Этнокультурные особенности сибирского казачества в контексте взаимодействия и взаимовлияния с казахским населением степного края (ХІХ в.)

В связи с необходимостью профессионализма в решении «вечно актуальных» национальных проблем анализ межэтнических отношений и перспективы их развития, а также изучение опыта этих взаимоотношений на различных этапах исторического прошлого нашего полиэтничного государства имеют особую актуальность. В исследовательской литературе процессы межнациональных отноше­ний большей частью рассматривались с геополитических позиций, но этнокультурные контакты на­родов нашего государства до настоящего времени остаются слабо изученными.

В Казахстане, прежде всего по причине протяженности территории, различные регионы имеют экономические, социальные и культурные особенности. Это касается и сферы межнациональных от­ношений. Изучение этого вопроса на локальном уровне позволяет более подробно представить разви­тие этих отношений, определить общие и особенные черты взаимоотношений различных этнических групп.

В нашем случае историко-географические рамки рассматриваемого вопроса охватывают грани­цы Северного, Северо-Восточного и Центрального Казахстана, а также отдельные районы Западной Сибири, образовавшие в ХІХ в. особый регион, со значительными природными, хозяйственными, социальными и этнокультурными различиями, известный как Степной край. При этом границы Степ­ного края совпадают с территорией расселения казахов Среднего жуза. Независимо от администра­тивно-территориальных изменений обозначенные районы составляли единый регион, в котором сме­шанно проживали представители казахского и русского этносов и, следовательно, относились к зо­нам активных этнокультурных взаимодействий.

Первыми представителями русского населения, с которыми казахи непосредственно вступали в различные взаимоотношения и с которыми связали свои исторические судьбы, было сибирское каза­чество. Казаки — первые военные колонизаторы Казахской степи и до конца ХІХ в. составляли пре­обладающий элемент в оседлом населении Степного края. Казакам неоднократно приходилось при­нимать участие в боевых действиях и карательных экспедициях против не желавших признавать рус­ское подданство казахских родов. Нередко это противостояние носило ожесточенный характер с обе­их сторон. Вместе с тем их взаимоотношения составляли не только вооруженные столкновения, но и мирное сосуществование, активное экономическое и культурное взаимодействие.

Предметом нашего исследования являются этнокультурное взаимодействие и взаимовлияние ка­захов и сибирских казаков Степного края, находившихся друг с другом в тесном контакте. Складыва­ние сибирского казачества началось еще в ХУІ в., однако завершение процесса создания сибирского казачества относится к 1808 г., когда было утверждено положение о Сибирском линейном казачьем войске как отдельном сословии с особыми правами, привилегиями и обязанностями. Но уже в ХУІІІ в. сибирские казаки, занимая своими поселениями окраину Казахской степи, вошли в сношения с казахами.

Чтобы понять особенности взаимоотношений казахов и казаков, прежде всего необходимо разо­браться с понятием «казачество». В целом казачество определяется как культурно-этническая, со­словно-территориальная, историко-культурная, социально-профессиональная, этносословная общ­ность, этнографическая группа и т.п. Чаще всего казачество называют субэтносом, ставшим со вре­менем военно-служилым сословием, сохранившим этнокультурные особенности.

Под субэтносом, при всех различиях в определении, понимается часть этноса, занимающая ком­пактную территорию, со сложившейся культурной и языковой спецификой и элементами общего эт­нического самосознания. Субэтнос отличается от этноса, внутри которого он возник, своими хозяйст­венными, бытовыми, культурными и другими особенностями. Однако феномен казачества отличается тем, что оно не является моноэтичным. Есть казаки-русские и казаки-калмыки, казаки-татары и каза­ки-армяне, казаки-черкесы, казаки-башкиры и т.д., т.е. они имеют двойственную самоидентифика­цию, что характерно для субэтнических общностей. В чисто этническом плане казачество сформиро­валось под влиянием территориального фактора, а затем сословного обособления.

О существовании у казачества особого самосознания, понимания себя как некоего особого, са­мостоятельного и самобытного слоя общества, живущего своей, отличной от других жизнью, свиде­тельствует стремление казачества к некоторой обособленности. Оно обнаруживается и на бытовом уровне, и рассматривать данное явление необходимо не только как следствие указов, запрещавших выход из рядов казаков, но и как исторически сложившееся. В литературе неоднократно отмечалось, что казак противопоставляет себя не только инородцам, но и представителям русского и украинского населения, которыми пополнялись казачьи станицы. Так, старожилы Сибири никогда не приравнива­ли себя к пришлым русским и называли себя «индигирщиками», «досельными», поскольку разница в материальной и духовной культуре была весьма существенной.

В формировании казачества, конечно, сыграли огромную роль политические факторы. Правите­ли России подчинили казаков и поставили их на службу российской государственности и царизма, превратив их в военно-служивое сословие с особыми правами, привилегиями и обязанностями.

