Скотоводство
Богатство киргизцов собственно состоит в скотоводстве, а наипаче много у них лошадей и овец. Верблюдов имеют они гораздо меньше, а коров и того еще меньше, по той причине, что их зимою без обыкновенного корма не можно хорошо содержать в степи. Во время переезда с одного места на другое возят они свои вещи на быках и верблюдах.
(Па л л ас, I, 581).
Скотоводство у киргизов самый распространенный, почти единственный в сущности промысел. У них необыкновенно большие стада прекраснейшего скота.
(Фальк, III, 542—543).
Все вообще киргизцы кочуют, живут всегда в подвижных юртах и ради скотоводства, главного и почти единственного упражнения, странствуют в своих степях. Поелику они в рассуждении перекочевок сообразуются своим стадам, то летом пребывают наибольшие в лежащих ближе к северу, а зимою в склонившихся больше на юг степях. Звериный промысел и рыбная ловля могут почитаться побочными только их упражнениями; о землепашестве же, которое и без того в большей части сухих и солончаками изобильных их степей было бы не прибыльно, они и не думают.
(Георги, II, -126).
Я не видал у них никаких других верблюдов, кроме двугорбых.
...У богатых киргизцов верблюдов доят, и сказывают, что их молоко синевато, густо и вкусом приятно. Киргизцы почитают верблюжье молоко за весьма здоровое, и заквашенное придает больше хмелю, нежели кобылье молоко; при том же из него выходит лучшее вино, но сметана на нем не садится. В зимнее время должно больше стараться о верблюдах, нежели о прочей скотине, а именно покрывать их войлоками или камышовыми рядияками и во время жестокой стужи расставливать большие войлоки или камышовые рядинки между кибитками для их прикрытия.
(Па л л ас, I, 581—582).
Верблюды имеются почти у каждого киргиза, по большей части двугорбого типа (кирг. Aire Tyje). Их отличают от верблюдов одногорбых (Nar Tyje) и находят, что они и быстрее бегают, и больше поднимают, и могут обходиться без пойла и без фуража более долгое время. В силу этого они лучше для длительных перегонов, и все бухарские и хивинские караваны пользуются верблюдами именно этого типа. С одногорбых зато сходит гораздо больше шерсти, и в обиходе в силу этого они полезнее, и, кроме того, они лучше переносят холода. Есть у них верблюды, говорят киргизы правда, одногорбые, но самый горб у них несколько раздвоен, какой-то промежуточный тип. Но лично я не имел случая видеть таких верблюдов и не знаю, насколько можно доверяться в этом вопросе словам азиатов, меня осведомлявших. Верблюдов обоих типов киргизы неизменно оставляют всегда под открытым небом. Зимою они их ушивают в войлок, который облегает их корпус как своего рода попона, и больше не прилагают по отношению к ним никаких предупредительных забот. Верблюды питаются грубыми травами, зимою подбирают ветки ив и разных кустарников, но в общем едят мало.
Они большие охотники до одного мелкого степного кустарника Cytifus hirfutus [ракитник], а также до Hedifarum Alhagis, Robinia, Echinops fparroceph и до других грубых соленых растений.
Если в течение долгого времени им не попадается никаких просоленных растений и если им удается, наконец, напасть на последние и поесть их, то они страдают поносом. Бели они наедятся соленых растений и затем пропотеют от бегания или других причин, то вся их шерсть по всему телу пропитывается соленым выпотом настолько, что ночами к ним стараются подлезть коровы, овцы, козы и лижут их. Они сами также вылизывают друг друга, вызывая тем у себя желудочные камни.
К концу зимы у этих животных бывает случный период. Верблюды-жеребцы в это время очень дичают, делаются злы, скрежещут зубами и вообще опасны. Верблюды обоих полов стремятся подлечь друг к другу, и так проходит около часа, прежде чем совершится самое соитие. Кобылам в эту пору подвязывают под хвост небольшой защитный кусок войлока, который потом, дней через 8, убирают. Если кобыла не приняла, она по-прежнему стремится подлечь к жеребцам, но если оплодотворение совершилось, кобыла отходит прочь сама. Непринявшим опять подвязывают войлок, и через три-четыре недели бывает вторичная попытка сделать оплодотворение. После нормального соития снимают войлок, и жеребцы к ней больше не пристают. Носит самка больше году, около года она кормит верблюжонка, а на третий год она годна к следующему оплодотворению.
