В статье рассматривается проблема кризиса личностной и групповой идентичности в современную эпоху. Исследуется понятие идентичности. Анализируются некоторые концепции идентичности. Распад Советского Союза повлѐк за собой кризис тех или иных форм идентичности. Процессы глобализации обострили кризис личной, этнонациональной, профессиональной и иной идентичности.
С распадом Советского Союза в ставших суверенными государствах произошѐл массовый кризис идентичностей и самоидентичностей людей и групп, что имело не только сугубо локальный, но также и социальноонтологический смысл. Рассмотрим феномен кризиса личностной и групповой идентичности в современную эпоху, именуемую эпохой постмодерна. Но сначала коснѐмся самогó понятия идентичности (identity). Как известно, понятие идентичности сформировалось в западной социальной философии и социологии и после распада Советского Союза и дискредитации его государственной философии перекочевало в постсоветскую философию и даже стало модным. На специфику данного понятия обратил внимание В. С. Малахов. Он напомнил, что английский термин identity и немецкий термин Identität традиционно переводились на русский язык словом «тождество» и что оба они имеют один и тот же корень – латинское слово idem, которое означает «тот же самый». В латинском языке имеется, кроме того, слово identitas, означающее «тождественность». Кстати, вплоть до 30-х годов ХХ в. слова identity и Identität переводились словом «тожество», т.е. без буквы «д», с которой оно пишется сегодня. В 1998 г. В. С. Малахов опубликовал статью «Неудобства с идентичностью», в которой писал: «Поскольку в отечественной культурной традиции ―идентичность‖ передавалась обычно как ―тождество‖, русскому уху не слышно то, что в романо-германском ареале воспринимаются как естественное. Мы, например, не слышим, что в работе Хайдеггера ―Идентичность и дифференция‖, разрабатывается то же самое понятие, какое развивал в своей ―Философии тождества‖ Шеллинг. Мы не привыкли связывать критику ―мышления тождества‖ у Адорно и Хоркхаймера и проблематику ―идентичности‖ в социологической и социально-философской литературе 70 – 80-х годов. Между тем во всех этих случаях мы имеем дело с одним и тем же термином» [1, с. 43]. Иными словами, получается, что философы один и тот же термин используют как два разных понятия. В. С. Малахов назвал функционирование в социальной философии термина «идентичность» в качестве самостоятельного понятия «эффектом добавленной валидности».
Спрашивается: достаточным ли является такое объяснение? На наш взгляд, нет. Дело в том, что в истории логики существует две трактовки понятия тождества. В формальной логике, восходящей к Аристотелю, существует закон тождества, состоящий, согласно Гегелю, «в положении: Всѐ равно самому себе; А = А. Или отрицательно: А не может быть в одно и то же время А и не А» [2, с. 30]. Гегель, как известно, назвал такое тождество рассудочным, или абстрактным. В диалектической логике, которая наиболее полно была разработана именно Гегелем, тождество толкуется принципиально иначе. «Очень важно, – пишет Гегель, – должным образом понять истинное значение тождества, а для этого прежде всего нужно, чтобы оно понималось не только как абстрактное тождество, т.е. не как тождество, исключающее различие» [3, с. 271]. Это – конкретное тождество, выражаемое формулой «А и не-А». В диалектической логике утверждается, по словам Гегеля, «понятие тождества тождества и нетождества [2, с. 131], иначе говоря, тождества противоположностей.
Спрашивается теперь, какая логика и как понимаемое тождество лежат в основании понятия «идентичность» в социальной философии и родственных ей дисциплинах? В диалектической логике понятие тождества применяется в основном к предмету как таковому: он есть тождество того-то и того-то как противоположностей. В формальной логике понятие тождества определяется через соотнесение предмета с другими предметами: предмет А тождественен предметам Б или (и) В.
В. С. Малахов в другой работе пишет, что понятие идентичности применяется в социальной философии и других науках «для описания индивидов и групп в качестве относительно устойчивых, ―тождественных самим себе‖ целостностей» [4, с. 78]. Но и в первой из цитировавшихся его работ он отмечает:
«Употребление термина ―идентичность‖ в социально-гуманитарных науках – культурной антропологии, социологии, социальной психологии – долгое время идѐт по параллельному с философией руслу, с последней практически не пересекаясь» [1, с. 44]. Это значит, что понятие идентичности, применяемое в социальной философии, базирующееся на формальной логике, на принципе А = А, не имеет ничего общего с трактовкой тождества в диалектической логике, а потому и имеет право на существование. Более того, выделение именно термина «идентичность», а не «тождество» избавляет от путаницы. Кроме того, в социальной философии, политологии и т. д. понятие идентичности применимо только к индивидам, группам, социальным общностям и т. д., но не к предметам и явлениям природы и т.п.
