаш. Жители Аснаша вышли и сразились с ними: войско Джучи-ханово, поразив их, всех избило. 

В это время правитель Дженда, получив известие о делах Джучи-хана, бежал из Дженда и ушел в Хорезм. Джучи-хан, услышав это, отправил послом к жителям Дженда своего нукера Джан-Тимура. Джендцы не захотели покориться, замыслили убить Джан-Тимура. Джан-Ти-МУР> употребив хитрость, избавился из рук их, возвратился в стан Джучи-хана и пересказал хану, как с ним там поступлено было. Джучи, разгневанный, пошел к Дженду, осадил его и взял крепость. Тех из жителей, которые составили умысел против Джан-Тимура, велел избить. Прочим жителям он не мстил смертью, а выведши вон из крепости, отдал на разграбление их имение и Алия ходжу Гудждуванийца сделал правителем Дженда. 

(Абулгази, 93-94). 

Рассказ о прибытии Чингиз-хана к городу Бухаре и обстоятельства овладения им [1220]. 

Прежде мы упомянули, что Чингиз-хан в конце осени года дракона, весна которого соответствует месяцу з у ль-хеджу 616 г., прибыл к городу Отрару, назначил Джагатая и Угэдэя на завоевание Отрара, а Джучи и беков с войсками каждого в какую-нибудь сторону. Во второй весенний месяц года змеи, которого первый месяц соответствует зуль-хеджу 617 года и около пяти месяцев будет, царевичи и беки упомянутые каждый занимались завоеванием мест, которые поименованы. ...Теперь изложим обстоятельно и последовательно завоевание мест, которое совершено Чингиз-ханом после отправления из города Отрара до времени, как все царевичи и беки снова соединились на служение ему, и он снова назначил Джучи, Джагатая и Угэдэя на покорение Хорезма, а сам и Тули-хан, перейдя через реку Термез, пошел в землю Иранскую. Что было после того, опять расскажем, если угодно высочайшему господу. 

То положение таково: Чингиз-хан, определив царевичей и беков на завоевание стран, лично сам из Отрара двинулся на Бухару. Меньшему сыну Тули, которому прозвание было Экэ-нойон, он приказал в служение ему двинуться с храбрым войском по дороге Зернука. Они прибыли неожиданно на рассвете к тому укреплению. Жители тех окружностей в страхе от того огромного войска скрылись в крепость. Чингиз-хан отправил к ним послом камергера Данишменда, для возвещения о прибытии войск и предложения увещаний. Сборище рабов хотело оскорбить его, но он, возгласив: "я - камергер Данишменд, мусульманин и сын мусульманина. По приказу Чингиз-хана я пришел посланником, чтобы извлечь вас из пучины погибели. Чингиз-хан прибыл сюда с храбрым и мужественным войском. Если вы вздумаете сопротивляться ему, в одно мгновение крепость сделает равниной, а поля превратит от крови в Сейхун. Бели же вы послушаете совета, и покоритесь и подчинитесь ему, то души и имения ваши останутся невредимы". Они, слыша эти умные речи, увидели спасение свое в изъявлении покорности; главные выступили вперед и отправили толпу с разной провизией. Когда представлено было о прибытии, он (Чингиз-хан) спросил о начальниках Зернука, разгневался на удаление их (от представительства) и отправил посла за ними. Тогда они поспешили на служение ему, были удостоены разными пожалованиями и обрели помилование душам. Вышел приказ, выгнать жителей Зернука на поле: молодых назначили в толпу к Бухаре, а другим дал позволение возвратиться, и Зернуку положил название Кутлук-балык. Из туркменов той страны один проводник, который имел полные сведения о дорогах, вывел войско к пределу Нура по дороге, которая не была шоссе: ту дорогу с того времени опять называют "пустой дорогой". Чингиз-хан отправил послом Таир-бахадура, находившегося в авангарде, с извещением о прибытии. Он дал весть с обещаниями и угрозами. После возвращения послов жители Нура послали в руках одного посла на служение Чингиз-хану полную провизию и изъявили покорность. По принятии провизии он приказал, что "Субадай пойдет с вами вперед: передайте ему город". Когда Субадай прибыл, они повиновались приказу и послали шестьдесят избранных человек в сопровождении эмира Нурского, по имени Ил-Ходжи, в виде помощи к стороне Дебуса. Когда прибыл Чингиз-хан, они сделали ему торжественную встречу и в униженном состоянии поднесли провиант и провизию. Чингиз-хан удостоил их царскою благосклонностью и спросил: "как велик определенный налог султана в Нуре?". Они сказали: "тысяча пятьсот динаров". Он приказал: "эту сумму дайте предварительно, и кроме этого не будет вам притеснения. Они дали и освободились от грабежа и избиения. 

(Рашид, там же, 51-53). 

2. Средневековые путешествий Европейцев через Казахские степи

... Ехали же мы Команскою землею, которая вся состоит из ровных мест и через которую текут четыре большие реки. Первая называется Непер [Днепр], по которой с русской стороны кочует Корренза, а с другой стороны в степи Монтий, который знатнее его. Вторая называется Дон, при которой кочует какой-то князь, именем Картан, женатый на Батыевой сестре. Третья называется Волга, река чрезвычайно великая, по которой кочует Батый. Четвертая называется Яек [Яик, Урал], при которой кочует два тысячника, один с одной, а другой с другой стороны реки. Все они зимою спускаются к морю, а летом по берегам вышесказанных рек поднимаются к горам. 

...Мы же в день пасхи, отслужа обедню и поев кое-как, отправились с двумя татарами, приставленными к нам у Коррензы, обливаясь горькими слезами, ибо не знали, на смерть или на жизнь мы едем. К тому же мы так были слабы, что едва могли держаться на лошадях, потому что во весь великий пост пища наша состояла только из пшена с небольшим количеством воды и соли, также точно и в другие постные дни; для питья же употребляли только снег, растопленный в котле... 

Ехали же мы через Команию очень скоро, потому что меняли лошадей раз по пяти и более в день, выключая, когда проезжали степью; но тогда брали лучших и сильнейших лошадей, которые могли бы вынести долгую езду без перемены. Таким образом ехали мы от начала великого поста до осьмого дня по пасхе. 

...Эти команы истреблены татарами: некоторые из них убежали, а некоторые повержены в рабство; многие же из убежавших возвратились к ним назад. 

После сего выехали мы в землю кангитов, которая во многих местах совсем безводна, а от сего безводия и жителей в ней мало. По сей причине многие из людей Ерослава, герцога русского, проходившие через эту степь в землю Татарскую, померли в ней от жажды. В этой земле так же, как и в Команской, видели мы многие черепа и кости мертвых людей, лежащие по земле, подобно помету. Ехали же мы этою землею от осьмого дня по пасхе почти до дня вознесения господня. Жители сей земли были идолопоклонники, которые, подобно Команам, не занимались земледелием, а питались только скотоводством, не строили себе домов, но жили в шатрах. Татары и их также истребили и живут в их земле, а оставшихся повергли в рабство. 

...Из земли кангитов въехали мы в землю бисерминов, которые говорят языком команским, но закон держат сарацинский [магометанский]. В этой земле нашли мы бесчисленное множество разоренных городов с замками и много пустых селений. В этой земле есть одна большая река, имя которой нам неизвестно; на ней стоит некий город, именуемый Янкинт, другой по имени Бархин и третий, именуемый Орнас, и очень много иных, имена которых нам неизвестны. Государь сей земли назывался Алтисолтаном, которого татары истребили со всем его родом. В этой же земле очень высокие горы, а с южной стороны у нее Иерусалим и Балдак [Багдад] и вся Сарацинская земля. Также недалеко оттуда живут два родные брата, татарские воеводы, Бурин и Кадан, дети Тиадаевы, который был сыном Чингиз-хановым. С северной же стороны у нее земля китаев и океан. Там живет Сибан, брат Батыев. Этою землею ехали мы от праздника вознесения господня почти за 8 дней до праздника св. Иоанна Крестителя. 