Верблюдов уже сосунками приучают припадать на колени, что необходимо для накладки вьюков. Приучают посредством путов на ногах и при каждом снижении непременно приговаривают "тиок-тиок", чтобы верблюд признал слово и по этой команде немедленно становился на колени сам. На второе лето верблюду прокалывают нос острым стержнем толщиною с крепкое перо, в прокол продевают тонкую веревку и время от времени ее продергивают, чтобы расширить отверстие. Когда эта операция вся заканчивается, верблюда начинают приучать уже к делу. Их объезжают мальчики, держа в одной руке продетую сквозь нос верблюда веревку, а в другой расщепленный спереди стэк. Этот раструб стэка ездок упирает в конец веревочки, недалеко от носа верблюда и двигает по ней раструб в ту или другую сторону, смотря по тому, куда направить верблюжонка. Последний по третьему году уже тащит пять-шесть пудов. Верблюдов-жеребцов кастрирует (если кастрируют) именно в этом возрасте. Зажимают мошонку, вырезают прочь семенной мешок, все место выклада прижигают, смазывают маслом и перевязывают. Перевязку стараются возобновлять почаще. Если обнаруживается опухоль, то верблюда заставляют встать на камни над пепелищем костра, еще горячим, чтобы согреть больное место. Иногда верблюды паршивеют. В этих случаях их обмазывают черным дегтем — кара-май (Karamai), который находится недалеко от Сакейса (Sakeis) и в др. местах степи.
Употребляют верблюдов для езды, во-первых, и для несения тяжестей, во-вторых. При перемещении становищ верблюд обыкновенно тащит кибитку с ее основою и верхом. В дороге недалекой взрослый верблюд потянет пудов сорок, но бухарцы в своих длинных переездах грузят на сильного верблюда всего только 15—16 пудов, а более слабым дают не больше десяти пудов. Из верблюжьей шерсти выделывают сученую ткань, а из лучших сортов готовят армяки, одежду особого покроя, вроде камзола. Шерсть не стригут, а вычесывают по мере того, как она вылинивает сама. Шерсти с верблюда должно сойти столько же, сколько ее берут с четырех овец. Что касается молока, то оно сливается вместе с конским для употребления как кумыс, если не оставляют для жеребенка. Чистое верблюжье молоко дает масло и сыр. Самая отдача молока налаживается как и у лошадей: сосунка на день привязывают тут же, а кобылу неоднократно поддаивают. Если сосунка или хоть чучела сосунка налицо нет, кобыла молока не дает. Мясо верблюда принадлежит к числу вкусных блюд. Из кожи взрослого верблюда выходят самые большие и самые прочные меха или бурдюки. Если верблюда не сдают на убой, то он обыкновенно дотягивает до сорока лет. Одного верблюда расценивают как шесть или даже десять коней, что равносильно денежному расценку от 40 до 60 рублей.
(Фальк, III, 543—545).
Киргизская лошадь,— вроде русской, но побойчее и полегче. В Средней Орде очень много тигровой масти (по-узбекски — Argali, по-казакски — Tsehari). За такие экземпляры в Бухаре платят большие деньги...
(Фальк, III, 543).
Киргизские лошади мало разнятся от калмыцких, однако, обыкновенно бывают ростом несколько выше. Они равномерно дики и быстры, да и привыкли во всю зиму промышлять себе корм, разгребая снег копытами, и через то облегчается прочему скоту паства. Бели же выпал большой снег, то киргизцы оной разгребают лопатами для мелкого скота. Лошадей своих разделяют на табуны, и при каждом оставляется только один жеребец, а излишних жеребцов они кладут. Табунный жеребец служит в табуне кобыл вместо пастуха и сгоняет их вместе. Но ежели кобыла отделится и поймется с другим жеребцом, то он уже больше не припускает оной к своему стаду. Все кобылы обыкновенно случаются в одно и жеребятся в апреле и мае месяцах.
(Паллас, I, 582—583).
Скотоводство их вообще башкирскому подобно. Да и самый род лошадей и рогатого скота таков же. Только киргизские в рассуждении того, что, бродя в теплых степях, не столько холодом и голодом изнуряются, как башкирские, бодрее, дичее и пригожее. К упряжкам очень трудно их приваживать, и за одним овсом околели бы они с голоду, если вы вдруг перестали давать им и другой корм; почему и надобно так делать, чтобы они исподволь к тому привыкали.
(Георги, II, 126).
