Решающую роль в формировании общемировых тенденций играют научно-технические достижения, которые при распространении по всему миру вызывают к жизни социальные последствия, приблизительно одинаковые во всех странах и регионах. Постоянная озабоченность техническим прогрессом зачастую отодвигает самобытную ценность культуры на второй план. Но некоторые цивилизации, войдя в круг высокоразвитых стран, приняли «вызов» массовизации и «сумели найти на него достойные ответы не ценой утраты собственной самобытности, а путем её развития, с учетом требований времени» [1, 46]. Такой удивительной цивилизацией является Япония, которая к тому же стала ярким примером полной модернизации, т.е. захватившей все сферы общественной жизни, а по своему типу отраженной, поскольку ее первоначальный импульс был заимствован извне [2, 115].
«Призрак» страны восходящего солнца, совершившей в период после второй мировой войны модернизационный скачок от традиционного общества к современному, как пример успешной модернизации и сохранения культурной самобытности в этом скачке, витает над всем миром уже с конца XIX в. Особенно часто к опыту Японии стали обращаться в последние десятилетия.
Существуют два фактора, привлекающих внимание в японском феномене: быстрые экономические достижения и самобытная японская культура.
Самобытность культур сам по себе фактор не удивительный. Но обладатели древних традиций, такие как, например, народы Австралии, африканских стран, Индии и др. не имеют такого продвижения в модернизационных процессах, как Япония, которая вошла в стадию информационно-инновационного общества, сохранив при этом свою самобытную культуру.
Успехи Японии в модернизации способствовали созданию такого понятия, как «японское чудо». Каждый более или менее просвещенный человек считал своим долгом внести «ясность» в разрешение тайны этого чуда. Одни говорили об определённой системе образования, другие о воспитании без наказания, третьи претендовали на какую-то иную истину. Исследования же показали наличие комплекса причин.
Для того чтобы рассмотреть пути, которые вели к сохранению самобытной японской культуры, необходимо уяснить особенности японского генотипа и причины, породившие его закрепление. Речь идет о причинах, определяющих формирование психологического типа личности, — природе и социуме.
Основополагающим природным фактором является месторасположение Японского архипелага. Японские острова протянулись с северо-востока на юго-запад. Самая северная точка находится на широте Севастополя, южная — на широте Карачи и Абу-Даби. Площадь страны — 378000 км2, что чуть более Финляндии или меньше Парагвая. Ландшафт японских островов свидетельствует о бурной геологической деятельности в прошлом, 68 % в Японии составляют горы. Геологическая активность продолжается до сих пор. В среднем в год в Японии происходит до 7–8 тыс. мелких и крупных землетрясений. Крупнейшее землетрясение в ХХ в. в г.Токио в 1923 г. унесло жизни более 100 тыс. человек, в январе 1995 г. в г. Кобэ — более 6 тыс.жителей. Извержения вулканов также продолжаются. Соседство океана продолжает нести угрозу цунами, часто возникают тайфуны, сравнимые с торнадо в Америке. Ливни, особенно на юге страны, приводят к наводнениям и оползням. Климат в Японии разнообразен из-за ее большой протяженности с севера на юг. На острове Хоккайдо зимой температура падает до минус 40 0. Холодные ветры из Монголии и Сибири приносят снегопады и метели. Порой они становятся также причиной стихийной бедствий (зимой температута падает до минус 15 0, летом поднимается до плюс 30 0). В таких условиях в древности жили племена, потомками которых впоследствии стали японцы. Эти особенности природы и климата повлияли на формирование генотипа японца. Постоянные невзгоды приучили к тому, что японец делал следующие выводы: в любой момент может что-то случиться (землетрясение, извержение вулкана, цунами и т.д.); безвыходных положений нет; необходимо быть готовым к преодолению трудностей; если свершится худшее, значит такова судьба. Из этого следовали: соответствующая архитектура, легкая и прочная, построенная из дерева, легко восстанавливаемая в случае разрушения; проживание плотными деревнями, которые в случае разрушений коллективно легче восстановить; минимум мебели и вещей. Плотное проживание на небольших, окруженных горами территориях, определило очень маленькую жилую площадь самого дома японца.
Это побудило создать внутри дома раздвижные перегородки (фусума), которые превращали несколько очень маленьких комнат (примерно по 4 м2) в одну большую. Стёкла заменяла очень плотная бумага, поэтому в доме был полумрак. Слышимость в традиционном японском доме отличная. Это определило характер близких отношений в семье. В большинстве случаев любое традиционное народное жилище имеет условное разделение проживания взрослых и детей (или очень слабо выделенное). То же и в японском доме: знание и привыкание детей к слабо завуалированным супружеским отношениям родителей приучали их к природному естеству, не вызывая нездорового интереса. Тонкие стены способствовали тому, что у японцев вырабатывался принцип «ма»,означающий паузу, интервал, космос тишины. Способность в легко прослушиваемом жилище говорить жестами, взглядами, была особенно важна тогда, «когда обсуждается предмет, который беседующие люди хотят сохранить в тайне». Такая практика японцев хорошо сочеталась с общей японской философией, сводясь к принципу «не создавать волн», а молчаливость, особенно у женщин, почитаемая как добродетель, рождала потребность в своеобразном языке, языке зрительном, картинно-осязаемом и обозреваемом со всех сторон, в икэбане. «Японка начала общаться через символику икэбаны»[3, 248]. Так, при входе в японский дом гость видит в токонома (специальной нише) икебана. Это первый контакт, первый знаковый символ общения, поскольку икэбана может многое рассказать: поведать об оттенках эмоций хозяина, о его реакции на события, об отношении к гостю. Язык икэбаны известен практически всем взрослым японцам, так как это искусство изучается повсеместно.