Потом въехали мы в землю черных китаев, в которой татары построили сызнова только один город по имени Омыл и где император построил дом, в который пригласили нас пить, и бывший там от императора человек заставил знатнейших граждан и двух своих сыновей плясать перед нами. 

(П. Карпини, 1, 17, 23-29). 

...К северу же от него [Каспийского моря] находится та пустыня, в которой ныне живут татары. Прежде же там были некие команы, называвшиеся кангле. 

...Итак, мы ехали через землю Кангле, от праздника святого креста до праздника всех святых, причем почти всякий день, как я мог рассчитать, делали такое расстояние, как от Парижа до Орлеана, а иногда и более, смотря по тому, какое у нас было количество лошадей. Именно иногда мы меняли лошадей дважды или трижды в день, а иногда ехали без перемены два или три дня, потому что не встречали народа, и тогда приходилось ехать медленнее. Из 20 или 30 лошадей у нас всегда были худшие, так как мы были чужестранцами. Ибо все, ехавшие раньше нас, брали лучших лошадей. Для меня всегда сохраняли крепкого коня, так как я был очень дороден, но я не смел предлагать вопрос о том, хорошо ли идет конь или нет, не смел я также жаловаться, если он имел не рысистый шаг, но каждому надлежало терпеть свою участь. Отсюда для нас возникали весьма тягостные затруднения, так как неоднократно лошади утомлялись раньше, чем мы могли добраться до народа, и тогда нам надлежало их погонять и бить кнутом, даже перекладывать одежду на других вьючных лошадей, переменять коней на вьючных лошадей, а иногда двоим ехать на одной лошади. 

...Нет числа нашим страданиям от голода, жажды, холода и усталости. Пищу они дают только вечером. Утром дают что-нибудь выпить или проглотить пшена. Вечером же давали нам мясо - баранье плечо с ребрами, а также выпить известное количество супа. Когда у нас было мясного супа до сытости, мы отлично подкреплялись, и он казался мне весьма вкусным напитком и весьма питательным. В пятницу я пребывал в посте до ночи, не делая ни глотка, а затем мне надлежало с печалью и скорбью вкушать мясо. Иногда, когда мы попадали на ночлег с наступлением уже темноты, нам приходилось есть мясо полусваренное или почти сырое вследствие недостатка пищи для огня, так как тогда мы не могли набрать достаточно бычачьего или конского навозу. Другую пищу для огня мы находили редко, разве только кое-где какой-нибудь терновник. Так же по берегам некоторых рек растут кое-где леса, но это бывает редко. Вначале наш проводник очень презирал нас и чувствовал отвращение, провожая столь низких людей. Впоследствии, однако, когда он начал нас лучше узнавать, оно провожал нас через дворы богатых моалов и нам надлежало молиться за них. 

Поэтому, будь у меня хороший толмач, я имел бы удачный случай посеять много добра. У упомянутого Хингиса, первого хана, было четыре сына, от которых произошли многие; все они имеют теперь большие дворы и ежедневно множатся и распространяются по пустыне, обширной, как море. Итак, через владения многих из них вез нас наш проводник. И они удивлялись превыше меры, почему мы не хотели брать золото, серебро и драгоценные одежды. Они спрашивали также о великом папе, так ли он стар, как они слышали. Именно, они слышали, что ему пятьсот лет. Спрашивали они о наших землях, водится ли там много овец, быков и коней. О море, океане они не могли понять, что оно беспредельно или безбрежно. Накануне дня всех святых мы оставили дорогу на восток, так как татары уже значительно спустились к югу, и направили через какие-то горы путь прямо на юг, в течение 8 дней подряд. В этой пустыне я видел много ослов, именуемых кулам, больше похожих на мулов; наш проводник и его товарищи усиленно их преследовали, но ничего не достигли, вследствие их чрезмерной быстроты. На седьмой день к югу нам стали видны очень высокие горы, и мы въехали на равнину, которая орошалась, как сад, и нашли возделанные земли. Через неделю после праздника всех святых мы въехали в некий саррацинский город, по имени Кинчат. Глава его выехал навстречу нашему проводнику с пивом и чашами, ибо у них существует такой обычай, что изо всех городов, им подчиненных, послов Батыя и Мангу-хана встречают с пищей и питьем. В то время там ходили по льду и еще раньше, начиная с праздника святого Михаила, в степи стояли морозы. Я спросил о названии этой области, так как мы были уже на другой территории; они не умели мне сказать иначе, как по имени города, который был очень мал. И с гор спускалась большая река, которая орошала всю страну, так как они проводили от нее воду, куда им было угодно; эта река не впадала в какое-нибудь море, а поглощалась землею, образуя также много болот. Я видел там лозы и дважды пил вино. 

На следующий день мы прибыли к другому поселку, более близкому к горам, и я спросил про горы, про которые узнал, что это были горы Кавказа, которые соприкасаются с обеими сторонами моря от запада к востоку. Тут также узнал я, что мы проехали вышеупомянутое море, в которое втекает Этилия. Я спросил также о городе Талас, в котором были немцы, рабы Бури, про которых говорил брат Андрей и про которых я также' много спрашивал при дворе Сартаха и Батыя. Я не мог узнать ничего, кроме того, что Бури, господин их, был убит по такому случаю: он не имел хороших пастбищ и однажды, когда был пьян, стал так рассуждать со своими людьми: "Разве я не из рода Хингис-хана, как Батый (а он был племянником или братом Батыя)? Почему и мне, как Батыю, не идти на берег Этилии, чтобы там пасти стада?" Эти слова были доложены Батыю. Тогда Батый написал его людям, чтобы они привели к нему господина их связанным, что те и сделали. Тогда Батый спросил у него, говорил ли он подобные речи, и тот сознался. Однако он извинился тем, что был пьян, так как они обычно прощают пьяных. И Батый ответил: "Как же ты смел называть меня в своем опьянении?" И затем приказал отрубить ему голову. 

Об этих немцах я не мог узнать ничего вплоть до приезда ко двору Мангу-хана, а в вышеназванном поселке я узнал, что Талас был сзади нас возле гор на шесть дней пути. Когда я прибыл ко двору Мангу-хана, то узнал, что сам Мангу перевел их с позволения Батыя к востоку на расстояние месяца пути от Таласа в некий город, по имени Болат, где они копают золото и делают оружие; поэтому я не мог попасть в их страну в оба мои проезда, туда и обратно. Однако я проехал на пути туда довольно близко, может быть всего на три дня пути, от этого города. Но я не знал этого, да и не мог также отклониться от дороги, если бы и хорошо знал ее. От упомянутого поселка мы направились к востоку прямо к вышеупомянутым горам, и с того времени мы въехали в среду людей Мангу-хана, которые везде пели и рукоплескали перед лицом нашего проводника, так как он был послом Батыя. Этот почет они оказывают друг другу взаимно, так что люди Мангу принимают вышеупомянутым способом послов Батыя и равным образом люди Батыя послов Мангу-хана. Однако люди Батыя стоят выше и не исполняют этого так тщательно. Через несколько дней после этого мы въехали в горы, на которых обычно живут кара-катаи, и нашли там большую реку, через которую нам надлежало переправиться на судне. После этого мы въехали в одну долину, где увидели какой то разрушенный замок, стены которого были только из глины, и земля там была возделана. После этого мы нашли некий хороший город, по имени Эквиус, в котором жили саррацины, говорящие по-персидски, хотя они были очень далеко от Персии. На следующий день, переправившись через те горы, которые составляли отроги больших гор, находившихся к югу, мы въехали на очень красивую равнину, имеющую справа высокие горы, а слева некое море или озеро, тянущееся на 25 дней пути в окружности. И эта равнина вся прекрасно орошена стекающими с гор водами, которые все впадают в упомянутое море. Летом мы возвращались с северного бока этого моря, где равным образом были большие горы. На вышеупомянутой равнине прежде находилось много городков, но по большей части они были разрушены татарами, чтобы иметь возможность пасти там свои стада, так как там были наилучшие пастбища. Мы нашли там большой город, по имени Кайлак, в котором был базар, и его посещали многие купцы. В нем мы отдыхали 12 дней, ожидая одного секретаря Батыя, который должен был быть товарищем нашего проводника в устроении дел при дворе Мангу. Земля эта прежде называлась Органум, и жители ее имели собственный язык и собственные письмена. Но теперь она была вся занята туркоманами. Этими ч письменами и на этом языке несториане из тех стран прежде даже справляли службу и писали книги, и может быть, отсюда ведут название органы, так как там были, как мне говорили, наилучшие гитаристы или органисты. Там впервые видел я идолопоклонников, имеющих, как вы узнаете, многочисленные секты на Востоке. 