Рогатым скотом завелись они еще недавно. Они похищали себе на развод оный у калмыков стадами и не мешали его размножению. По примеру калмыков употребляют они его, кроме обыкновенного заимствования от него разных выгод, к верховой езде, и прокалывают ему на такой конец, как верблюдам, в носу хрящ.
(Георги, II, 127).
Что касается рогатого скота, то киргизы его не очень ценят и не имеют к нему ни малейшего пристрастия. Племенной скот, из которого образовались их стада, краденый у калмыков или у башкир. Они держат стада на воле круглый год, но с недавнего времени, однако, начали сенокошение. В 1770 году хан ходатайствовал пред Оренбургским губернатором о том, чтобы разрешено было ханскому народу нанимать илецких казаков для обучения косьбе. Ходатайство было удовлетворено. Расплачивались с казаками, отдавая им овец за их труд. Работу киргизов казаки описывают очень смешно. Замах косы у них то срывается выше травы, то тыкается в землю; эти ленивцы мешок, все место выклада прижигают, смазывают маслом и перевязывают. Перевязку стараются возобновлять почаще. Если обнаруживается опухоль, то верблюда заставляют встать на камни над пепелищем костра, еще горячим, чтобы согреть больное место. Иногда верблюды паршивеют. 6 этих случаях их обмазывают черным дегтем — карамай (Karamai), который находится недалеко от Сакейса (Sakeis) и в др. местах степи.
(Фальк, Ш, 545).
Они ко всякой работе так непривычны, что и от самого малого труда почти обливаются потом и тотчас устают. Примером тому служит и следующее. В 1770 г. хотел хан, последуя российским сельским хозяйствам, чтобы накошено было несколько сена для хворого скота, и достал себе на такой конец небольшие, в один только аршин длиной, российские косы. Но киргизы его не только или заносили их выше тарвы, или задевали землю, но и после всякой замашки, при чем нередко и сами опрокидывались, долго отдыхали, а напоследок и вовсе бросили косы, так что хан принужден был для сего нанять казаков [русских].
(Георги, II, 129).
Киргизские овцы очень велики и при том весьма безобразны. Они ростом выше родившегося теленка и так толсты, что старые, в хорошее время года, весом бывают по четыре и по пяти пудов. Они видом несколько подобные индейским овцам; у них кривые, горбатые носы, нижняя губа долее передней, больше повислые уши и на шее по одной и или по две мочки. Вместо хвоста носят они курдюк, который у больших баранов бывает весом от 30 до 40 фунтов, и от 20 до 30 фунтов вынимают сала из курдюка. И только сим они разнятся от индейских баранов. Впрочем шерсть на них нарочито долгая, склочившаяся; а особливо на задней части смешанная с жесткими волосами; цветом желтоватая и по большей части белая. Некладеные бараны все с рогами, да и кладеные по большей части бывают с рогами. У иных баранов на голове по четыре пяти и по шести рогов, так как у исляндских. Хотя некладеные бараны ходят в стаде во все лето, но с апреля до октября месяца подвязывают им войлок под брюхо, дабы они овец не оплаживали. В октябре дают им волю, и потому овцы всегда ягнятся весною. Тоже употребляют средство и у быков. Во всю зиму овцы сами ищут себе корму под снегом, и снег служит им вместо воды, отчего они бывают несколько тощи, но весною скоро опять становятся тучны. К тому много способствует короткая зима и еще сие, что снег в степи скоро сходит на многих соленых местах, и овцы, питаясь солоноватою травою, тучнеют. Может быть, сие обстоятельство тому причиною, что восточные овцы у киргизцов и калмыков от излишнего жиру составили особливый род, и вместо хвостов сделались у них такие большие курдюки, делающие их безобразными, да и в других местах, в коих держат только сих баранов и овец, с другим родом не мешают. Киргизские овцы обыкновенно носят по два ягненка, и скотской падеж у них не известен, потому, что скот в степи совершенно препоручен натуре; и так как овцы у киргизцов чрезмерно размножаются, и стада их многочисленны. Обыкновенная, но не смертоносная болезнь киргизских овец в том состоит, что у них в последнем желудке делаются всякие из шерсти или из разжеванных травных частиц свившиеся катышки, которые бывают покрыты черным лаком, да и окаменелое корою. Бели какая скотина больна, то киргизцы оную убивают.
(Па л л ас, I, 583—584).