Для решения вопроса о природе казачества существенно то, что казаки по сей день сохраняют национальную самоидентификацию и культурно- бытовое своеобразие, осознают себя особым наро­дом, отличающимся как от украинцев, так и от русских. По свидетельству Гордеева, до революции в среде казаков бытовало убеждение, что по происхождению они с русскими ничего общего не имеют и происходят от народов, пришедших из Азии и впоследствии обрусевших. Данная трактовка позво­ляет многое объяснить в природе казачества [1].

А вот Ф.Щербина, обнаруживая ряд сходств в хозяйстве и быту казахов и казаков Южной Рос­сии, делает определенные выводы: «Весьма вероятно, что те легко вооруженные передовые отряды татар, полчища которых известны под именем казаков, состояли из киргиз. Сами киргизы и теперь еще называют себя «казак». Кличку же «киргиз» они считают чуждою, данною им по ошибке ино­племенниками. Еще при Екатерине II русские называли киргизов «киргиз-касаки», т.е. киргизы- казаки. Русских казаков киргизы называли в отличие от себя «казак-урус» [2].

Но, тем не менее, этнокультурный облик казачества в прошлом характеризуется доминировани­ем восточно-славянских народов (русских и украинцев) в составе большинства казачьих войск, уча­стием нерусских народов в формировании казачества и длительными культурно-хозяйственными контактами с народами Кавказа, Сибири, Центральной Азии, Поволжья, Дальнего Востока и др. Кон­кретные исторические, географические и этнические условия способствовали формированию своеоб­разия казачества в целом, а также особенностей отдельных казачьих войск. Именно поэтому их нель­зя считать идентичными в этнокультурном отношении.

Считается, что ядро Сибирского казачества сложилось из остатков дружин Ермака, оставшихся за Уралом и слившихся с частями царских войск, присланными для охраны границ и постройки укре­пленных острожков. В числе присланных было немало тех же казаков, которых набирали из Строга­новских людей, пленных литовцев, черкесов, стрельцов, пограничных казаков, служилых татар и т.д. Вместе они составили ту первоначальную ячейку, из которой развивалось впоследствии сибирское казачество.

Однако как отмечалось дореволюционными авторами, Сибирское казачье войско не было, по­добно Донскому и Уральскому, продуктом самобытного земского движения на окраины, занятие ли­нии совершилось не по почину вольных казачьих партий и охочих людей, как совершилось завоева­ние Сибири, но исключительно по военно-политическим соображениям правительства [3, 109].

Государственные планы российского правительства в деле колонизации окраин требовали роста сибирского казачества. На границах с «азиатскими племенами» на вновь занятые земли стали водво­рять поселенцев из городовых казаков, государственных крестьян. В 70-х годах XVIII в. в казачество были зачислены запорожские казаки, сосланные в Сибирь, и отпущенные из острогов каторжные. В 1797-1799 гг. были обращены в казачье сословие 2 тысячи мальчиков — сыновей отставных солдат, живших в Тобольской губернии. В войско также влилось до 2 тысяч высланных казаков из Донского и Яицкого казачества. В 1812 г. казачество приняло в свой состав сосланных в Сибирь поляков, взя­тых в плен из армии Наполеона. В 1932 г. к ним вновь были причислены поляки, сосланные за вос­стание. В 1849-1850-х гг. в их состав вошли малороссийские казаки и крестьяне (русские, украинцы, мордовцы и татары) из соседних Саратовской и Оренбургской губерний. Так шел процесс формиро­вания Сибирского казачьего войска [4].

Известный казачий историк Г.Е.Катанаев пишет, что читатель не получит верного понятия о си­бирских казаках, «если не узнает, какое влияние имела на него инородческая примесь». Инородче­ское население войска и всей пограничной линии особенно сильно стало увеличиваться после паде­ния Джунгарского ханства. Преследуемые китайскими войсками калмыки бежали на линию, прини­мали христианство и русское подданство и их оставляли служить в крепостях. Кроме того, для «при­умножения сего войска» правительством прилагались всевозможные способы склонять «иноверцев», т.е. главным образом непосредственных соседей-казахов из-за границы к переселению и обращению в христианство.

Таким образом, шел постоянный наплыв «инородческого элемента» в сибирское казачье войско. Однако по словам того же Г.Е.Катанаева, «вековые сношения с туземцами существенно отразились на внешнем виде русских и на их внутренних свойствах», главным образом, вследствие смешанных браков, в результате недостатка русских женщин в периоды завоевания и первоначального заселения Сибири» [5].

Г.Катанаев пишет: «Мы, по всей вероятности, не ошибемся, если скажем, что наибольшее влия­ние на метизацию, как в количественном, так и в качественном отношении, имели калмыки и кирги­зы. Дети, родящиеся от русского и киргизки, по физическому и даже нравственному своему складу более походят на киргиза, чем на русского» [6, л. 21].