Традиционный японский дом, как и всякое народное жилье, очень экологичен, во многом он просто слит с природой. Тонкие стены и «окна» из бумаги способствовали закаливанию японца. В теплое время года японские стены дома седзи и фусума раздвигались, и человек оказывался как бы в беседке на природе, что также закаливало и укрепляло организм. Не только зрительная гармония, вписывание в пейзаж, но и открытость дома ветрам, доступность животным и птицам, не говоря уже о материалах, из которых он построен, — все создает слитность с природой, высшую степень экологичности. Несмотря на то, что жилища различных народов — изба, вигвам, яранга, иглу сделаны из природных материалов, но все-таки они отделяют ареал человека от мира природы. Японец не живет «под зонтом» на природе, привыкая довольствоваться тем, что есть и быть со всеми. Такая готовность к спартанскому образу жизни делает японцев непритязательными, способными существовать в разных условиях, не создавать трудностей окружающим, не стеснять хозяев, пребывая в гостях.
В европейском понимании японцы сильно тяготеют к «немещанскому» образу жизни: легко расстаются с утром и легко его принимают. Постепенно западное сознание осуществляет здесь сдвиг в пользу большего и лучшего — японцы стремятся расселиться в более комфортабельные квартиры. В стремлении получить комфортное жилье западного образца есть элемент ухода от экологичности. В повести Набуо Кодзима«Семейный круг» главный герой непременно хочет построить для своей семьи дом в американском стиле, оборудованный кондиционером и паровым отоплением. Жена заболевает раком, и при беседе доктор спрашивает, действительно ли семья строит американский дом, а после добавляет: «Чем дальше человек от жизни природы, тем чаще он заболевает…» [4, 458]. Символическим концом повести стали измена жены с американцем, её смерть и развал семьи.
Японцы дольше всех живут в мире, меньше болеют раком, инфарктом, инсультом, простудными заболеваниями. Но многие, даже долгожители, всю жизнь живут в крупных, загрязнённых, промышленных городах, почти не выезжая на природу, но при этом обладают хорошим здоровьем.
Отапливание жилища осуществлялось очагом внутри, в центре комнаты. Семья в холодное время сидела около очага хибати, и все грели ноги под большим общим одеялом. Это также способствовало укреплению семьи. В современной Японии так называемое централизованное отопление предусмотрено лишь в «снежной стране» — на Хоккайдо, самом холодном острове архипелага. Зимой традиционно дома обогреваются с помощью катацу (столика с электрообогревателем), покрытого одеялом. Такой «очаг» вновь объединяет японскую семью, вынуждая в холодные времена каждый день надолго собираться вместе.
Отвоёвывание земель у гор, поливное земледелие способствовали формированию группизма, выживаемости коллектива. Исключение японца из группы становилось равнозначно гибели, так как у человека «один на один» с природой практически не было шансов выжить. Это закрепляло зависимость японца от группы. Посевная, сбор урожая, обработка зерен осуществлялись коллективно. Строительство и восстановление зданий, сооружений в деревне, рыболовство также были делом коллективным. Природа и климат способствовали выработке у японцев «таких национальных качеств, как мужество, терпеливость, самообладание, сноровка» [3, 4]. Эти качества японца объединены практицизмом. Именно практицизм выработал в японском характере способствующую выживанию «открытость сознания», а не эмоций, что стало выразительной особенностью практицизма. Очевидно, что этих условий недостаточно, чтобы создать жизнеспособную уникальную культуру. Существуют уголки на земном шаре, имеющие подобные географико-климатические условия, однако их культура, по мере внедрения в нее цивилизации, угасает.