...Итак, мы выехали из вышеупомянутого города (Кайлака) в праздник святого Андрея и там поблизости, в трех лье, нашли поселене, совершенно несторианское. Войдя в церковь их, мы пропели с радостью, как только могли громко "Радуйся, царица", так как уже давно не видели церкви. Отправившись отсюда через три дня, мы добрались до столицы этой области в начале (in capite) вышеназванного моря, которое казалось нам столь бурным, как океан. И мы видели на нем большой остров. Мой товарищ приблизился к его берегу и помочил в нем льняную ткань, чтобы отведать вкус воды; она была солоновата, но все же пригодна для питья. Среди больших гор, в юго-восточном направлении, тянулась долина, а затем между горами было еще какое-то большое море, и через эту долину от первого моря до второго протекала река; в этой долине почти беспрестанно дует столь сильный ветер, что люди проезжают с великим опасением, как бы ветер не унес их в море. Итак мы переправились через долину, направляясь на север, к большим горам, покрытым глубокими снегами, которые тогда лежали на земле. Поэтому в праздник святого Николая мы стали сильно ускорять путь, так как уже не находили никаких людей, а только ям, то есть лиц, расставленных от одного дневного перехода к другому для приема послов, потому что во многих местах среди гор дорога тесна и пастбищ немного. Таким образом между днем и ночью мы проезжали расстояние между двумя ямами, делая из двухдневных переходов один, и ехали больше ночью, чем днем. Там стояла сильнейшая стужа, поэтому они одолжили нам козьи шубы мехом наружу. 

...Итак, мы ехали до Батыя два месяца и 10 дней, не видя за это время ни разу города или следа какого-нибудь здания, кроме гробниц, за исключением одной деревеньки, в которой не вкушали хлеба. И за эти два месяца и 10 дней мы отдыхали только один единственный день, так как не могли получить лошадей. Мы возвращались по большей части через область того же самого народа, но совсем по другим местностям. Именно мы ехали зимою, а возвращались летом и по гораздо более высоким северным странам, за исключением того, что пятнадцать дней подряд приходится ехать туда и обратно возле какой-то реки между гор, на которых нет травы иначе, как возле реки. Мы ехали по два, а иногда и по три дня, не вкушая никакой пищи, кроме кумыса. Иногда мы подвергались сильной опасности, будучи бессильны найти людей, а съестных припасов нам не хватало, и лошади были утомлены. 

(Рубрук, 95, 102-105, 112-113, 166). 

О нравах татар

...Вышесказанные люди, то есть татары, повинуются своему государю более всех других на сем свете духовных или мирских людей, и так много уважают их, что почти никогда не лгут им. Бранятся между собой редко или никогда, а драк совсем не бывает, так же, как вражды, ссор, побоев, убийства. Разбойников и воров между ими нет, почему ставки и повозки их, в которых они хранят свое имущество, не запирают ни замками, ни задвижками. Если какая скотина затеряется, то нашедший ее или оставляет так на месте, или отводит к людям, для сего определенным; хозяева же скотины требуют ее от них и получают без малейшего затруднения. Друг друга очень почитают и очень дружески обращаются между собой, и, как бы мало не было у них пищи, очень охотно делятся один с другим. Терпеливы до того, что не ев ничего день или два, не оказывают ни малейшего нетерпения, но поют и веселятся точно так, как будто ели хорошо. Верхом на лошади сносят они великую стужу и чрезвычайный жар. Это неизнеженные люди. В них нет зависти один к другому. Тяжебных ссор между ними почти совсем нет. Один другого не презирает, но помогают ему сколько можно. Жены их целомудренны, и не слышно, чтобы они вели себя распутно; однако же, некоторые из них в шутках говорят очень дурные и бесчинные слова. Возмущение между ними бывают редко или никогда. И хотя они пьют много, но в пьянстве никогда не бранятся и не дерутся. 

Теперь надобно сказать и о их дурных нравах. Они высокомерны до того, что презирают всех других людей, и поэтому считают почти ни во что как благородных, так и неблагородных. Мы видели при императорском дворе благородного мужа Ерослава, великого герцога русского, также сына царя и царицы грузинских, многих солданов и воевод солданских, которым они совсем не оказывали должного уважения; но определенные к ним татары, как подлы ни были, однако же ходили впереди их и всегда занимал первое и верхнее место, даже часто сажали их позади себя. Они очень сердиты и вспыльчивы. Подобных им лгунов к другим людям нет на свете, и почти никогда не услышишь от них правды. 

...Они едят все, что только есть могут: собак, волков, лисиц и лошадей, а по нужде и человеческое мясо. Один раз, осаждая какой-то китайский город, в котором жил император сего народа, стояли они под ним так долго, что все съестные припасы у них вышли, а поелику для пищи у них ничего не осталось, то из десяти человек брали они одного на съедение. Также едят они место, выходящее из кобылы, когда она ожеребится. Мы видели, что они едят даже вшей и мышей. Скатертей и салфеток они не употребляют. Хлеба у них нет, ни зелени, ни овощей и ничего другого, кроме мяса, да и того у них так мало, что другие народы едва могли бы там жить. Руки свои очень много пачкают салом; наевшись же, отирают их о сапоги или траву или что попадется; однако же кто познатнее, у тех есть какие-то тряпочи, которыми они отирают себе руки, когда наедятся. Один их них разрезывает кушанье, а другой, взяв кусочки на конец ножа, раздает всем, иному больше, другому меньше, смотря по тому, кого хотят угостить более или менее. Посуды не моют, а иногда вымыв мясо похлебкою, с мясом же опять вливают в горшок. Горшки, котлы и всякую поваренную посуду моют точно также. За великий грех считают бросать что-нибудь от пищи или пития; почему и них мозжечка. Платье также не моют и не позволяют делать этого, а особливо если в то время начинается гром, пока не перестанет. Кобыльего молока пьют чрезвычайно много, если оно у них бывает, также пьют овечье, козье, коровье и верблюжье. Вина, пива и меда у них нет, кроме присылаемого или привозимого им в дар другими народами. Зимою ни у кого, разве только у богатых людей, не бывает кобыльего молока. Они варят просо с водою, и так жидко, что его не есть, а пить только можно, и каждый из них по утру выпивает оного по ковшу или по два и после этого во весь день уже ничего более не ест. Вечером каждому дается немного мяса и пьют мясную похлебку; летом же, ибо в это время бывает у них много кобыльего молока, мясо едят редко, разве только кто даст им, или поймают какого зверя или птицу. 

(Карп и ни, стр. 101--.121). 