История формирования сибирского казачества, является одним из тех факторов, которые отло­жили определенный отпечаток на менталитет сибирских казаков и обусловили особенности межэт­нических контактов с коренным населением Края.

Но все же большую роль сыграли тесные контакты и взаимодействие с коренным населением Края. Занимая своими поселениями окраину Казахской степи, а впоследствии и саму Степь, сибир­ские казаки издавна вошли в тесное взаимодействие с казахами, ознакомившись с их домашним бы­том, кочевым образом жизни и языком. Очевидцы отмечали: «Как на левом, так и на правом берегу Иртыша, к Горькой линии примыкают киргизские кочевья, так что здешние казаки окружены кирги­зами и находятся под их исключительным влиянием» [7]. Об этом же писал Г.Е.Катанаев: «Сибир­ский казак, столкнувшись с киргизами, сделался таким же кочевником. Киргизский язык и даже обличие здесь между русским населением, приобрели такое же право гражданства.» [6, л. 2].

Дореволюционные исследователи писали, что жизнь «в дикой степной стране, с холодной зимой, жарким и сухим летом, жизнь в особых социально-экономических условиях, вдали от непосредствен­ного правительственного режима, жизнь в роли привилегированного сословия и т.п. — все это не могло не способствовать выработать из великоросса или малоросса особого областного типа сибиряка-степняка».

Влияние Казахского населения выражалось в том, что почти все казаки Горькой и Иртышской линии употребляли в разговоре весьма часто киргизский язык. Исключение из сибирского казачества составлял один полк, живущий в Алтайских горах. Бийская линия, проходящая в Алтае, представляла совершенно противоположный характер сравнительно с Иртышской. Г.Потанин об этом писал: «Знающих киргизский язык на Бийской линии нет, потому что и киргизов близко нет, торговать с ним бийцам не приходится. Поэтому и киргизская привычка вовсе не привились к бийским казакам. Если иртышские казаки заговорят в избе у Алтайца по-киргизски, он погонит их вон из избы [8, 113].

О казаках Иртышской линии, окруженной казахскими кочевьями, Г.Потанин пишет, что почти все население говорит на киргизском языке, «нередко предпочитая его, легкости ради, родному язы­ку», и для многих это колыбельный язык, потому что няньками и стряпками здесь бывают киргизки. Не только простые казачки, но и казачки-барышни «болтают по-киргизски». Далее отмечает: «Кир­гизский язык услышишь повсюду: в тихой беседе о сенокосных пайках, которую ведут между собой казаки, сидящие на завалине; в разговоре ямщиков, хлопочущих на станции около экипажа проез­жающего чиновника; иногда даже в суде, потому что между здешними казаками встречаются лица, которые обстоятельнее рассказывают дело на киргизском, чем на русском. Рассказывают анекдоты о станичных начальниках, которые в своих рапортах сбиваются с русского языка и оканчивают доклад на киргизском» [3, 113].

Даже более поздние переселенцы, зачисленные в казаки, овладевали языком коренного населе­ния Края. Так, например, относительно мордвин, поселившихся в станице Щучинской в 1849 г., Г.Е.Катанаев подмечает: «Независимо от мордовского и русского языка, большая часть мордвин го­ворит по-киргизски, говорят также и многие женщины. Произношение киргизских слов требует, ко­нечно, многого, чтобы его можно было назвать совершенным, тем не менее, объясняются на киргиз­ском языке довольно бойко.. Сравнить их в этом отношении со старыми природными казаками нельзя: одни — артисты, а другие — исполнители поневоле. Необходимость знания киргизского язы­ка признается всеми мордвинами» [9].

Влияние казахского языка замечали даже в произношении казаков. Дореволюционные авторы писали: «. Выговор отличается грубостью произношения и однообразием тона; звуки выговарива­ются нечисто (гортанно), особенного выделения некоторых гласных звуков нет, вероятно, благодаря влиянию киргизского выговора» [3, 186]. Кроме этих внешних черт, иртышские казаки заимствовали от казахов многие предрассудки, понятия и убеждения. Так, «казак, как и киргиз, считает за стыд сесть на коня без нагайки, надеть холщовые шаровары и проч.» [3, 112].

От беспрестанного пребывания в степи казаки хорошо ее знали, «привыкли к ее однообразным возвышениям и владели «такою же способностью не заблудиться в ней, как и сам киргиз, тогда как солдат в состоянии заблудиться, отошедши на полверсты от большой дороги». Наконец, «они такие же наездники, как и кочевые киргизы, и живя в постоянных сношениях с ними, хорошо знакомы с их обычаями и всеми военными хитростями» [9, 22].

Кража баранов из киргизских аулов, во время пикетной жизни не считалось у казаков преступ­лением. «Это обыкновение они переняли у самих киргизов, и оно свидетельствует о молодечестве как тех, так и других. . Впрочем, эти проделки основаны единственно на удальстве, на жажде подвига, а не на ненависти к киргизам; часто даже они участвуют в этих проделках со своими знакомыми кирги­зами», — пишет Г.Потанин [9, 22].