В овечьих стадах держат они и коз для собирания молока и шкур. Козы так же, как и овцы имеют удивительный вид; ибо они по большей части без рог; члены у них обросли длинною пестрою шерстью и уши повислые.
(Пал л ас, I, 584—585).
У овец их хвосты широкие, головы большие, уши повислые. Для овечьих заводов степи их весьма привольны, и потому они не только, не взирая на то, что их много бьют, не уменьшаются, но и самые овцы бывают чрезвычайно велики. У них есть овцы вышиною с осла, у которых облившиеся жиром хвосты бывают весом и по пуду. Шерсть на них белая, черная, серая, пестрая; да и рыжая всем киргизским и широкохвостым овцам общая. Баранина служит ежедневною и нередко через долгое время единственною пищею прожорливым киргизцам; но при всем том, поелику многие овцы ягнятся двойнями, могут они не только сами есть великое множество ягненков, но и продавать овец в весьма знатном числе в Россию и Хиву. Мясо этих овец слаще, нежели обыкновенных; и имеющие чистый вкус люди примечают, что оно от благовонных полыни родов бальзамом отзывается. Ягненки так вкусны, что ежегодно посылается некоторое число оных из Оренбурга в Санкт-Петербург для придворного стола. Киргизские мерлушки всех прочих, кроме бухарских, славнее, дешевле, больше расходятся, и- почитаются первым товаром в киргизских торгах. Они бывают всех вышеупомянутых цветов. От самых лучших такой же лоск, как и от бухарских, и они волнисты, простые же мелкокурчаты, а на худших волос прямее. Дабы иметь побольше волнистых мерлушек, то обшивают они ягненков, как только родятся, холстом, от чего волос остается волнист и мягок. Когда же ягненки подрастут уже так, что холст лопнет, то убивают они их, дабы скорее содрать с них шкуру. Но такое хозяйство ведется только при малых стадах или у богатых людей, имеющих у себя многих невольников. Овечья их шерсть жестка и к произвождению ею торгов не годится, но употребляется только ими на валяние войлоков и толстого сукна.
(Георги, 127—128).
Овцы у их тяжелого калмыцкого типа с коротким увесистым курдюком (Kujruk), с отвислыми ушами. Рогов у этой породы по большей части не бывает. Они ходят всегда по воле, фуража им не готовят, и держат их поэтому дело совсем легкое. На тысячу овец они считают достаточным водить 30—50 баранов. Чтобы эти бараны, так сказать, не ошибались и могли знать только настоящую случную пору, а не делали бы овцам ягнят преждевременно, им подвешивают куда надо кусок войлока и снимают этот войлок только когда придет время.
Овца — столь же необходимое животное в обиходе, как и лошадь. Баранина — ежедневное блюдо киргиза, и подолгу бывает, что больше ему нечего даже и есть, и ему никогда не претит есть ее голую, без хлеба, без соли, без сала. Мясо овцы очень деликатно, скорее всего по причине множества в степи трав типа подорожника. Курдючное сало до того нежно, тонко на вкус, что в русских кухнях его употребляют как масло. Бывают овцы, курдюк которых, будто бы, дает целый пуд сала. Что касается шерсти, то она коротка, груба, густа. Поэтому ее гонят больше всего на войлока, столь необходимые киргизу. По своему существу шерсть киргизской овцы может быть и не так уже груба, как она становится от того, что овцы всегда, круглый год, на вольном воздухе. Стригут овец два раза в год. Ножницы — длиною в поларшина. За каждую стрижку с барана сходит по два фунта шерсти. Шерсть не сортируется. Из бараньих шкур они делают себе зимнюю одежду, а также доставляют их в готовом виде в Оренбург. Насколько видным является киргизское овцеводство, можно заключить хотя бы и размеров менового оборота с Оренбургом. В 1769 г. сдано было в обмен 140000 живых овец; в 1770—138000. Все это не считая ни ягнят, ни бесчисленного множества шкур как овечьих, так и ягнячьих. Приведенные цифры не максимальные, в иные годы отпуск бывает еще больше. Эти счастливые овцеводы не жалуются ни на какую заразу среди этих животных. У овец, коров, телят зачастую обнаруживают желудочные камни по килограмму. Это последствие того, что скот облизывает покрышку киргизских кибиток.
Коз держат сообща с бараньим стадом, а так как козловые шкуры лучше всех, то поэтому самих козлов кастрации не подвергают. В Оренбург их доставляют массами. Коз уберегают от преждевременного потомства таким же образом, как и овец.