Быт татар

...Они не имеют нигде постоянного местожительства (civitatem), и не знают, где найдут его в будущем. Они поделили между собой Скифию (Cithiam), которая тянется от Дуная до восхода солнца; и всякий начальник (capitaneus) знает, смотря по тому, имеет ли он под своею властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ, а также, где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью. Именно: зимою они спускаются к югу в более теплые страны, летом поднимаются на север в более холодные. В местах, удобных для пастбища, но лишенных воды, они пасут стада зимою, когда там бывает снег, так как снег служит им вместо воды. Дом, в котором они спят, они ставят на колесах из плетеных прутьев, бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького колеса, из которого поднимается в высь шейка, на подобие печной трубы; ее они покрывают белым войлоком, чаще же пропитывают также войлок известкой, белой землей и порошком из костей, чтобы он сверкал ярче; а иногда также берут они черный войлок. Этот войлок около верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живописью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пестроты тканей. Именно они сшивают цветной войлок или другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей. И они делают подобные жилища настолько большими, что те имеют иногда тридцать футов в ширину. Именно я вымерил однажды ширину между следами колес одной повозки в 20 футов, а когда дом был на повозке, он выдавался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал у одной повозки 22 быка, тянущих дом, одиннадцать в один ряд вдоль ширины повозки и еще И перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля, и человек стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков. Кроме того, они делают четырехугольные ящики из расколотых маленьких прутьев, величиной с большой сундук, а после того, с одного краю до другого устраивают навес из подобных прутьев и на переднем краю делают небольшой вход; после этого покрывают этот ящик или домик черным войлоком, пропитанным салом или овечьим молоком, чтобы нельзя было проникнуть дождю, и такой ящик равным образом украшают они пестротканными или пуховыми материями. В такие сундуки они кладут всю свою утварь и сокровища, а потом крепко привязывают их к высоким повозкам, которые тянут верблюды, чтобы можно было таким образом перевозить ящики и через реки. 

Такие сундуки никогда не снимаются с повозок. Когда они снимают свои дома для остановки, они всегда поворачивают ворота к югу и последовательно размещают повозки с сундуками с той и другой стороны вблизи дома, на расстоянии половины полета камня, так что дом стоит между двумя рядами повозок, как бы между двумя стенами. Женщины устраивают себе очень красивые повозки, которые я не могу вам описать, иначе как живописью, мало того, я все нарисовал бы вам, если бы умел рисовать. Один богатый моал или татарин имеет таких повозок с сундуками непременно 100 или 200; у Батыя 26 жен, у каждой из которых имеется по большому дому, не считая других маленьких, которые они ставят сзади большого; они служат как бы комнатами, в которых живут девушки, и к каждому из этих домов примыкают по 200 повозок. И когда они останавливаются где-нибудь, то первая жена ставит свой двор на западной стороне, а затем размещаются другие по порядку, так что последняя жена будет на восточной стороне, и расстояние между двором одной госпожи и другой будет равняться полету камня. Таким образом один двор богатого мала будет иметь вид как бы большого города, только в нем будет очень немного мужчин. Самая слабая из женщин может править 20 или 30 повозками, ибо земля их очень ровна. Они привязывают повозки с быками или верблюдами одну за другой, и бабенка будет сидеть на передней, понукая быка, а все другие повозки следуют за ней ровным шагом. Если им случится дойти до какого-нибудь плохого перехода, то они развязывают повозки и перевозят их по одной. Ибо они едут так медленно, как ходит ягненок или бык. 

...Когда они поставят дома, обратив ворота к югу, то помещают постель господина на северную сторону. Место женщин всегда с восточной стороны, то есть налево от хозяина дома, когда он сидит на своей постели, повернув лицо к югу. Место же мужчин с западной стороны, то есть направо. Мужчины, входя в дом, никоим образом не могут повесить своего колчана на женской стороне. И над головою господина бывает всегда изображение, как бы кукла или статуэтка из войлока, именуемая братом хозяина; другое похожее изображение находится над постелью госпожи и именуется братом госпожи; эти изображения прибиты к стене; а выше, среди них, находится еще одно изображение, маленькое и тонкое, являющееся, так сказать, сторожем всего дома. Госпожа дома помещает у своего правого бока у ножек постели на высоком месте козлиную шкурку, наполненную шерстью или другой материей, а возле нее маленькую статуэтку, смотрящую в направлении к служанкам и женщинам. Возле входа, со стороны женщин есть опять другое изображение, с коровьим выменем, для женщин, которые доят коров, ибо доить коров принадлежит к обязанности женщин. С другой стороны входа по направлению к мужчинам есть другая статуя, с выменем кобылы, для мужчин, которые доят кобыл. И всякий раз, как они соберутся для питья, они сперва обрызгивают напитком то изображение, которое находится над головой господина, а затем другие изображения по порядку. После этого слуга выходит из дома с чашей и питьем и кропит трижды на юг, преклоняя каждый раз колено, и это делается для выражения почтения к огню; после того он повторяет то же, обратясь на восток в знак выражения почтения к воздуху; после того он обращается на запад для выражения почтения к воде; на север они кропят (prohiciunt) в память умерших. Когда господин держит чашу в руке и должен пить, то, прежде чем пить, он выливает на землю соответствующую часть. Если он пьет, сидя на лошади, то до питья делает излияние ей на шею или на гриву. Итак, когда слуга покропит таким образом на четыре стороны мира, он возвращается в дом, и два служителя с двумя чашами и столькими же блюдами стоят наготове, чтобы отнести питье господину и жене, сидящей на постели возле него, но повыше. И если у господина очень много жен, то та, с которой он спит ночью, сидит рядом с ним днем, а всем другим в тот день надлежит приходить к тому дому и там в тот день происходит собрание, приносимые же подарки складываются в сокровищницы этой госпожи. При входе стоит скамья с бурдюком молока или другого какого питья и с чашами. 

...Зимою они делают превосходный напиток из рису, проса, ячменя и меду, чистый, как вино, а вино им привозится из отдаленных стран. Летом они заботятся только о кумысе (cosmos). Кумыс стоит всегда внизу у дома перед входом в дверь, и возле него стоит гитарист со своей маленькой гитарой. Наших гитар и рылей (viellas) я там не видал, но видел много других инструментов, которых у нас не имеется. И когда господин начинает пить, то один из слуг возглашает громким голосом: "Га!". И гитарист ударяет о гитару, а когда они устраивают большой праздник, то все хлопают в ладоши и также пляшут под звук гитары, мужчины перед лицом господина, а женщины перед лицом госпожи. Когда же господин выпьет, то слуга восклицает, как прежде и гитарист молчит. Тогда все кругом и мужчины, и женщины пьют, при этом иногда они пьют взапуски очень гадко и с жадностью. И, когда они хотят побудить кого-нибудь к питью, то хватают его за уши и сильно тянут, чтобы расширить ему горло и рукоплещут и танцуют перед его лицом. Точно также, когда они хотят сделать кому-нибудь большой праздник и радость, один берет полную чашу, а двое других становятся направо и налево от него, и таким образом они трое идут с пением и пляской к тому лицу, которому они должны подать чашу, и поют и пляшут перед его лицом, а когда он протянет руку для принятия чаши, они внезапно отскакивают и снова возвращаются, как прежде, и издеваются над ним таким образом, отнимая у него чашу три и четыре раза, пока он не развеселится хорошенько и не почувствует хорошего аппетита. Тогда они подают ему чашу, пьют, хлопают в ладоши и ударяют ногами, пока он не выпьет. 

...О их пище и съестных припасах знайте, что они едят без разбора всякую свою падаль, а среди столь большого количества скота и стад, вполне понятно, умирает много животных. Однако летом, пока у них тянется кумыс, то-есть кобылье молоко, они не заботятся о другой пище. Поэтому, если тогда доведется умереть у них быку и лошади, они сушат мясо, разрезывая его на тонкие куски и вешая на солнце и на ветер, и эти куски тотчас сохнут без соли и не распространяя никакой вони. Из кишек лошадей они делают колбасы, лучшие чем из свинины, и едят их свежими. Остальное мясо сохраняют на зиму. Из шкур быков они делают большие бурдюки, которые удивительно высушивают на дыму. Из задней части конской шкуры они делают очень красивые башмаки. От мяса одного барана они дают есть 50 или 100 человекам, именно они разрезают мясо на маленькие кусочки на блюдечке вместе с солью и водой - другой приправы они не делают- а затем острием ножика или вилочки, сделанных нарочито для этого, на подобие тех, какими мы обычно едим сваренные в вине груши и яблоки, они протягивают каждому из окружающих один или два кусочка, сообразно с количеством вкушающих. Прежде чем поставить мясо барана (гостям), господин сам берет, что ему нравится, а также если он дает кому-нибудь особую часть, то получающему надлежит съесть ее одному, и нельзя давать никому; если же не может съесть всего, то ему надлежит унести это с собою или отдать своему служителю, если налицо находится тот, кто охраняет его, или иначе он прячет это в свой каптаргак, т. е. квадратный мешок, который они носят для сохранения всего подобного; сюда они прячут так же и кости, когда у них нет времени хорошенько обглодать их, чтобы обглодать впоследствии, дабы не пропадало ничего из пищи. 