Об  отношении казаков к казахам, в которых они «не признают ни личности, ни собственности, пользуясь перед ними правом сильного, с полным и искренним простодушием» М.И.Красовский пи­шет: «Приноровившийся к понятиям кочевника казак никогда у него аркана не украдет (воровство таких вещей нетерпимо), но за то все, что можно, возьмет у него взаймы с тем, разумеется, чтобы ни­когда не отдать, и киргиз в этих случаях никогда не позволит себе обременять начальство жалобою, он попытается сначала потамыриться с таким казаком, а встретив отпор, пожалуй, потащит его к бию, отчего смышленный казак, конечно, не откажется, иначе в знакомых волостях его не принимали бы потом радушно; ввиду этого последнего обстоятельства отдать половину или треть из взятого взаймы для него не обидно, есть даже расчет, а киргиз, между тем, совершенно счастлив [10].

Очевидцы свидетельствовали, что «поселенные казаки находятся с киргизами несравненно в лучших отношениях, чем отрядные, потому что. они сами нуждаются в своих соседях-киргизах и стараются сохранить с ними дружественные отношения» [11]. Более того, «несмотря на то, что они главным образом и являются эксплуататорами кочующего населения. они пользуются у киргиз, без­условно, большей симпатией, нежели крестьяне.... Великоросс казак ... чужд сепаратизма, прекрасно по большей части владея языком, знакомый с правами туземца, не имея никаких предрассудков, он приятный гость в юрте киргиза».

Таким образом, в повседневной жизни казакам при длительном совместном проживании необ­ходимо было приспосабливаться и адаптироваться к окружающему их народу и зачастую приходи­лось «рассчитывать не на покровительство государственной власти, а только на себя, на свои умения и средства входить в сделки с аборигенами» [12, 62].

На характер межэтнических отношений существенное влияние, конечно же, оказывают полити­ческие факторы. Ярким примером тому служит влияние политики Российской империи на взаимоот­ношения между казахами и сибирскими линейными казаками. Так, для царского правительства каза­ки, прежде всего, «вооруженное народонаселение» и «предназначено в государственном быту для того, чтобы оберегать границы империи, прилегающие к враждебным и неблагоустроенным племе­нам, и заселять отнимаемые у них земли» [12, 10]. После внедрения в степь казачьи войска осуществ­ляли полицейско-карательные функции. «Полицейских команд при окружных приказах нет, но вме­сто их в случае надобности употребляются казаки сибирского линейного казачьего войска», — отме­чалось в официальном документе [13].

Политика, проводимая администрацией Российской империи, не способствовала установлению доверительных взаимоотношений между коренным населением Края и казаками. Так, например, ге­нерал Капцевич по поводу отношений с казахами и султанами наставлял командиров отрядов: «.иметь всегда в памяти. не пренебрегать киргизами, ибо хотя они вооружены худо, хотя сдела­лись слабы от междоусобий., должно содержать себя всегда крайне военной осторожности и быть ежеминутно на киргиза в готовности противостоять...» [14].

Да и в самом войске смотрели на казачье войско как на «исключительно предназначенное к го­сударственной службе, и даже его собственные интересы уважались только в той мере, в которой за­висела от них исправность в отправлении служебных обязанностей» [9, 15]. Отсюда и шло представ­ление о своей исключительности: «Мужик — так он мужик и есть, а казак завсегда казак, слуга ца­рев: у одного домашность, а у другого служба: одному пашню пахать, а другому шашкой владеть.. Как же нас после этого с мужиками да киргизами верстать? Киргиз на то он и киргиз, чтобы в работ­никах служить. А у мужика на то и руки сделаны, как крюки, чтобы за сохой ходить» [15, 25]. Конеч­но же, идеология завоевателя, прививаемая казачеству царскими властями, не способствовала уста­новлению равных взаимоотношений с местным населением. В то же время между казахами и казака­ми складывались и расширялись хозяйственные, торговые, материально-бытовые связи.

Процесс культурно-бытового взаимодействия между казахами и казаками глубоко затронул сфе­ру хозяйственной деятельности. Так, например, самой существенной отраслью казачьего хозяйства, имеющей первенствующее значение, до 1870-х годов, т.е. фактически до начала крестьянской коло­низации, являлось скотоводство. Подавляющее большинство казаков на Ишимской, Тобольской, Ир­тышской линиях хлебопашеством вообще не занимались. «Насколько проезжающим можно о том судить, казаки более скотоводы, чем земледельцы; по крайней мере, чаще приходится видеть стада, чем возделанные поля», — писали очевидцы [16].