(Фальк, Ш, 545—546).
ОХОТА
Киргизцы, препровождая умеренную пастушью жизнь, обыкновенно упражняются в звериной ловле; при чем они имеют ту выгоду, что уменьшают число опасных их стадам лисиц и волков... Для ловли зверей употребляют они ученых орлов. В пространной степи ездят на лошадях за охотою, и, конечно, не можно себе представить лучшего случая к звериной ловле. Мне рассказывали, как они убивают сайгаков, по их акик называемых. Сии звери зимою по большей части водятся в оброслых камышом местах, и как они телом очень нежны и легко бывают ранены, то киргизцы в некоторых местах срезывают вершины у камыша и оставляют только высокие стволы, на которые прыгающие сайгаки попадают брюхом: и так они, загнав сих зверей в такие места, легко ловить могут.
(Па л л ас, I, 585).
Хотя большая половина сих богатых и праздных скотоводов упражняются в звериной ловле только для забавы, однако ж промысел сей, доставляя им дичину и мягкую рухлядь, приносит великую пользу. В степях их водятся волки, простые и степные лисицы, язвецы [род барсука], красная дичь, сайги, горностаи, сурки, и другие звери. В местах их, лежащих больше на восток и юг, водятся не в таком множестве, а отчасти редко, дикие овцы (аркар), так называемые калмыцкие коровы (по-кирг. сугунь, по-калм. сарлык), серны (каракуйрук), чекалки [земляной зайчик], барсы (юлбарс), дикие ослы (тарпан) и другие. Кроме разных ловушек, силков и прочего, гоняются они за зверями на лошадях верхом, при чем употребляют гончих своих собак и беркутов, коих они покупают наибольше в Оренбурге весьма дорогою ценою, и учат их так, что они преследуемому зверю уцепляются когтями своими в глаза и тем еще лучше, нежели собаки, побег его останавливают, после чего преследователь убивает его тяжелым своим кнутом.
(Георги, I, 128).
...Что касается охоты, то в этой области киргизы усердствуют больше ради утехи, нежели только, чтобы непременно что-нибудь добыть или заработать. Но часто добывают они мяса и меха для себя и для продажи. За волками, лисицами, корсаками охотятся всегда верхом и забивают зверя кнутами. В помощь себе часто берут на охоту собак. Киргизская собака представляет собой обыкновенную борзую (Canis grajus). Зверя на охоте бьют и из фитильных ружей, но очень редко,— скорее никогда. Пользуются для того луками и стрелами. В западни, расстанавливаемые охотниками (самые приборы, капканы, получают из Оренбурга), ловятся все названные звери, а сверх того еще бобры и выдры. Но всего больше утехи доставляет киргизу охота с беркутом. Так называется у киргизов разновидность благородной хищной птицы — Falko fulvus. Их покупают также в Оренбурге по цене 6—7 руб. за штуку. Беркута можно начать прилаживать к охоте только пока ему еще нет году, а тренировать его охотнику надо самому. Когда птицу кормят, то с головы у нее снимают ту шапочку, которую держат на охотничьем беркуте всегда, кроме охоты. Кормят беркута с рук и при этом его ласкают и приговаривают ласковые словечки. С течением времени беркута начинают пускать в полеты за мясом и с каждым разом все дальше и дальше. Кормят его, как общее правило, только через день. В конце концов тащат на лошади лисье чучело, а киргиз с беркутом на руке, едет сзади, и тут сдергивает шапочку и спускает беркута. В награду за работу при этом беркуту дают немного мяса. Так делают изо дня в день в течении 4—5 недель, пока оба, учитель и ученик, не овладеют мастерством. Натасканный на дело беркут бьет по лисицам, по волкам, по зайцам, стремится вцепиться когтями в глаза и вообще задает зверю дела и задерживает его, покуда не подоспеет сам охотник. Зимою на насест беркута льют воду, потому что лед под птицей мешает ей жиреть и с этой же целью дают ей есть очень скупо. Разозленный беркут может убить своего господина. Примеры тому бывают. Вот почему с беркутами всегда обращаются очень осторожно. Беркут остается годным к охоте лет 9—10. За одну хорошую, задавшуюся в охоте птицу, без колебаний дают пару верблюдов.