...Самый кумыс, т. е. кобылье молоко, приготовляется следующим образом. На двух кольях, вбитых в землю, они натягивают длинную веревку; к этой веревке они привязывают около третьего часа дня детенышей кобылиц, которых хотят доить. Тогда матки стоят возле своих детенышей и дают доить себя спокойно. А если какая-нибудь из них очень несдержанна, то человек берет детеныши и подносит к ней, давая немного пососать; затем он оттаскивает его и на смену является доильщик молока. Итак, накопив большое количество молока, которое, пока свежее так же сладко, как коровье, они наливают его в большой бурдюк или бутыль (butellum) и начинают бить по нему приспособленной для этого деревяшкой; величина ее внизу с человеческую голову, а внутри она просверлена. Как только они начинают сбивать, молоко начинает кипеть, как новое вино и окисать, или бродить, и они его сбивают до тех пор, пока не извлекут масла. Тогда они пробуют молоко и, если оно надлежащее остро, пьют. Ибо оно при питье щиплет язык так же, как вино с прибавкой свежего винограда а, когда человек перестает пить, оно оставляет на языке вкус миндального молока и доставляет много приятности внутренностям человека, слабые же головы даже опьяняет; также вызывает оно много мочи. Они делают также для нужд важных господ кара-космос, то есть черный кумыс. В этом случае кобылье молоко не свертывается. Правилом служит то, что ни у одного животного, если оно не стельно, молоко не подвергается свертыванию. Если в брюхе кобылицы нет зародыша жеребенка, то молоко кобылицы не свертывается. Итак, они настолько сбивают молоко, что все, что в нем есть густого, идет прямо на дно как винная гуща, а то, что чисто, остается сверху, и оно напоминает собой сыворотку или белый виноградный сок. Гуща бывает очень бела, дается рабам и наводит глубокий сон. Светлую часть пьют господа, и это, несомненно, напиток очень приятный и хорошего действия. Около своего становища, на расстоянии дня пути, Батый имеет тридцать человек, из которых всякий во всякий день служит ему таким молоком от ста кобылиц, то есть во всякий день (он получает) молоко от трех тысяч кобылиц, за исключением другого белого молока, которое приносят другие. Ибо, как в Сирии поселяне дают третью часть плодов, так татарам надлежит приносить ко дворами своих господ кобылье молоко каждого третьего дня. Из коровьего молока они сперва извлекают масло и кипятят его до полного сварения, а потом прячут его в кожах баранов, которые для этого сберегают. Хотя они не кладут соли в масло, оно все таки не подвергается гниению вследствие сильной варки. И они сохраняют его на зиму. Остальному молоку, которое остается после масла, они дают киснуть насколько только можно сильнее и кипятят его; от кипения оно свертывается; это свернувшееся молоко они сушат на солнце и оно становится твердым, как выгарки железа; его они прячут в мешки на зиму. В зимнее время, когда у них не хватает молока, они кладут в бурдюк это кислое и свернувшееся молоко, которое называют гриут, наливают сверху теплой воды и сильно трясут его, пока оно не распустится в воде, которая делается от этого вся кислая; эту воду они пьют вместо молока. Они очень остерегаются, чтобы не пить чистой воды. 

...Важные господа имеют на юге поместья, из которых на зиму им доставляется просо и мука. Бедные добывают себе это в обмен на баранов и кожи. Рабы наполняют свой желудок даже грязной водой и этим довольствуются. Ловят они также и мышей, многие породы и этим довольствуются. Ловят они также и мышей, многие породы которых находятся там в изобилии. Мышей с длинным хвостами они не едят, а отдают своим птицам. Они истребляют соней (glires) и всякую породу мышей с коротким хвостом. Там водится также много сурков, именуемых там согур; они собираются зимою в одну яму зараз в числе 20 или 30 и спят шесть месяцев; их ловят татары в большом количестве. Водятся там также кролики с длинным хвостом, как у кошки, и с черными и белыми волосами на конце хвоста. У них есть также много других маленьких зверьков, пригодных для еды, которых они сами очень хорошо различают. Оленей я там не видал; зайцев видел мало, газелей много. Диких (silvestres) ослов я видел в большом количестве, они похожи на мулов. Видел я также другую породу животных, именуемых ар-кали; они имеют тело, точно у барана и рога, загнутые, как у барана, но такой огромной величины, что одной рукой я едва мог поднять два рога; из этих рогов они делают большие чаши. У них есть в большом количестве соколы, кречеты и аисты: всех их они носят на правой руке и надевают всегда соколу на шею небольшой ремень, который висит у него до средины груди. При помощи этого ремня они наклоняют левой рукой голову и грудь сокола, когда выпускают его на добычу, чтобы он не получал встречных ударов от ветра, или не уносился в высь. Итак, охотой они добывают себе значительную часть своего пропитания. 

Об одеяниях и платье их знайте, что из Китай и других восточных стран, а также из Персии и других южных стран им доставляют шелковые и золотые материи, а также ткани из хлопчатой бумаги, в которые они одеваются летом. Из Руссии, из Мокселя, из великой Булгарии и Паскатира, то есть великой Венгрии, из Керкиса (все эти страны лежат к северу и полны лесов) и из многих других стран с северной стороны, которые им повинуются, им привозят дорогие меха разного рода, которых я никогда не видал в наших странах и в которые они одеваются зимою. И зимою они всегда делают себе по меньшей мере две шубы: одну, волос которой обращен к телу, а другую, волос которой находится наружу, к ветру и снегам. Эти шубы по большей части сшиты из шкур волчьих и лисьих или из шкур павианов (papionibus); пока татары сидят в доме, они носят другую шубу, более нежную. Бедные приготовляют верхние шубы из шкур собачьих или козьих. Когда они хотят охотиться на зверей, то собираются в большом количестве, окружают местность, про которую знают, что там находятся звери, и мало-помалу приближаются друг к другу, пока не замкнут зверей друг с другом, как бы в круге, и тогда пускают в них стрелы. Они устраивают также шаровары из кож. Богатые также подшивают себе платье шелковыми охлопками, которые весьма мягки, легки и теплы. Бедные подшивают платья полотном, хлопчатой бумагой и более нежной шерстью, которую они могут извлечь из более грубой. Из более грубой они делают войлок для покрывания своих домов, сундуков, а также постелей. Из шерсти также с примесью третьей части конского волоса они делают себе веревки. Из войлока они делают также плащи, чапраки и шапки против дождя; таким образом они издерживают много шерсти... 