И как отмечается иногда в литературе, в этот период не столько казаки прививали кочевникам навыки земледелия, сколько последние приобщали их к разведению скота. Главное внимание в ско­товодстве казаки обращали на коневодство. Разводилась ими «киргизская» порода лошадей и «такой же выносливый рогатый скот киргизской породы». В большой части войска совсем не разводили сви­ней, потому что и для дешевой пищи населения и для продажи их заменяли овцы.

Конечно, в первую очередь этому способствовали природно-климатические, почвенно­географические и хозяйственно-экономические условия Степного края. Кроме того, обязанности службы не давали большого простора для развития земледелия, требующего больших затрат труда. Но в ХІХ в. считали: «Вероятно, слабое развитие хлебопашества и нелюбовь к этому промыслу также объясняются отчасти влиянием киргизов, не способных к земледельческому труду» [3, 112].

Несмотря на обилие лугов и сенокосных мест хозяева не всегда заготавливали на зиму достаточ­ное количество сена, а «по примеру киргиз, предоставляли самим животным отыскивать подножный корм из-под снега». Очевидцы писали: «Казаки, даже имеющие тысячи голов скота, редко стараются сделать запасы сена и устроить на зиму хоть какие-нибудь помещения (чаще камышовые или ивовые дворы). В летнее время табуны пасутся, как и киргизские, далеко в степи, а к зиме пригоняются к по­селку» [17]. Таким образом, соседство с казаками при этом рассматривалось как менее успешное в плане культурного воздействия. Современники сетовали по этому поводу: «казачья культурность» и в бытовом, и в хозяйственном отношениях не только не влияла на степняка- киргиза, но сама подвер­галась негативному влиянию» [12, 8].

Затрагивая тему хозяйственно-бытовых взаимоотношений линейных казаков и казахов, Г.Е.Катанаев писал, что «по Иртышской линии нет хоть сколько-либо зажиточного казачьего хозяй­ства, в котором не было бы одного-двух-трех работников или работниц из джатаков». Он особо под­черкивает тот факт, что казахи-джатаки более близки с казаками, нежели с переселенцами- крестьянами. Это объяснял следующими причинами: «В сущности, казак и джатак-работник как бы созданы друг для друга. и при существующих условиях быта казаков и киргиз они нуждаются друг в друге: одни потому, что при обширности своих земельных наделов и отсутствии рабочих рук, от­влекаемых от хозяйства усиленными служебными нарядами, они не могут обойтись без посторонней помощи, особенно если эта помощь дается на таких легких условиях и такими безропотно­выносливыми батраками; с другой стороны, и киргизу, лишившемуся скота и оказавшемуся в своей среде «лишним», никогда не найдется такого сравнительно легкого и выгодного заработка, как у ка­зака».

Кроме того, «почти каждый казак хорошо знает киргизский язык и с ним легко объясняться под­невольному работнику», а также «во многих особенностях своего хозяйствования казак сам полукиргиз и потому в своих требованиях к батраку-киргизу более выносим, чем крестьянин или мещанин, еще, так сказать, не спевшиеся с киргизами и не понимающие друг друга» [15, 22].

Уже в конце ХК в., говоря о казахах-кочевниках, зимующих при казачьих пограничных линиях, Катанаев отмечает, что «присматриваясь к казачьему хозяйству, киргизы мало-помалу стали перехо­дить от подножного зимнего корма для скота к травяному и сенокосному, научились косить и заго­тавливать сено на зиму почти для всего скота» [15, 14-15].

Конечно, эти явления были не просто результатом взаимовлияния русского населения (в том числе и казаков) с казахами, а последствием того, что в условиях сокращения пастбищного простран­ства кочевники вынуждены были переходить к оседлому и полукочевому хозяйству, с сопутствую­щим им земледелием и сенокошением. Соответственно, к этому приспосабливали свой быт, перени­мая новшества как у казаков, так и у переселенцев-крестьян.

Процесс хозяйственно-бытового влияния был взаимным. Так, например, как свидетельствуют авторы Х!Х в., зимние жилища и помещения для скота у казахов строились по примеру казачьих, но постройки и планировка двора у них отличались «замечательной своеобразностью и пониманием по­требности скота».

Этнокультурное взаимодействие и взаимовлияние контактирующих народов в различной степе­ни отражается в традиционных культурах. Контакты с местным населением Степного края отрази­лись и в традиционной культуре сибирского казачества. В процессе длительных исторических кон­тактов казахи оказали довольно сильное влияние на все сферы материальной и духовной культуры сибирских казаков.

Особый интерес представляет вопрос о проникновении в среду сибирских линейных казаков элементов материальной культуры казахского населения, в частности, одежды. Потанин отмечал, что на Иртышской линии казаки подчиняются настолько сильному влиянию киргизов, что «следуют в одежде их модам» [8, 7]. То, что в одежде казаков много восточного, исследователь сибирского каза­чества Ф.Усов объяснял дешевизной бумажных среднеазиатских материй и разных предметов кир­гизской одежды [18].

