Интеграция же требует и новых понятий, дополняющих такие, уже устоявшиеся, как «архетипы», «типажи» и.т. д.[4].
В данном случае этих понятий недостаточно, потому что речь идет о повторяющихся житейских и исторических ситуациях, в рамках которых предлагается решить идентичные либо близкие по духу задачи. То есть речь идет не просто об устойчивых образах, повторяющихся коллизиях, а именно о проблематике, повторяющейся в разных социокультурных и социально-исторических формах.
Статья посвящена проблемам выявления «алгоритмов» философской мысли, и их рассмотрения в контексте мировой культуры в целом. Как вариант возможного с теоретической и методико-педагогической точек зрения рассмотрения истории философии, предлагается такой подход, при котором внимание и исследователя, и студента акцентировалось бы не просто на этапах развития, персоналиях, а на группах задач, встававших перед людьми на протяжении тысячелетий.
Начнем с названия. Выражение «алгоритмы мысли» может показаться напоминающим «масло масляное». Ведь по своей изначальной сути слово алгоритм или алгорифм неотделимо от мыслительных процессов. Так, уже в «Энциклопедическом словаре» мы читаем: «Алгоритм… (от Algorithmt – латинизирован. имени ср.азиатского ученого аль-Хрезми) совокупность математических операций, выполняемых в определенном порядке для решения задач данного типа…) (1, т.1, сс.33-34). В одном же из собственно философских словарей говорится, что «алгоритм… программа, определяющая способ поведения (вычисления), система правил (предписаний) для эффективного решения задач…» (2, с.18)
В данной статье, развивающей ряд положений, уже опубликованных в работах «Философия, как поток сознания и движений человеческой души» (3, сс.35 – 44) и «История. Событие и образ» (в соавт.), выражение дано как образное и рабочее, допускающее поиск более точного понятия.
Проблема определения уже собственно названия обуславливает уже сами задачи исследования, направленного на поиски устойчивых, ритмических и при этом взаимосвязанных, хотя внешне и совершенно различных социокультурных феноменов. То есть речь идет о продолжении движения по пути интеграции собственно истории и источниковедения, философии и истории философии, культурологии, религиоведения, литературоведения и, в частности, фольклористики.
Проблематика эта затрагивалась многократно, но, представляется, впереди нас, возможно, ждет еще не одно масштабное развернутое исследование в этой области.Речь-то идет о проблемах, которые на протяжении сотен и даже тысяч лет волновали человечество. Поэтому-то и, отталкиваясь от широко известных пластов человеческой культуры, мы могли бы взглянуть на эти пласты и с точки зрения не просто повторяющихся образов и т.п., но и глубже вникая в повторяемость самих логических, психологических задач и проблем, вырастающих из повторяемости самих жизненных ситуаций. Иными словами, отчасти пойти по пути авторов многочисленных книг и статей для поклонников таких интеллектуальных игр, как шахматы, шашки, …, где даются определенные классификации задач, концовок, этюдов…
Не претендуя на такого рода обобщение, хотелось бы только, используя буквально несколько примеров, очертить суть, встающей перед нами проблемы. Проблемы, решение которой чрезвычайно интересно и для любителей интеллектуальных задач, и значимо для профессионалов, которые, к сожалению, слишком часто оказываются отделенными от соседей, занимающихся за узкопрофессиональными перегородками тем, что могло бы помочь и специалистам иного профиля.
Начнем с того, что принято относить к «вотчине» истории философии. Парадоксально, но в рамках собственно истории философской мысли целый ряд проблем выглядит не разрешимым. Возьмем, к примеру, загадочного Диогена Лаэртского (5).
Рассматривая творчество Лаэртского, заслуженно именитый метр отечественной науки А.Ф. Лосев пишет «Очень часто Д. Лаэрция интересует не данный мыслитель, как таковой, но его биография, да и биографии эти часто полны курьезов, необычных стечений обстоятельств, полны разного рода анекдотов, остроумных изречений и не относящихся к делу случайных происшествий. особый интерес вызывают у Диогена Лаэрция пикантные подробности из жизни людей, часто доходящие до полного неприличия. О Сократе. например. приводятся не только сведения о том, что у него была жена, но и что у Сократа было две жены одновременно» [Диген Лаэрций и его метод. – В кн. : 5,с.10].
«… ясно, что отнюдь не всех философов, которых он излагает, он читал… Ясно, что в этих случаях Д.Л. излагает многие произведения греческой философии только понаслышке, только из вторых или третьих рук. Отсюда у него много всякого рода противоречий и неясностей, которые, по-видимому, смущают его очень мало. Этот веселый и беззаботный грек буквально «кувыркается» в необозримой массе философских взглядов, трактатов, имен и часто среди всякого рода жизненных материалов, даже и не имеющих никакого отношения к философии… [5,с.11].