Идентичность или неидентичность коголибо как таковая устанавливается в процессах идентификации. Она определяется трояко: 1) через отношение индивида и т. д. к самому себе (он определяет себя как: представитель пола, профессии, нации и т. д.); 2) через отношение между различными индивидами, группами и т. д. (это – отрицательная идентичность: он – не тот, не тот и т. д.); 3) через принадлежность к некоторому объемлющему целому (этнос, нацию, партию, государство и т. д.). Приведѐм определение идентичности, данное С. Хантингтоном. Он пишет:
«Идентичность – самосознание индивида или группы. Она представляет собой продукт самоидентификации, понимания того, что вы или я обладаем особыми качествами, отличающими меня от вас и нас от них. Идентичность присуща даже новорожденному, у которого она определяется такими признаками, как пол, имя, родители, гражданство. Идентичность важна потому, что определяет поведение человека. Если я считаю себя учѐным, я буду вести себя соответственно этому представлению. Однако индивиды склонны менять идентичности» [5, с. 50].
С данным определением не во всѐм можно согласиться. Нельзя сводить идентичность к форме сознания и к продукту самоидентификации, ибо у них должно быть объективное основание. И такое основание, разумеется, есть. Это – сама объективная социокультурная действительность. Именно в ней существуют действительные идентичности и неидентичности, на основании которых они и устанавливается сознанием, становятся его достоянием. А раз так, то субъективные идентичности могут, как совпадать, так и не совпадать с объективными идентичностями, т.е. быть как адекватными, так и неадекватными. Хантингтон пишет: «Идентичности в общем и целом представляют собой конструкты. Люди конструируют собственные идентичности, занимаясь этим кто по желанию, кто по необходимости или по принуждению» [5, с. 51]. Слово «конструкт» сегодня модно в социальной философии (завезено опять же из Запада). Его можно оставить «в покое». Но с тем, что люди сами конструируют свои идентичности, всецело согласиться нельзя. С тем же новорождѐнным, о котором говорится в предыдущей цитате из Хантингтона, дело обстоит так, что новорождѐнный застаѐт в социуме определѐнную «сетку» идентичностей, под какие-то из них он подпадает независимо от своего сознания (которого у него, кстати, ещѐ и нет). Какие
-то идентичности у него будут изменяться, заменяться другими, а какие-то останутся до конца дней. И не всѐ в этих изменениях зависит от самого индивида или от общности. Кроме того, индивид может контролировать позиционирование своих идентичностей. «В некоторых случаях, – пишет С. Хантингтон, – люди подчеркивают тот аспект собственной идентичности, который связывает их с теми, с кем они взаимодействуют. В других случаях они подчеркивают аспекты, отличающие их от остальных» [5, с. 54].
Мы по необходимости совершили данный экскурс в проблему понятия идентичности, что с распадом Советского Союза в ставших суверенными государствах произошѐл массовый кризис идентичностей и самоидентичностей людей и групп, что имело не только сугубо локальный, но также и социальноонтологический смысл. У любого индивида, а не только у общностей, всегда имеется целый спектр идентичностей. Одни из них объективны, другие субъективны (включая и неадекватность). Все они выстроены в иерархию или же в ряд иерархий, имеющих ценностную окраску. Притом как с точки зрения общественного целого, так и с точки зрения индивида или общности. Г. В. Малинин пишет: «Социальное пространство можно обозначить в виде множества идентификационных матриц (политической, этнической, гражданской, культурной и т. д.). Каждая из них представляет собой определѐнный набор специфических маркеров, индикаторов, признаков, правил, конвенций, обусловливающих ценностноориентационные, поведенческие, статусноролевые и др. функции социального субъекта. Согласно этим матрицам и ―отличается‖ соответствующая его идентичность, т.е. осознание принадлежности к той или иной социальной группе или общности, усвоение определѐнных представлений о характерных чертах, системе ценностей и жизненных смыслах, регулятивных и поведенческих нормах общности или группы, с которыми он себя идентифицирует, а также формирование адекватных интересов» [6, с. 33].