Дореволюционные авторы писали, что повседневным костюмом можно считать бешмет или ха­лат киргизского покроя, только с менее длинными рукавами, обыкновенно подпоясываемый широкой лентой цветной материи или тканой опояской. Цвет халата чаще был коричневый или в «киргизском вкусе» — с узорами и цветами [19].

В качестве рабочей одежды широкое распространение получили «армяки киргизского шитья». Армяком в Казахской степи называли ткань из верблюжьей шерсти и платье из нее [9, 5]. Как рабо­чую одежду, надевали также чамбары (чембар, челбар, шалбар — широкие шаровары), которые были настолько широки, что позволяли заправлять внутрь полы верхней одежды. Степные казаки шили чамбары из замши. На каждую штанину чамбар шло полтора-два полотнища ткани. Ширину, кроме того, увеличивала центральная вставка в форме вытянутого ромба. Как видим, название, покрой и способ ношения чембар указывают на заимствование их у казахов. На ноги надевали «большие сапо­ги из конины».

По описанию Катанаева, по праздникам казаки также носили «киргизского покроя» камзолы (бешметы) из бумажной материи и такие же узенькие штаны, суконные, триковые и нанковые каза­чины и «только немногие надевают казачью форму — длиннополый однобортный сюртук с наплеч­никами из красного сукна» [6, л. 23].

Зимний костюм состоял из того же бешмета, но «более толсто стеганного, на шерсти, или же дубленой овечьей шубы, кожаных или плисовых чамбар, которые запускаются в сапоги» [20, л. 8]. Как видим, верхние штаны-чамбары также широко были распространены как теплая дополнительная одежда из плотной ткани, кожи, меха. Зимним головным убором служила меховая шапка, сшитая из овчины, а в дороге — «киргизские малахаи с острым верхом и с лопастями, прикрывающими уши» [9]. Носили «иногда на голове лисий бурк (бөрік. — Г.К), похожий с виду на папаху» [8, 6]. Валенки с суконными онучами надевали поверх теплых войлочных — кошменных чулок, которые они поку­пали у казахов.

Очень оригинальным является наблюдение Г.Е.Катанаева, который писал: «Всякого, бывавшего в солдатской и казачьей казармах, тотчас же поразит разница в людях, заключенных в одинаковые условия. С первого же раза вы узнаете, что вы в казачьей казарме. Отсутствие шинелей и замена их халатами, сидение на нарах, поджавши ноги под себя, разговор, в случаях спора, на киргизском язы­ке, чайники для чая, чамбары на ногах, манера ходить и говорить — все это с первого же раза укажет вам, что это иррегулярное войско — казаки» [6, л. 23].

Таким образом, «в будни и праздники, богатые и бедные» и, даже находясь на службе в отрядах, в лагерных сборах, казаки надевали бешмет, который «щеголевато подвязывали обыкновенным рус­ским поясом, образуя сзади множество складок» [3, 11].

Обыкновенный костюм казачки состоял из обтяжной или свободной кофты и широкой юбки; го­ловы повязывали платком и шалью. Коренные казачки не носили русский сарафан и кокошники. Считая принадлежностью крестьянского обихода, не носили также бус и головных лент, волосы за­плетали в две косы и завязывали вокруг головы [20, л. 9]. Примечательным является тот факт, что, считая ношение крестьянской одежды для себя зазорным, казачки легко заимствовали одежду каза­шек. Так, Г.Катанаев в своих заметках писал: «Казачки также перенимают у киргизов их костюм: за­частую ходят по улицам, накрывши голову халатом, мне случалось видеть на казачках надетую вме­сто платья (не сарафана, которые казачки не носят) рубаху, точно такую же, как и у киргизок, которая заменяет ей в то же время и сорочку. Они не хуже любого казака в киргизском платье джигитуют на коне во время масленицы» [20, л. 17]. Таким образом, различные виды одежды, заимствованные си­бирскими казаками у казахов, вошли в их традиционную культуру и представляли собой сочетание традиционно-русского и заимствованного.

Тесные этнокультурные связи казаков с казахами нашли свое конкретное проявление в такой сфере материальной культуры казаков, как утварь, в отдельных элементах интерьера. Здесь также наблюдаются интересные явления. В казачьих домах не было лавок, как в крестьянских избах. Также не было принято вешать полотенец над зеркалами, в противоположность крестьянскому обычаю. Но при этом казаки широко пользовались предметами казахского быта. Так, например, в среднезажиточ­ной семье имелось в среднем шесть кошм, которые также «служат обыкновенно вместо тюфяков или постели» [15, 8]. Половиков насчитывалось пять — «обычно из цветной киргизской армячины». Даже седло у казаков было «обыкновенно киргизского образца, не считая форменного, со всеми принад­лежностями, имеемого каждым строевым казаком» [15, 17].