Не столько полемизируя со сказанным, сколько развивая мысли об использовании анекдотов, курьезов и т.д., попробуем, тем не менее, выдвинуть несколько предположений.
Первое заключается в том, что собственно философия может видеться совершенно поразному. Поэтому в определенной системе координат, все, что имеет отношение к жизненным коллизиям, может восприниматься и как нечто напрямую философское. Хотя такое видение философии будет столь же резко отличаться от аристотелевских поисков систем, как Гегель от Камю либо Киркегора (Кьеркегора) или Паскаля.
Второе же – в том, что так называемые жизнеописания и собрания высказываний и жизненных ситуаций, в которых попадали древние философы, в огромной мере могут быть поняты, как образцы своеобразного фольклора. В этом смысле и творчество Диогена Лаэртского – это значительнейшей мере бесценное собрание «философского фольклора», в котором имена философов очень часто – лишь своеобразные сосуды, в которые собирается все, попавшееся под руку (что-то вроде «Трех корзин» в буддизме, но только менее систематизированное). И здесь доминирует не логика аналитика и классификатора в нашем современном понимании, а логика грибника, который заполняет корзину грибами по мере своего движения по лесу. То же самое можно было бы сказать и не только о Лаэртском (Лаэрции). но, например, о Геродоте и т.д. И, кстати, такое стремление увлеченно (либо бесстрастно) собирать отмечал, как достоинство еще Монтень [6,с.131]. Ведь кто в силах сказать заранее, что будет бесспорно значимым для Истории?
Что же касается собственно философов и их решений, встающих перед ними вопросов, их путей выхода из жизненных ситуаций, то перед нами и сами философы, и жизненные коллизии предстают, как фольклорные образцы решения (часто спонтанного) повторяющихся задач. (Не случайно в буквальном переводе с английского фольклор, это не просто образцы народного творчества, а именно «народная мудрость, народное знание» – folklore[1, т.2,с.585].
Один из хорошо известных примеров – пример, связанный с образом Сократа, любителя полемических бесед, нередко пускавшего в ход не только майевтику, но и иронию, что нередко «заводило» оппонента. Так, в истории философии упоминается, что за такое ведение беседы мудрейшего из афинян, бывало, колачивали и таскали за волосы. Однажды же его ударили на глазах учеников. Те зашумели, что надо отвести обидчика в суд, на что Сократ спокойно ответил: «А если бы меня лягнул осел, разве бы я повел его в суд?» Тем самым он блестяще продемонстрировал «не параллельный» ответ на удар. Ответ по своему духу фольклорный. Показательно, что уже в одной из афганских сказок, уже не философ, а старушка, следуя традиционным на Востоке формулам вежливости, по сути, использует тот же самый прием. Когда на узенькой городской улочке ее, бедно одетую, встречает молодой богатый невежа, он кричит ей прилюдно: «С дороги, мать осла!» Старушка же отвечает… Как бы выдумали? (Вопрос этот иногда задается студентам на занятиях) … «Ухожу, ухожу, сын мой»…
Не менее интересна и показательна связь фольклора и философии с историческими повествованиями.
Остановимся только на одном из примеров. Пример этот врезался в память еще классе во втором, когда замечательная учительница помимо прочего живо описала, как во время вражеской осады русский город «киселем спасли».
Прошли годы, и бывший второклассник уже сам нашел текст в «Повести временных лет». Вот он: «В год 6505 (997). Когда Владимир пошел к Новгороду за северными воинами против печенегов…, узнали печенеги, что нет тут Князя, и стали под Белгородом , и не давали выйти из города, и был в городе голод сильный, и не мог Владимир помочь, так как не было у него воинов. а печенегов было многое множество. И затянулась осада города…» Стали решать, как быть, и уже намеревались сдаться осаждавшим, но один старец сказал:
«Послушайте меня, не сдавайтесь еще три дня и сделайте то, что я вам велю»… И сказал им:
«Соберите хоть по горсти овса, пшеницы или отрубей». Когда же собрали, «повелел женщинам сделать болтушку, на чем кисель варят, и велел выкопать колодец и вставить в нее кадь и налить ее болтушкой. И велел выкопать другой колодец и вставить в него кадь, и повелел поискать меду… И приказал сделать из него пресладкую сыту и вылить в кадь в другом колодце. На следующий же день он велел послать за печенегами. и сказали горожане, придя к печенегам: «Возьмите от нас заложников, а сами войдите человек десять в город, чтобы посмотреть, что творится в городе нашем». печенеги же обрадовались, подумали, что хотят им сдаться, взяли заложников и сами выбрали лучших мужей… и послали в город, чтобы проведали, что делается в городе. И пришли они в город, и сказали им люди:
«Зачем губите себя? Разве можете перестоять нас? Если будете стоять и десять лет, то что сделаете нам? Ибо имеем мы пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами». И привели их к колодцу, где была болтушка для киселя, и почерпнули ведром… И когда сварили кисель, взяли его, и пришли с ними к другому колодцу, и почерпнули сыты из колодца, и стали есть сперва сами, а потом и печенеги. И удивились те, и сказали: «Не поверят нам князи наши, если не отведают сами». Люди же налили им корчагу кисельного раствора и сыта из колодца… Они же вернулись, поведали все, что было. И, сварив, ели князья печенежские и дивились. И, взяв своих заложников, а белгородских пустив, поднялись печенеги от города восвояси» [5,с.66].