...Мужчины выбривают себе на макушке головы четыреугольник и с передних углов ведут бритье макушки головы до висков. Они бреют также виски и шею до верхушки впадины затылка, а лоб до макушки, на которой оставляют пучок волос, спускающихся до бровей. В углах затылка они оставляют волосы, из которых делают косы, которые заплетают, завязывая узлом до ушей. Платье девушек не отличается от платья мужчин, за исключением того, что оно несколько длинее. Но на следующий день после свадьбы она бреет себе череп с середины головы в направлении ко лбу; она носит рубашку такой ширины, как куколь монахини, но в общем .более широкую и длинную и спереди разрезанную, которую они завязывают на правом боку. Ибо татары отличаются от турок именно тем, что турки завязывают свои рубашки с левой стороны, а татары всегда с правой. Кроме того, они носят украшение на голове, именуемое бокка, устраиваемое из древесной коры или из другого материала, который они могут найти, как более легкий, и это украшение круглое и большое насколько можно охватить его двумя руками; длиною оно в локоть и более, а вверху четырехугольное, как капитель колонны. Эту бокку они покрывают драгоценной шелковой тканью; внутри бокка - пустая, а в середине над капителью, или над упомянутым четыреугольником, они ставят прутик из стебельков, перьев или из тонких тростинок, длиною также в локоть и больше. И этот прутик они украшают сверху павлиньими перьями и, вдоль кругом, перышками из хвоста селезня, а также драгоценными камнями. Богатые госпожи полагают это украшение на верх головы, крепко стягивая его меховой шапкой (almuccia), имеющей в верхушке приспособленное для того отверстие. Сюда они прячут свои волосы, которые собирают сзади кверху головы, как бы в один узел, и полагают в упомянутую бокку, которую потом крепко завязывают под подбородком. Отсюда, когда много госпож едет вместе, то, если смотреть на них издали, они кажутся солдатами, имеющими на головах шлемы, с поднятыми копьями. Именно: бокка кажется шлемом, а прутик наверху копьем. И все женщины сидят на лошадях как мужчины, расставляя бедра в разные стороны, и они подвязывают свои куколи по чреслам шелковой тканью небесного цвета, другую же повязку прикрепляют к грудям, а под глазами подвязывают кусок белой материи; эти куски спускаются на грудь. Все женщины удивительно тучны; и та, у которой нос меньше других, считается более красивой. Они также безобразят себя, позорно разрисовывая себе лицо. Для родов они никогда не ложатся в постель. 

(Р у б рук, 69-78). 

...Они дали нам выпить своего коровьего молока, из которого было извлечено масло и которое было очень кисло; они называли его айран. 

(Р у б рук, 81). 

О семейной жизни татар

Законом или обычаем положено у них убивать мужчину и женщину, которых поймают в явном прелюбодеянии. Также и девку блудодействующую убивают и с мужчиною. Если кого поймают в грабеже или явном воровстве на земле их владения, того убивают без милосердия. Также, если кто откроет их намерение, а особливо когда хотят идти на войну, тому дают сто ударов сзади таких, какие только может сделать крестьянин большою дубиною. Также, если кто из низших сделает какой проступок, то высшие его не щадят, а секут жестоко. Также не различают ничем детей, прижитых от наложницы и от жены: но отец дает каждому то, что хочет, и, если он вельможного рода, то сын наложницы делается вельможею точно так же, как и сын законный. Сколько бы у татарина ни было жен, каждая имеет свою ставку и дом. Один день ест, пьет и спит он с одною, а другой с другою женою. Но одна из них бывает старше прочих, и с нею он живет чаще, нежели с другими. Впрочем, сколько бы их ни было, но они редко ссорятся между собою. Мужчины совершенно ничего не делают, кроме стрел, да отчасти присматривают за стадами, а занимаются только звероловством и стрельбою, отчего все они от малого до великого искусные стрелки. Дети их, как скоро исполнится им два или три года, тотчас начинают ездить верхом, управляют лошадьми и скачут на них, и дают им лук по их возрасту и учат их стрелять. Они очень проворны и смелы. Девки и женщины ездят верхом и скачут так же, как мужчины. Мы видели, что они носят лук и колчаны. Как мужчины, так и женщины могут долго ездить верхом. Стремена у них очень короткие. О лошадях прилагают величайшее старание и вообще на все очень бережливые. Жены у них делают все - шубы, платье, башмаки, сапоги и всякую кожаную работу. Они же ездят на повозках и чинят их, также вьючат верблюдов. Они очень проворны и искусны во всякой работе. Все они носят портки; некоторые стреляют как мужчины. 

(Карпини, 101-121). 

...Обязанность женщин состоит в том, чтобы править повозками, ставить на них жилища и снимать их, доить коров, делать масло и грут, приготовлять шкуры и сшивать их, а сшивают их они ниткой из жил. Именно они разделяют жилы на тонкие нитки и после сплетают их в одну длинную нить. Они шьют также сандалии (sotulares), башмаки и другое платье. Платьев они никогда не моют, так как говорят, что бог тогда гневается и что будет гром, если их повесить сушить. Мало того, они бьют моющих платье и отнимают его у них. Они боятся грома выше меры, высылают тогда всех чужестранцев из своих домов и закутываются в черные войлоки, в которые прячутся, пока не пройдет (гроза). Никогда также не моют они блюд; мало того, сварив мясо, они моют чашку,, куда должны положить его, кипящей похлебкой из котла, а после обратно выливают в котел. Они делают также войлок и покрывают дома. Мужчины делают луки и стрелы, приготовляют стремена и уздечки и делают седла, строят дома и повозки, караулят лошадей и доят кобылиц, трясут самый кумыс, то есть кобылье молоко, делают мешки, в которых его сохраняют, охраняют также верблюдов и вьючат их. Овец и коз они караулят сообща и доят иногда мужчины, иногда женщины. Кожи приготовляют они при помощи кислого сгустившегося и соленого овечьего молока. Когда они хотят вымыть руки или голову, они наполняют себе рот водой и мало-помалу льют ее изо рта себе на руки, увлажняют такой же водою свои волосы и моют себе голову. О свадьбах их знайте, что никто не имеет там жены, если не купит ее; отсюда, раньше чем выйти замуж, девушки достигают иногда очень зрелого возраста, ибо родители постоянно держат их, пока не продадут. Они соблюдают первую и вторую степень родства, свойства же не признают ни в какой степени. Именно они женятся вместе или последовательно на двух сестрах. Ни одна вдова не выходит у них замуж на том основании, что они веруют, что все, что служит им в этой жизни, будет служить и в будущей; отсюда о вдове они верят, что она всегда вернется после смерти к первому мужу. От этого среди них случается позорный обычай, именно, что сын берет иногда всех жен своего отца, за исключением матери. Именно двор отца и матери достается всегда младшему сыну. Отсюда ему надлежит заботиться о всех женах своего отца, которые достаются ему с отцовским двором, и, тогда, при желании, он пользуется ими как женами, так как он не признает, что ему причиняется обида, если жена по смерти вернется к отцу. Итак, когда кто-нибудь заключит с кем-нибудь условия о взятии дочери, отец девушки устраивает пиршество, и она бежит к близким родственникам, чтобы там спрятаться. Тогда отец говорит: "Вот дочь моя - твоя; бери ее везде, где найдешь". Тогда тот ищет ее со своими друзьями, пока не найдет, и ему надлежит силой взять ее и привести как бы насильно к себе домой. 

(Р у б рук, 78-9). 

О татарском государстве

Император же татарский имеет удивительную власть над всеми. Никто не смеет жить нигде, кроме того места, которое он ему назначит. Он назначает, где кочевать воеводам, воеводы - тысячникам, тысячники - сотникам, сотники - десятникам. Сверх того, что бы он ни приказал, в какое бы время и где бы то ни было на войну ли, на смерть ли, на жизнь ли,  все исполняют они без прекословия. Так же, если потребует он у кого незамужнюю дочь или сестру, беспрекословно отдают ему. Ежегодно или через несколько лет собирает он девиц из всех владений татарских; из них оставляет он себе тех, которых хочет, а других раздает своим людям, как ему вздумается. Отправляемым гонцам, сколько бы их ни было и куда бы то ни было, обязаны давать немедленно лошадей и содержание. Откуда бы ни приходили к нему с данью или с посольством, обязаны также давать под них лошадей, подводы и содержание. Послы, приходящие к ним из других стран, терпят великую нужду как в пище, так и в одежде, ибо содержание дает им дурное и скудное, а особливо у князей, у которых они принуждены бывает жить: тогда на десять человек дают то, что едва достаточно на двоих; ни в дворах княжеских, ни дорогою не дают им есть, кроме одного раза в день, да и то очень мало. Сверх того, за причиняемые оскорбления не получают они никакого удовлетворения, почему и должны сносить с терпением. Кроме этого, как князья, так и другие народы и меньшие требуют от них многого, а если они не дают, то презирают их и ставят почти ни во что. Если же они присланы от великих людей, то не довольствуются малыми подарками, а говорят: "вы пришли от великого человека, почему же даете мало?" и не берут. И если послы хотят хорошо делать свои дела, то должны давать много. Поэтому и мы принуждены были раздарить большую часть вещей, полученных нами от благочестивых людей. И надлежит знать, что все принадлежит императору, так что никто не смеет сказать: это мое, или его, но все императорское - вещи, скот и люди; и об этом недавно еще издан императорский указ. Такую же власть имеют воеводы над принадлежащими им людьми, ибо татарские люди, как и другие, также разделены между воеводами. Гонцам воеводским, куда бы они ни были посланы, обязаны как императорские, так и все другие люди давать беспрекословно лошадей и содержание и гонщиков и служителей. Как воеводы, так и все другие обязаны давать императору через год, или через два, или через три, как ему угодно, кобыл для молока, а воеводские люди обязаны тоже делать для своих господ, ибо у них никого нет свободного. А чтобы сказать короче, то император и воеводы берут из их имения то, что хотят и сколько хотят, да и самими ими располагают, как хотят. 