Исследователь Ф.Щербина отмечает, что в хозяйстве и обстановке киргизов наблюдается также много сходственного с тем, что встречается в жизни казаков и южан-малороссов. Так, небольшая войлочная кибитка или юрта, переносимая с места на место зимою, по мере передвижения табуна лошадей, называется у киргизов «кош». У южно-русских пастухов «кошем» называется кибитка на колесах. Кубанские казаки-малороссы, гоняя скот, понукают его восклицанием «Гайть». Тем самым «гайть», соответствующим татарскому «айда», понукают свой скот и киргизы.... У киргиз сохрани­лись еще особые низкие круглые столики, выходящие уже из употребления у малороссов, и извест­ные под именем «сырна» и т.п. «Все это, конечно, только мелочи, слабые следы былых отношений, которые выражались, однако, в иных, более крупных явлениях и формах», — пишет автор [21].

К одному из наиболее важных элементов материальной культуры относится пища, где мы также наблюдаем заимствования. Так, главнейшую пищу казахов составляли молочные продукты, мясо в разных видах, сало и «часто чай» [15, 34]. Несильно отличался пищевой рацион степных казаков. Ав­торы отмечали: «В пище здешних казаков меньше растительных продуктов. Главную основу состав­ляют молоко и мясо... Весьма важное значение приобрел здесь чай, дневная пища состояла из обеда, ужина и двух чаев: утреннего и вечернего...» [8, 6]. А Г.Потанин писал: «Иртышский казак — страст­ный охотник киргизских блюд, он ест наравне с киргизом конину и казы и не уступает ему в способ­ности выпить турсук кумыса. Есть старые казаки, которые колят собственных лошадей на еду» [3, 112].

Этнокультурное взаимодействие русского и казахского народов проявилось и в духовной куль­туре. Так, в святочном и масленичном ряжении крестьяне и казаки надевали казахский национальный костюм. Отражая региональную специфику, русские девушки вплетали в косы монеты, надевали на руку браслеты, на шею монисто. Для большей убедительности ряженые намеренно искажали слова, копируя специфичную фонетику и морфологию тюркских языков, перенося ударения на последний слог, заменяя слова мужского рода женским и наоборот и т.д.

Сибирское казачество, в составе которого, как уже отмечалось, были и тюрки, устраивало в праздничные дни, чаще всего на масленицу, «пускание байги» — лошадиных скачек, характерных для всех кочевых народов. Тюркские заимствования обнаруживаются в сибирских казачьих едино­борствах — борьба «на поясах», являющаяся аналогичной казахской борьбе «курес», и бой плетьми, проводившийся в зимнее время, также широко распространенный у казахов.

В укоренившемся у православных обычае отдавать остатки пищи казахам, объезжавшим русские дворы в «чистый» понедельник, в первый день Великого поста, отражаются дружелюбные отноше­ния русского и казахского населения.

Согласно устоявшемуся в последние годы методологическому подходу, культура рассматрива­ется как адаптивный механизм приспособления, адаптации к окружающей среде, а этнические куль­туры представляют собой исторически выработанные способы деятельности, благодаря которым обеспечивалась и обеспечивается адаптация различных народов к условиям окружающей их среды. Следует подчеркнуть при этом, что адаптация рассматривается как процесс приспособления не толь­ко к природной среде обитания, но и к среде обитания социальной, к сфере межобщественных связей и даже главным ее содержанием является взаимоотношение людей не с природной, а с социально­культурной, этнической средой, т.е. «психологическая адаптация».

Таким образом, адаптация является способностью системы, т.е. этнической общности, для само­сохранения приводить себя по принципу обратной связи в соответствие с окружающей средой. Про­исходит это по принципу «культурных мутаций» — возникновение внутри культуры системы тех инноваций (нововведений, новшеств), которые в той или иной форме стереотипизируются и закреп­ляются культурной традицией.

Необходимость взаимодействия с окружающей средой и приспособления к ней приводит к тому, что сибирские казаки, которые, оставаясь неотъемлемой частью русского этноса, сохраняя общерус­ские культурные традиции, перенимают элементы культуры иного этноса, в частности казахского, которые в данный исторический период, удовлетворяют их потребности в адаптации к природным и социально-культурным условиям Степного края.

Заимствования казаков в сфере материальной культуры отражают адаптацию казаков к природ­ной среде, удовлетворяя их рациональные потребности. Но психологическая адаптация приводит к тому, что происходят заимствования и в духовной сфере: употребление языка окружающего этноса, перенимание отдельных элементов в ритуалах, обычаях и т.д.

Однако «иноэтническое окружение» ярко раскрыло не только адаптационные возможности Си­бирского казачества, но явилось условием постепенного, бесконфликтного и органичного взаимо­проникновения культур казахов и сибирских казаков. Этнокультурные связи казахов и русских спо­собствовали сближению их быта, укрепляли взаимопонимание и положительные установки на меж­национальное общение.