В переходный период во всех постсоветских государствах произошѐл кризис идентичностей. В самосознании индивида и в его самоопределении статус и ценность тех или иных идентичностей и самоидентичностей могут изменяться. Но если это происходит с его непосредственным участием и с полным самоотчѐтом, то никакого кризиса не бывает. Кризис возникает тогда, когда, прежде всего, сравнительно резко трансформируется объективная сетка идентичностей и их ценностная маркировка. Германский философ В. Хѐсле определяет кризис индивидуальной идентичности как специфическое взаимоотношение между «я» и «самостью»: «Его сущность, – отмечает он, – состоит в отвержении самости со стороны ―я‖» [7, с. 117]. Давая характеристику кризиса коллективной идентичности, он пишет: «Его сущностью является уменьшение идентификации индивидов с коллективной реальностью, которую они прежде поддерживали» [7, с. 121].
Это, считаем мы, слишком умозрительные суждения. На постсоветском социокультурном пространстве проблема состояла отнюдь не в рассогласованиях между «я» и «самостью» и между индивидом и «коллективной реальностью». Если такое и имело место, то не оно являлось определяющим. Но В. Хѐсле прав, утверждая: «Кризис идентичности происходит болезненно. Я бы сказал, пожалуй, что он является самым болезненным жизненным переживанием» [7, с. 117] и что «успешно преодолѐнный кризис идентичности является важным моментом развитой идентичности» [7, с. 117].
Мы уже отмечали, что для индивида не все его идентичности и самоидентичности равноценны: одни из них для него более значимы, другие – менее, а третьи – и вовсе безразличны (возможно, что и до поры до времени). Одни идентичности и самоидентичности в одно время и в одних условиях выступают на первый план, в другое время и в других условиях отступают на второй. В постсоветских государствах актуализировалась прежде не считавшаяся основной идентичность и самоидентичность – этническая и национальная идентичность. В. Г. Бабаков и В. М. Семѐнов пишут: «Этническая идентификация обусловлена как личностно-психологическими связями, общей системой ценностей и т. п., так и объективно-материальными условиями жизнедеятельности индивидов, общими хозяйственно-экономическими и социально-культурными интересами. Перманентно действующие объективные и субъективные условия и факторы детерминируют глубину этнического самосознания, проявляющегося в широком диапазоне явлений: от слабо выраженного осознания принадлежности к определѐнному этническому коллективу, индифферентного отношения к соплеменникам до ярко проявляющихся в поведении и социально-значимых действиях этнических чувств, эмоций, стремления к групповому единству, негативному, даже враждебному отношению к другим этносам» [8, с. 2122].
В том случае, когда общественное целое стабильно, и оно находится в нормальных взаимоотношениях с другими общественными целыми, тогда этническая или национальная идентичность имеет второстепенное значение. На первый план выступают иные идентичности. Но когда с общественным целым не всѐ в порядке, когда возникают какие-либо кризисы, в той или иной степени актуализируется и феномен этнической или национальной идентичности.
Когда же распался Советский Союз и новоявленные властные элиты в образовавшихся на его обломках суверенных государствах в одностороннем порядке взяли курс на внедрение рыночной экономики, у большинства граждан этих государств разразились самые различные кризисы, в том числе и кризисы идентичности, среди которых выделился кризис этнической или (и) национальной идентичности. Произошло резкое и быстрое имущественное расслоение; дистанция между сверхбогатыми и сверхбедными оказалась огромной. Огромная часть населения оказалась у черты бедности, а многие и ниже неѐ. Целый ряд прежде почѐтных профессий, должностей, званий в условиях новых государств оказались невостребованными. Разрушились прежние ценностно маркированные иерархии идентичностей и самоидентичностей. Не поддались деструкции и аннигиляции только те идентичности, которые невозможно элиминировать: половая, возрастная да этническая или (и) национальная. Человек не является авторомтворцом своей этно-национальной принадлежности; рождаясь, он застаѐт себя русским, казахом, грузином, евреем… Следовательно, если его лишить всех его социальных атрибутов, то незыблемой останется именно его этнонациональная принадлежность. Именно проблема данной идентичности выдвинулась в бытии индивида и групп на первый план, потеснив все другие.