(Карпини, 147-151). 

Военное дело у татар

Об устройстве войска скажем мы следующее. Чингиз-хан установил, чтобы десять человек подчинены были одному, который по-нашему называется десятником; над десятью же десятниками поставляется один, который называется сотником; над десятью же сотниками поставляется один, который называется тысячником, а над десятью тысячниками поставляется также один, и это число называется у них тьмою. Все же войско отдается под начальство двум или трем воеводам, однако же так, что одному из них подчинены все. Если во время сражения из десяти человек побежит один, два или три или более, то всех предают смерти; словом сказать, если только не все вообще побегут, то всех бежавших предают смерти. Также, если один или двое или более, храбро вступают в бой, а остальные десять не последуют за ними, то их также убивают. Равным образом, если один или несколько из десяти попадутся в плен, а товарищи их не отобьют, то их также предают смерти. 

Каждый должен иметь два или три лука или, по меньшей мере, один исправный и три большие колчана, наполненные стрелами, также топор и веревки для таскания орудий. У богатых людей есть мечи остроконечные, острые с одной только стороны и несколько кривые. Лошади их вооружены даже до ног. Шлемы и латы у некоторых кожаные, кои делаются таким образом. Три или четыре воловьих ремня шириною в ладонь склеиваются вместе и связываются ремешками или веревками. К концу верхнего ремня привязываются веревочки, а к нижнему - в средине и так до конца. Поэтому, когда они наклоняются, то верхние ремни поднимаются и сдваиваются или страиваются на теле. Конская сбруя составляется из пяти частей. Из одной части делается одна, а из другой - другая, которые кладутся от хвоста до головы и привязываются к седлу, хребту и шее. Другая часть кладется на крестец, где сходятся завязки обоих частей. В этом куске делается дыра, в которую пропускается хвост. На грудь кладется также часть. Все сии части простираются до ножных суставов. На челе кладется железная полоса, которая с обоих сторон шеи привязывается к вышесказанным частям сбруи. Латы составляются также из четырех частей. Одна часть идет от бедер до шеи и делается по расположению тела человеческого: на груди лежит плотно и вокруг тела обвивается от рук книзу. На плечи до поясницы кладется другой кусок, идущий от шеи до того куска, который обвивается около тела. Сии оба куска, то есть задний и передний, привязываются на плечах к двум железным полосам, лежащим на каждом плече. На каждую руку кладется часть, которая от плеча простирается до кисти и завязывается внизу. На каждую ногу также кладется часть. Все сии части связываются застежками. 

Верхняя часть шлема делается из железа или меди, а та, которая покрывает шею и горло,- из кожи. Все сии кожаные части делаются так, как сказано выше. Но у некоторых все вышесказанное сделано из железа таким образом. Делается тонкая полоса шириною в палец, а длиною в ладонь; взяв несколько таким образом сделанных полос, провертывают в каждой по восьми дырочек и вложа три узкие и крепкие ремня, а полосы положа одна на другую уступами, привязывают их к ремням тоненькими ремешками, кои продевают сквозь вышесказанные дырочки; в верхней части пришивают ремешок, чтобы полосы держались между собою хорошо и крепко. Таким образом, сделав из полос как будто один ремень, связывают все по кускам, как сказано выше. Такие латы делаются как для лошадей, так и для людей. Они наводят на них такой лоск, что можно в них смотреться. Некоторые из них имеют копья, у которых железце загнуто крючком для того, чтобы стаскивать, если можно, человека с седла. Стрелы их длиною в две пядени, одну ладонь и два пальца. Поелику же пядени бывают различные, то мы полагаем здесь геометрическую: двенадцать ячменных зерен поперек составляют палец, а шестнадцать пальцев поперек составляют геометрическую пядень. Железце на стрелах очень остро и режет с обоих сторон, как меч обоюдоострый; они всегда носят при колчане пилу для изощрения стрел. Нижний конец железца острый, длиною в палец и насаживается на древко. Щиты делаются из ивовых или других прутьев, но мы не думаем, чтобы они носили их иначе, как в лагере и для охраны императора и князей, да и то только ночью. Для стреляния птиц, зверей и безоружных людей имеются у них другие стрелы, длиною в три пальца; для стреляния же птиц и зверей есть у них другие и разнообразные стрелы. 

...Выступая на войну, посылают они вперед себя предшественников, которые ничего при себе не имеют, кроме своих войлоков, лошадей и оружия. Сии люди ничего не грабят, не жгут и не убивают скота, а только уязвляют и убивают людей; если же этого не могут сделать, то обращают их в бег, однако же гораздо охотнее убивают, чем прогоняют. За ними следует войско, которое берет все, что ни встретит, также и людей, если найдет, забирает в плен и убивает. Пришед к реке, перевозятся они следующим образом, как бы реки велики ни были. У начальных людей есть круглая и легкая кожа, сверху которой вокруг сделаны частные застежки, в кои продернута веревка; кожу эту стягивают так, что она делается подобно мешку и, положа туда платья и другие вещи, завязывают крепко-накрепко, после чего на середину ставят седла и другие жесткие вещи, а сами садятся по середине. Сделанное таким образом судно привязывают к хвосту лошади и посылают вперед вплавь человека с лошадью, которою он правит. Иногда же, взяв весла, гребут ими и таким образом перевозятся через реку. Лошадей же вгоняют в воду, а вперед пускают вплавь одного человека с лошадью, которою он правит, другие же лошади плывут за ними, и так перевозятся через речки и большие реки. Прочие же люди, кои беднее должны иметь кожаный мешок или кошель, крепко сшитый, в который укладывают свое платье и всякие вещи; стянув его крепко-накрепко, привязывают к хвосту лошади и перевозятся, как сказано выше. 

Надлежит знать, что, завидя неприятеля, они тотчас идут на него и каждый пускает стрелы три или четыре. Увидя же, что нельзя сломить его, отступают к своим и делают это для обмана, дабы неприятель, погнавшись за ними, попался в засаду, где, окружа, его язвят и убивают. Также, если увидят, что против них сильное войско, иногда уклоняются в другое место на день или на два, бросаются на другую часть земли, убивают там людей и все громят и разоряют. Если же видят, что и этого сделать не могут, отступают на десять или двенадцать дней, а иногда останавливаются в безопасном месте до тех пор, как неприятельское войско разделится, тогда, пришед нечаянно, опустошают всю землю. 