Культура сибирских линейных казаков складывалась на основе разнородных народных тради­ций, которые преобразовывались и взаимоувязывались в своеобразных местных условиях. Некоторые из этих условий являлись общими для всех казачьих линий рассматриваемого региона (естественно­географическая среда, специфика административного и географического положения), другие имели локальное значение (природные различия отдельных районов, где располагались казачьи станицы, этнический состав казачьего населения, степень контакта с казахами).

Этнический состав сибирских линейных казаков был смешанным, в нем были выходцы из раз­ных районов европейской части России, но вследствие того, что состав казачества восполнялся за счет того же коренного населения, казаки легко воспринимали обычаи, традиции, язык местного на­селения. Совместное проживание и ежедневные контакты с казахами оказались решающими факто­рами в трансформации культурно-бытового уклада казаков.

Однако степень взаимодействия и взаимопроникновения этнических культур казахов и казаков Степного края не была одинаковой. Изменения в быту и образе жизни казахов происходили медлен­но. В целом, по данным источников, в Степи традиционный уклад жизни сохранялся без значитель­ных изменений. О коренном этносе Степного края очевидцы писали, что хотя «. киргизы принадле­жат к довольно способному племени, обладают сообразительностью», но «. они довольно упорно сохраняют свои племенные особенности; имея постоянные столкновения с казаками, они мало все- таки перенимают от последних. Казаки же, наоборот, не только подражают киргизам в одежде, но даже научаются говорить на их языке» [22]. Тем не менее сближение казахов и казаков в плане более тесного совместного проживания не ставило вопроса об уничтожении одной культуры другой, и речь шла о взаимоприемлемых формах сосуществования. Это сближало их, определяя во многом сходст­во их жизненного уклада, менталитета.

В то же время в казахско-казачьих взаимоотношениях явно прорисовывалось привилегирован­ное положение казаков по отношению к местному населению Края. Поэтому прогрессивное взаимо­влияние, экономические и культурные связи народов в конце ХІХ - начале XX вв. не могли стать по- настоящему глубокими и всеобъемлющими. Это возможно только на равных отношениях между на­родами.

Список литературы

1. Яковенко И. Казачество. Цивилизация и варварство в истории России // Общественные науки и современность. — 1996,— № 3. — C. 1.
2. Щербина Ф. Киргизская народность в местах крестьянских переселений // На Сибирские темы / Под ред. М.Н.Соболева. — СПб., 1905. — C. 174.
3. Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении / Под ред. П.П.Семенова. Том одиннадцатый. — СПб. — М.: Издание товарищества М.О.Вольф. — 1884.
4. ГАОО РФ. Ф. 336. Оп.1. Д. 338, л.19; Усов Ф. Статистическое описание Сибирского казачьего войска. — СПб.: Изда­ние главного управления иррегулярных войск, 1879. — C. 15.
5. Азиатская Россия. — Т. 1. Люди и порядки за Уралом. — СПб., 1914. — C. 185.
6. ГАОО РФ. Ф. 336. Оп.1. Д. 338.
7. Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей / Под ред. В.П.Семенова. Том восемнадцатый. Киргизский край. — СПб., 1903. — С. 186; Живописная Россия. — С. 111-112.
8. Потанин Г. Заметки о сибирском казачьем войске // Военный сборник. Т. ХІХ. — СПб., 1861.
9. ГАОО РФ. Ф.366. Оп.1. Д.417, Л. 38.
10. Красовский М.И. Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргизов. — Ч.3. — СПб., 1868,— С. 403.
11. Бабков И.О. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири 1859-1875 г. — СПб., 1912. — С. 36.
12. Хворостинский П. Киргизский вопрос в связи с колонизацией степи // Вопросы колонизации. — 1907. — Т. 1.
13. ЦГА РК. Ф.345. Оп. 1. Д. 6, Л.14.
14. ГАОО. Ф. 366. Оп. 1. Д. 112, Л. 1.
15. Катанаев Г. Казаки и киргизы в их домашней и хозяйственной обстановке // Записки ЗСО ИРГО. Кн. ХУ. Вып. 2. — Омск, 1893. — С. 25.
16. Путешествие в Западную Сибирь Д-ра О.Финша и М.А.Брэма. — М., 1882. — С. 70.
17. Россия. Полное географическое описание... — С. 245.
18. Усов Ф. Статистическое описание Сибирского казачьего войска. — СПб.: Издание главного управления иррегулярных войск, 1879. — С. 270.
19. Россия. Полное географическое описание... — С. 190.
20. ГАОО РФ. Ф.366. Оп.1. Д.340, Л.8.
21. Щербина Ф. Киргизская народность в местах крестьянских переселений // На Сибирские темы / Под ред. М.Н.Соболева. — СПб., 1905. — С. 174.
22. Памятная книжка Западной Сибири на 1881 г. — Омск. 1882. — С. 16.