Обратите внимание: хотя процитированная здесь «Повесть временных лет» относится к историческим документам, она в то же время является памятником художественной культуры. Но для нас в данном случае важен не анализ источника как такового, а путь решения задачи, вставшей перед осажденными.
Поразительно, но нечто аналогичное мы встречаем уже у упомянутого Диогена Лаэртского, предположительно жившего в первой половине третьего века н.э. названного в
«Философском энциклопедическом словаре», «автором единственной сохранившейся биографической истории древнегреческой философии…» (2,с.168) Повествуя о жившем в шестом веке до н.э. и относимом к «семи мудрецам» философе Бианте, Диоген Лаэртский пишет: «Есть рассказ, что когда Алиатт осаждал (родной город мыслителя) Приену, то Биант раскормил двух мулов и выгнал их в царский лагерь, и царь поразился, подумав, что благополучия осажденных хватает и на их скотину. Он пошел на переговоры и послал послов – Биант насыпал кучи песка, прикрыл слоем зерна и показал послу. И узнав об этом Алиатт заключил, наконец, с приентянами мир».[5,с.89].
Как вариант подобного выхода из аналогичной же ситуации, возможны истории о петухе, пущенном на стены осажденного города и т.д.
Все эти полусказочныеполупритчевые истории отражают отнюдь не сказочные проблемы, встававшие многократно, как перед осажденными, так и осаждавшими. Известно, например, что, после кровопролитных и неудачных попыток взять штурмом болгарский город Плевну во время русско-турецкой войны конца семидесятых годов девятнадцатого века, Тотлебен надежно замкнул город в кольцо осадных сооружений и изможденный голодом турецкий гарнизон вынужден был сдаться русским. Подобные меры на протяжении истории использовались неоднократно. Отсюда и выражение «взять на измор». Но, с другой стороны, немалые лишения переносили и осаждавшие, а, случалось, потери во время осад могли превышать потери во время решительного и удачного штурма. Так, и сегодня гиды Нового Афона могут напомнить туристам о том, что в свое время 50-тысячное арабское войско осаждало, защищаемую тремя тысячами грузин и абхазов, крепость на крутой Иверской горе, на самой вершине которой бьет источник чистой воды. В результате эпидемии осаждавшие понесли большой урон и вынуждены были снять осаду. Так что вполне понятно: стоило осаждавшим убедиться в бесперспективности взять тот или иной город штурмом или измором, они предпочитали уйти, хотя сами истории и выглядят фольклорными.
Но тут встает вопрос: с чем же тогда мы имеем дело, прикасаясь к жизнеописаниям людей прошлого либо сведениям о тех или иных событиях? – Вопрос не риторический и не имеющий однозначного ответа, хотя представляется очевидным, что в любых, и прежде всего древних жизнеописаниях мы имеем дело, прежде всего с образами, а не «документально-фотографическими» отображениями реальности. Здесь канон, традиция, притчевость, не говоря уже о субъективности восприятия и обычном отсутствии непосредственных «первоисточников» оказываются неотделимыми от того, что описывается.
Поэтому, как представляется, замечательную школу для анализа являют собой религиоведческие, включая и атеистически окрашенные религиоведческие образцы скрупулезного анализа мифологических и религиозных фигур, включая и такие крупнейшие, как образ Христа. Не касаясь сугубо богословских аспектов, обратим только внимание на то, что уже в работах ряда советских религиоведов, например, таких, как И.А. Крывелев (8), мы можем встретить интересный сопоставительный анализ жизнеописаний Христа, Кришны, Будды и акцентированное внимание к мифологически-притчевым элементам знаменитых жизнеописаний. Такие методы представляются уместными и когда мы выходим за рамки того, что принято относить к сферам религии и мифологии.