Кроме беркута рассказывают также про белого ястреба [Tuigun] как про птицу, очень способную усвоить охотничью выдержку. Киргизы держатся совсем в стороне от таких занятий, как поимка птиц или рыбная ловля.
(Фальк, Ш, 546—547).
Разделение труда между мужчинами и женщинами. Промыслы
Отнюдь нельзя сказать, чтобы у взрослого киргиза-мужчины было очень много дел; присмотр за стадами (табунами), меновая торговля скотом и другими продуктами на русской границе, с бухарцами и др. соседями, да охота и другие ей подобные занятия. Тем сильнее загружена работою женская половина населения. Кроме, обычной возни с детьми, с готовкою пищи, стирки и т. д., они же должны собирать дерево и грубый кустарник для топки и сушить для той же цели скотский навоз. Прядут верблюжью и овечью шерсть; шьют, сидят за домотканными материями; красят, занимаются дублением кожи и овчины; приготовляют войлочные платы из грубой овечьей шерсти, доят большое количество лошадей, верблюдов, коров, делают масло, сыр, кислое молоко, приготовляют кумыс; расщепляют жилы для пошивной дратвы; приготовляют бурдюки (бурдючок небольшого называется турзсук, большой размер употребляется для молока); при передвижении с места на место только одни женщины несут труд разобрать кибитку и собрать ее снова на новом месте; женщины варят мыло (по кирг. сабан), используя всякие жиры и пепел без примеси извести, и делают множество других дел.
(Фальк, III, 547).
Киргизские женщины упражняются, как и башкирки в доении скота, выделывании кож, тканье, валяньи войлоков и других, сим подобных делах. Они ткут не холст крапивный или пеньковый, но толстое токмо сукно и камлот, и употребляют к валянию сукна мыло собственного своего варения.
(Георги, II, 130).
Почти все то, что им потребно из тканых материй и других мелочных иностранных вещей, должны они покупать у россиян или азиатских караванов или доставать себе грабежом; но ныне отвыкают от грабительства, и начинают производить торг на промен товаров. У них не делают потребных к одеянию вещей, а приготовляют калмыцкие мехи на тулупы и выделывают кожи, также ткут толстые камлоты или армяки, валяют войлоки из овечьей шерсти и умеют хорошо расцвечать крашеною шерстью; сверх того, делают всякую посуду из кожи и другие нечистой работы мелочные вещи. Звериные шкуры выделывают они также, как калмыки, кислым молоком; мужское одеяние по большой части состоит из оных.
(Па л л ас, I, 569).
Киргизцы выделывают их [козьи шкуры] следующим образом: сперва стригут шерсть с козьих кож, спрыскивают водою и, свернув в трубку, дают лежать в теплом месте до тех пор, пока начнут они вонять и волосеные корни вылезать; потом скоблят тупыми ножами, и оскобленную кожу просушивают; после того кладут в пресное, а ежели кожа толста, то в кислое молоко, и квасят четверы сутки, но по всякой день скоблят, чтобы кожа тем чище была. Напоследок сушат в тенистом месте, мнут руками и топчут ногами до тех пор, пока сделается мяхкою. Потом окуривают, опять мнут и напоследок красят темножелтою краскою, которую киргизцы сами притовляют, а именно коренья или черенкового ревеня, или растущего по всей соленой степи каменного чая, который у калмыков тушуть, а у казаков желтый корень называется, варят с квасцами в воде. Некоторые варят краску с бараньим салом, дабы она прочнее была. Простуженная краска так густа, как каша размазня, и оною намазывают кожу несколько раз по обоим сторонам и каждый раз просушивают кожу несколько раз по обоим сторонам и каждый раз просушивают, а напоследок мнут и делают мяхкою. Такие кожи можно часто мыть, и они не теряют своего темножелтого цвета. Те же коренья употребляют киргизцы для крашения шерсти, но для красного цвета употребляется настоящая мариона, которая трава растет на низких местах при Яике и в степи, и по их кызил буяв называется. У них есть свои кузнецы, которые делают только самые простые мелочные вещи, и тоже самое должно разуметь и о их серебрениках. Сии люди не могут понять, как европейцы до такого искусства дошли, что умеют делать иглы и наперстки. Все такие мелочные вещи и многие другие товары покупают они в Оренбурге и в других пограничных местах. Но как они никаких монет у себя не имеют, то все ценят по лошадям и баранам, а вместо мелких денег служат у них волчьи и карсаковы мехи и напоследок мерлушки.
(Па л л ас, I, 570—571).