Дело в том, что в Советском Союзе за фасадом провозглашавшегося интернационализма и за идеологемой «расцвета и сближения наций» таились разного рода межэтнические и межнациональные коллизии, противоречия и даже конфликты. Когда держава распалась, они вышли наружу, что заявило Сумгаитом, Нагорным Карабахом, Приднестровьем, Чечнѐй и т. д. Но если отвлечься от этого, то остаѐтся факт, что в жизни многих бывших советских людей (для которых далеко не всегда было важно, какой национальности сосед, сослуживец и т. д.) проблема этнонациональной идентичности стала едва ли не основной. С. Хантингтон пишет: «Значимость национальной идентичности, особенно в сравнении с другими идентичностями, никогда не остаѐтся неизменной; она многократно варьировалась на протяжении человеческой истории» [5, с. 43]. Эти слова справедливы и в отношении индивида, и в отношении группы, и даже в отношении общества в целом.
Советский Союз позиционировал себя как многонациональное и многоэтничное государство. Миграционные процессы специально не контролировались и не регламентировались. Представители разных этносов и наций могли проживать и реально проживали в любой местности, не испытывая при этом никаких проблем. В каждой союзной республике проживали самые разные национальности. Поскольку суверенными государствами стали именно бывшие союзные республики, а не другие административно-территориальные подразделения бывшего Советского Союза, постольку в каждом из таких государств выделился так называемый титульный этнос, вокруг которого должны объединяться все другие – нетитульные – этносы. Отдельный индивидуум, не принадлежащий к титульному этносу, стал остро ощущать свою этническую идентичность (особенно это явно до сих пор в бывших прибалтийских союзных республиках). Ведь конкретный индивид, как уже сказано, не ответствен за свою этническую или национальную принадлежность и реально (а не в документах) изменить это не может. В целом ряде постсоветских государств – в одних в меньшей степени, в других в большей степени – у представителей нетитульных этносов и наций проявился и в некоторых случаях обострился кризис этнической и национальной идентичности.
У человека, как отмечено, все его идентичности выстроены по логике ценностной иерархии: одни являются для него и для социума более значимыми, другие – менее (при этом шкала индивида и шкала социума могут и не совпадать). Следовательно, каждая идентичность есть некоторая ценность. На постсоветском социокультурном пространстве, по крайней мере, в первое десятилетие, этническая (и национальная) идентичность становится не только индивидуально, но и социально востребованной. Она становится едва ли не главной ценностью. Но данная же идентичность в этих условиях становится объектом государственной политики. Возникает феномен, именуемый французским социологом А. Туреном «призывом к идентичности». Как он утверждает, «призыв к идентичности представляет собой, прежде всего, отказ от социальных ролей, которые должно играть действующее лицо» [9, с. 97-98]. Кроме «призыва к идентичности», отмеченного А. Туреном, существует ещѐ и феномен «навязанной идентичности». Как отмечает С. Гурин, «идентичность может быть навязана, внушена, принята для каких-либо целей. И тогда возникает несоответствие внешнего и внутреннего, формы и содержания, проявления и сущности. Идентичность нарушается, образ себя разрушается, происходит кризис идентичности» [10].
В с ув е р е н н ы х п о с т с о в е т с ки х п о л и э т н и ч е с к и х г о с уд а р с т в е н н ы х образованиях реально возможна коллизия двух идей и двух установок.
Во-первых, идеи и установки, направленной на достижения единства всех этносов; во-вторых, идеи и установки, направленной на предпочтения и всемерное поддержание титульного этноса, разумеется, в ущерб остальным. Реализация этих идей и установок может повлечь за собой реальную борьбу двух взаимоисключающих тенденций. Первая тенденция – это тенденция неуклонной консолидации всех этносов государственного целого, результатом которой должно стать образование полноценной нации. Как отмечает Ю. М. Бородай, «в отличие от локальных замкнутых на себя этносов первый важнейший признак нации заключается в том, что она исходно, по природе своей полиэтнична, или точнее – надэтнична» [11. с. 316]. Нация формируется из слияния нескольких этносов в качественно иную целостность, не редуцируемую к ним: «нация – это синтез двух различных начал: многих стихийно возникших этнических общностей и принудительной государственно-правовой упорядоченности» [11, с. 319].