Войну производят они с величайшею хитростью, потому что уже с лишком 40 лет воюют с другими народами. Готовясь к сражению, устрояют все войско в боевой порядок. Воеводы или начальники войска в сражение не вступают, но стоят далеко против неприятельского войска, имея при себе служителей верхом, жен и лошадей, а иногда, сделав болванов на подобие людей, сажают их на лошадей для того, чтобы казаться многочисленнее. Против конницы выставляют отряд пленных и других людей, у них находящихся, а иногда ходят с ними и некоторые татары. Другие отряды из храбрейших людей посылают далеко вправо и влево, дабы неприятель не мог их видеть, и таким образом окружают его, стесняют и начинают сражение со всех сторон. Хотя же иногда бывает их немного, но окруженному неприятелю кажется, что они многочисленны, а особливо видя находящихся при воеводе или начальнике войска служителей, жен и лошадей и болванов, как сказано выше, коих всех считает он за ратников, отчего приходит в страх и смятение. Если же, паче чаяния, неприятель дерется храбро, то дают ему дорогу бежать, и как скоро он побежит беспорядочно, то преследуют его и в это время убивают более, нежели в самом сражении. Надобно, однако же, знать, что они, если можно, неохотно вступают в бой, но язвят и бьют стрелами людей и лошадей, а когда эти ослаблены стрелами, тогда они вступают с ними в бой. 

Крепости берут они следующим образом. Если случится таковая крепость, они окружают ее, а иногда запирают так, чтобы никто не мог в нее входить и из нее выходить. Бьют сильно орудиями и стрелами не переставая ни днем ни ночью, чтобы осажденные не имели покоя. Сами же татары отдыхают, потому что разделяют свои войска на участки, кои поочередно ходят в сражение, чтобы не утомиться. И, если сим средством не могут достать ее, то пускают греческий огонь; даже иногда берут жир из убитых людей и, растопя его, льют на дома; и если на этот жир попадает огонь, то погасить его почти нельзя. Если же и это не поможет и если при городе или крепости есть река, то перепружают ее или переводят в другую сторону и, если можно, затопляют крепость. Если же этого сделать нельзя, то подкапываются под нее и сим подкопом входят в оную вооруженные. Вошед же, одна часть зажигает строения, а другая дерется с гражданами. Если же и этим не могут взять крепости, то делают против нее свою крепость, чтобы закрыться от неприятельских выстрелов и стоят таким образом долго, разве, паче чаяния, придет какое вспомогательное войско, которое, сразясь с ними, принудит отступить. 

Стоя же под крепостью, ласковыми словами обольщают осажденных, обещая им много, чтобы они сдались. Если же сдадутся, то говорят им: "выйдите, чтобы сосчитать вас по нашему обычаю". Когда же они выйдут, то спрашивают, кто из них знает какое ремесло, и таковых оставляют; остальных же, выключая тех, коих захотят иметь рабами, убивают топором. Хотя некоторых, как сказано, оставляют они в живых, но людей знатных и почетных не щадят никогда. Если же, паче чаяния, некоторые из них сохранятся, то ни за что не избавляют их от рабства. Всех, взятых в плен в сражении, убивают, разве некоторых захотят оставить в рабах. Назначенных к убиению, разделяют по сотникам для умерщвления их обоюдоострым топором; сотники же разделяют их по своим людям, давая каждому человеку по десяти или более или менее, как угодно начальникам. 

(Карп и ни, 163-183). 

Судопроизводство у татар

О судопроизводстве их знайте, что, когда два человека борются, никто не смеет вмешиваться, даже отец не смеет помочь сыну; но тот, кто оказывается более слабым, должен жаловаться перед двором государя, и если другой после жалобы коснется до него, то его убивают. Но ему должно идти туда немедленно без отсрочки, и тот, кто потерпел обиду, ведет другого как пленного. Они не карают никого смертным приговором если он не будет уличен в деянии или не сознается. Но когда очень многие опозорят его, то он подвергается сильным мучениям, чтобы вынудить сознание. Человекоубийство они карают смертным приговором, так же, как сожитие не с своею женщиной. Под не своей женщиной я разумею или жену или служанку. Ибо своей рабыней можно пользоваться, как угодно. Точно также они карают смертью за огромную кражу. За легкую кражу, например, за одного барана, лишь бы только человек не часто попадался в этом, они жестоко бьют и, если они назначают сто ударов, то это значит, что те получают сто палок. Я говорю о тех, кто подвергается побоям по приговору двора. Точно также они убивают ложных послов, то есть тех, которые выдают себя за послов и не суть таковые. Точно также умерщвляют колдуний... так как считают подобных женщин за отравительниц. 

(Р у б рук, 79). 

О похоронах у татар

Когда кто-нибудь умирает, они скорбят, издавая сильные вопли, и тогда они свободны, потому что не платят, подати до истечения года. И, если кто присутствует при смерти какого-нибудь взрослого лица, то до конца года не входит в дом самого Мангу-хана. Если умерший - ребенок, то он входит только по истечении месяца. Возле погребения усопшего они оставляют всегда один его дом, если он из знатных лиц, то есть из рода Хингиса, который был их первым отцом и государем. Погребение того, кто умирает, остается неизвестным; и всегда около тех мест, где они погребают своих знатных лиц, имеется гостиница для охраняющих погребения. Я не знаю того, чтобы они скрывали с мертвыми сокровища. Команы насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую, обращенную лицом к востоку и держащую у себя в руке пред пупком чашу. Они строят также для богачей пирамиды, то-есть остроконечные домики, и кое-где я видел большие башни из кирпичей, кое-где каменные дома, хотя камней там и не находится. Я видел одного недавно умершего, около которого они повесили на высоких жердях 16 шкур лошадей - по четыре с каждой стороны мира; и они поставили перед ним для питья кумыс, для еды - мясо, хотя и говорили про него, что он был окрещен. Я видел другие погребения в направлении к востоку, именно большие площади, вымощенные камнями, одни круглые, другие четыреугольные, и затем четыре длинные камня, воздвигнутые с четырех сторон мира по сю сторону площади. Когда кто-нибудь занедужит, он ложится в постель и ставит знак над своим домом, что там есть недужный и чтобы никто не входил. Отсюда никто не посещает недужного, кроме прислуживающего ему. Когда также занедужит кто-нибудь принадлежащий к великим дворам, то далеко вокруг двора ставят сторожей, которые не позволяют никому переступить за эти пределы. Именно они опасаются, что бы со входящими не явился злой дух или ветер. Самих гадателей они называют как бы своими жрецами. 

(Р у б рук, 79-80). 

Положение племенных ремесленников у татар

В Сарацинской земле и в других, где они владеют, как будто у себя, берут они всех лучших ремесленников и заставляют их работать на себя, а другие платят им подать от своей работы. Все посевы они убирают в житницы своих господ? однако те отпускают им семян, а также столько хлеба, сколько им вполне достаточно для продовольствия; другим же каждому дается на день очень малая мера хлеба, да по три раза в неделю немного мяса, и это получают только ремесленники, живущие в городах. Также, когда вздумается господину, то он берет всех мальчиков и вместе с служителями своими принуждает их следовать за собою. В прочем они полагаются в числе татар или, лучше сказать, в числе пленных, ибо, хотя они и сопричислены к татарам, но с ними поступают не так, как с татарами, а как с рабами и подобно другим пленным, посылают их на всякую опасность, например: в сражении выставляют их первых, при опасном переходе через болото или реку они должны первые идти в брод, словом, употребляют их на все. Если же они в чем проступятся или не послушаются по первому мановению, то бьют их, как ослов. Короче сказать, они мало едят, мало пьют и очень худо одеты, разве как-нибудь сами что выработают, исключая золотых дел мастеров и других хороших ремесленников. Но у некоторых такие злые господа, что не дают им ничего, и за множеством господской работы не имеют они времени сделать что-нибудь для себя, разве только захотят совсем не отдыхать или не спать, но и это могут делать только те, коим позволено иметь жену или свою ставку. Другие же, которых держат они в домах своих для услуги, жалки до чрезвычайности. Очень часто видал я, что они ходят в одних только штанах, а в прочем совершенно нагие в величайший зной и в чрезвычайную стужу. Также видели мы иных с отмороженными пальцами на руках и ногах, и иные, как мы слышали, замерзали или делались совершенными калеками от великой стужи. 

(Карпини, 193-197).