Однако означает ли это, что тем самым мы окунаемся в царство беспросветного скептицизма и нигилизма? – Совсем необязательно. Не случайно в современных светских российских учебниках религиоведческого характера историчность личности Христа уже не отрицается. Точно так же мы не обязаны отрицать и историчность существования наиболее известных фигур философского пантеона. Правда, при этом приходится учитывать, что часть сказанного о том-то и том-то вытекает не из изучения собственно биографий, а из других источников. Как, например, множество анекдотов о Чапае, Хрущеве, Брежневе имеют отнюдь не биографический характер. Но это отнюдь не означает, что таких личностей в истории вообще не было…
Иными словами, как это хорошо известно, любой профессиональный историк, в том числе и историк религии, и историк философии, оказывается в определенной мере и источниковедом, литературоведом и культурологом. Он просто обязан рассматривать изучаемое в контексте культуры. Причем не только национальной, а и мировой.
Но наша задача в данном случае не в том, чтобы еще раз повторить эту известную истину. Задача в ином в развертывании такого научно-популярного подхода к философии и ее истории, который, немало не отодвигая все другие методы исследования, акцентировался бы на своего рода «кластерах» проблем и предлагаемых самой историей человеческой мысли алгоритмах их решения с возможными вариантами там, где это оказывается необходимым. Как, скажем, при анализе типичных позиций на клетчатой доске.
Тут возможны самые разные группировки проблем и, при их структуризации, движение, как «сверху вниз», так и снизу вверх».
Например. Одна группа проблем: межличностные отношения. Уже здесь возможны варианты, основанные на учете половой, социальной и возрастной иерархии…
Вторая: межгрупповые отношения. Третья: межэтнические и межгосударственные отношения. И как ее подвид, а, возможно, и отдельная группа – сфера военных действий и воинских хитростей
Четвертая – алгоритмы в отношении с миром природы.
Пятая – типичное и особенное в отношениях с Вселенной.
И, шестая – отношения с миром сверхъестественного. Эта, последняя, способна самым различным образом сплетаться со всем предыдущим. Впрочем, и уже упомянутые сферы также не просто переплетаются, но и могут взаимопроникать друг в друга. Вполне понятно, что упомянутое отнюдь не обязательно может считаться исчерпывающим. Это только контуры поисков возможных новых подходов.
Как особая, но тоже не отделимая от прочих, может быть выделена группа проблем, связанных с попытками человека глубже понять самого себя, пружины событий и феноменов, складывающихся в то, что называется Судьбой.
На первый взгляд, все очерченное достаточно банально. Отчасти так оно и есть. Но…
«дьявол прячется в деталях». Достаточно новым и перспективным может стать сосредоточение внимания исследователя и методиста именно на типах задач, встававших периодически перед людьми самых разных стран и поколений и предлагавшихся вариантах их решений. В свете этого, к примеру, и, казалось бы, сугубо теоретические вопросы генезиса и устройства Вселенной могут иметь в глазах людей и непосредственное практическое значение. Свидетельства последнему – астрология, хиромантия, древнекитайская натурфилософия и т.д. Другой вопрос, насколько адекватны и в чем уместны либо нет, были те или иные из предлагавшихся ответов. Но и при этом, даже ошибки и заблуждения, как, скажем, промахи, анализируемые при разборе шахматной партии, могут быть значимы для построения относительно целостной картины движения человеческой мысли, включающего в себя, как поступательность, так и определенную ритмичность.
Вполне возможно, что именно такие поиски позволят не просто оживить изучение философии и ее истории, но и стимулировать появление новых поворотов уже современной философской мысли.
ЛИТЕРАТУРА
- 1.Энциклопедический словарь в двух томах. Т.1. – М.: Советская энциклопедия, М. 1963. Т. 2.
- 2.Философский энциклопедический словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1983.
- 3.Бондаренко Ю.Я. На перекрестках эпох. – Костанай: Центрум, 2009.-С.40.
- 4.См., например, работы В.Я.Проппа.
- 5.Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М.: АН СССР, ин-т философии, издво социальноэкономической литературы: «Мысль», 1979. – С. 620.
- 6.Монтень Мишель. Опыты. Книга третья. – М.: Наука, 1979:
- 7.Повесть временных лет в ун.: Художественная проза Киевской Руси – одиннадцатого – тринадцатого веков. – М.: Гос. изд-во худож. лит., 1957.
- 8.См., например: Крывелев И.А. Христос: миф или действительность? – М: Общественные науки и современность. – 1987. -144 с. и Крывелев И.А. История религий. – М.: Мысль, 1975. С.147 – 161.