Вторая тенденция в эволюции полиэтнического государства с доминирующим титульным этносом – всемерное возвеличение роли и статуса титульного этноса и сохранение такого положения как можно дольше. Но именно первая тенденция представляется нам единственно прогрессивной, тогда как вторая является тупиковой. В одних постсоветских государствах эти тенденции выражены менее явно, в других более, в одних они почти не актуализованы, в других проявляют себя более явно.
Такова ситуация на постсоветском пространстве. Не случайно эти государства именуются переходными, или транзитными. Процессы глобализации (особенно стратегия глобализма) обострили этот кризис личной и г р у п п о в о й , э т н о н а ц и о н а л ь н о й , профессиональной и иной идентичности. А некоторые силы даже стремятся к его дальнейшему обострению, дабы окончательно разрушить национально-государственный суверенитет. Но спустя 20 лет после распада СССР положение в этом отношении начинает постепенно выравниваться.
С о в р е м е н н ы е п р о ц е с с ы информатизации всех сфер общества если и не вызывают сами по себе кризис различных форм индивидуальной и (или) групповой идентичности, то, во всяком случае, с п о с о б с т в у ю т п о я в л е н и ю н о в ы х идентичностей. Вступая в информационнокоммуникативные процессы, люди начинают взаимодействовать с другими людьми, являющимися гражданами различных государств. Начинают формироваться виртуальные общности на основе определѐнных взглядов, интересов и т. д.
«Фактически, отмечает Т. А. Мешкова, – можно говорить о появлении новых транснациональных социальных страт, о новом способе социальной идентификации. Е с л и о с н о в а н и е м т р а д и ц и о н н о й стратификации было социальное неравенство, то в виртуальной среде на первый план выступают факторы, связанные с идейнополитическими (и не только, конечно, с ними.
Р. З.) позициями индивидов» [12, с. 25]. Представители элиты финансовых и бизнесструктур, для которых достижение прибыли любой ценой является приоритетом, рассматривают национальное государство, в котором они живут и осуществляют свою деятельность, лишь как среду, которая более или менее удобна для этого, но не идентифицируют себя ни с гражданами данного государства, ни с нацией или этносом, к которому принадлежат. Все ценности, на которые они ориентируются, находятся далеко за пределами национального государства. И, разумеется, чем больше появляется таких «манкуртов», тем менее безопасным становится существование национального государства.
ЛИТЕРАТУРА
- 1.Бабаков В. Г., Семѐнов В. М. Национальное сознание и национальная культура (методологические проблемы) [Текст]/ В. Г. Бабаков, В. М. Семѐнов. Москва: ИФ РАН, 1996.
- 2.Бородай Ю. М. Эротика – смерть – табу: трагедия человеческого сознания [Текст]/ Ю. М. Бородай. Москва: «Гнозис»;«Русское феноменологическое общество», 1996.
- 3.Гегель Г. В. Ф. Наука логики. – Т. 2. [Текст]/ Г. В. Ф. Гегель. Москва: Мысль, 1971. С. 30.
- 4.Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики [Текст]/ Г. В. Ф. Гегель. Москва: Мысль, 1974.
- 5.Гегель Г. В. Ф. Наука логики. – Т. 1. [Текст]/ Г. В. Ф. Гегель. Москва: Мысль, 1970. 6.Гурин С. Философия идентичности [Электронный ресурс]/ С. Гурин //topos.ru/article/6727 16.06.09.
- 7.Малахов В. С. Идентичность [Текст]/ В. С. Малахов //Новая философская энциклопедия. – В 4-х т. Т. II. Москва: Мысль, 2001.
- 8.Малинин Г. В. Идентификационные процессы в Казахстане или выбор оснований будущего [Текст]/ Г. В. Малинин // Казахстанское общество и социальное прогнозирование: социологическое измерение. Алматы: ИФиП МОН РК, 2001.
- 9.Ме шкова Т. А. Социальнополитические аспекты глобальной информатизации [Текст]/ Т. А. Мешкова //Полис. 2002. № 6. С. 25.
- 10.Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии [Текст]/ А. Турен. Москва: Научный мир, 1998. С. 97 98.
- 11.Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности [Текст]/ С. Хантингтон. Москва: ООО «Издво АСТ»: ООО «Транзиткнига», 2004.
- 12.Хѐсле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности [Текст]/ В. Хѐсле //Вопросы философии. 1994. № 10. С. 117.