Социальным фактором, определившим характер генотипа японцев, стал политеизм. Национальная японская религия — синто. В строгом смысле назвать ее религией нельзя. Наличие множества богов и божеств, одушевление предметов и явлений делают синто похожим на язычество. Наличие большого количества культовых церемоний в быту подобно комплексу традиционных обрядов. Дословно слово «синто» переводится как «путь богов». Потомок богини Аматэрасу Дзиму-Тенно стал первым правителем земли («тенно» — император) и положил начало династии японских императоров-микадо. Император, таким образом, имеет божественное происхождение в сознании японцев по сей день. Сохранившийся до сих пор синтоизм содержит концепцию особого природного взаимоотношения вещей, людей, явлений. Трудная жизнь японцев, с одной стороны, сделала их зависимыми от природы, и поэтому природа и весь мир для них в целом рациональны, совершенны, жизненесущи. С другой стороны, японцы адаптировались к природным процессам, т.е. появился элемент неподчинения. Отсюда происходят единение человека и природы, ее обожествление. Можно отметить усиление пантеистических воззрений. Но природа не делится на живую и неживую: в каждом ручье, горе, животном и человеке живет ками — божество. Синто — национальная религия японцев не только в том смысле, что они ее исповедуют, но и в том, что боги породили не всех людей, а только японцев. Однако это не означает, что японец должен исповедовать только синто. В действительности, современный японец привержен двум, а то и трем религиям. Ритуалы синто весьма просты, требуют лишь подношений. В этом одна из причин выживаемости этой религии. Обожествление деревьев, животных породило трепетное отношение японца ко всему живому. Бережная, тщательная прорисовка деталей природы в японских картинах, краткие слова о природе и связанных с ней переживаниях людей в трёхстишиях, в церемониях ублаготворения Земли перед закладкой фундаментов зданий, памятники животным — всё это похоже на заклинание от страха и благоговение от восторга. Как отмечал Маруяма Масао, именно невозмутимость синто и способность принимать к сосуществованию различные инаковые идеи стали особенными чертами этой религии [5, 215].
Вторая религия Японии — буддизм — окончательно утвердилась VI–VII вв. н.э. «Неофициальная» принадлежность японцев к направлению дзен-буддизм является практически стопроцентной. «Дзен» переводится как «самоуглубление», которое является основой буддизма, или «4-й истиной» учения — освобождение от желаний и страданий путём медитации. «Дзен» концентрировал уже накопленные в традициях японцев представления, смыкался с основами, заложенными синто. Заложенная основа синто делала возможным приемлемость другой религии, тем более такой релятивной, как дзен-буддизм.
На основе дзен-буддизма сложились чайная церемония, икэбана, садово-парковое искусство, каратэ, кэндо, дзюдо, национальная живопись, поэзия, театр, музыка и другие искусства Японии. Любое из перечисленных искусств начинается с самоуглубления на грани самогипноза. Далее прибавляется профессионализм. Дзен, связывающий практически все национальные традиции Японии, стал образом жизни, в основе которого — физическое и духовное совершенство. Физические упражнения заключаются в тренировке дыхания и тела. Духовное совершенствование в дзен сводится к воспитанию силы воли, концентрации её в нужный момент. Таким образом, дзен-буддизм для японцев стал философией существования.
Мистицизм дзен-буддизма мешает Западу измерить глубину восточного ума. Отсутствие различий между объектом и субъектом, их слитность являются диалектикой миросозерцания Востока.
Третьей «религией», но на самом деле этико-философским учением, оказавшим влияние на становление характера японцев и, как следствие, на самобытность японской культуры, стало конфуцианство. Сила учения Конфуция заключалась в том, что его морально-этические каноны были не только жизнеспособны в малой группе — семье, общине, но и в государственном масштабе. Так, сыновья почтительность к родителям, несоблюдение которой было подобно смертному греху, легко переносилась и на отношения государства и подданных. Отношения в семье были уменьшенной копией политических, государственных отношений, где империя — большая семья. Поэтому в Японии конфуцианство утвердилось, влилось в действительность и стало нормой взаимоотношений людей, достоянием масс. Идеи Конфуция постепенно внедрялись в государственный аппарат, в юриспруденцию, администрацию, иногда претерпевая некоторые изменения, выгодные политикам. Но в широком смысле конфуцианство проповедовало такие нормы, как милосердие, сдержанность, доброта, скромность, аскетизм и альтруизм, что говорит об универсальности принципов гуманизма. Идеи конфуцианства очень схожи с христианскими и мусульманскими. Вот некоторые афоризмы из сборника «Луньюй» («Беседы и суждения»), созданного Конфуцием: «Каждый может стать благородным мужем. Нужно только решиться им стать»; «Благородный муж стойко переносит беды. А плохой человек в беде распускается»; «Благородный муж думает о праведном пути и не думает о пропитании. Он может трудиться в поле — и быть благородным. Но благородный муж беспокоится о праведном пути и не беспокоится о бедности». Такие предписания хорошо уживались с уже устоявшимися нормами синто и дзен-буддизма, постепенно сформировались в пять принципов: гуманность, долг, благонравие, мудрость, искренность. Особенно быстро идеи конфуцианства утверждались среди самурайства. Мудрость Конфуция заключалась в способности найти универсальную формулу «красивого» человека. Единственная неприемлемость идей Конфуция для западного человека заключена в примате государства над личностью, не способствовавшей развитию индивидуальности. Эти идеи возобладали в восточном мире, где коллективное сознание превратилось в некое единение почти новорождённого биосоциального организма, называемого «группой».
В XIX в. происходила трансформация и некоторых моментов в основе конфуцианства. Подведение учения Конфуция к исходности от природы делало возможным ещё более близкий компромисс с синто. В начале XX в. идея верности императору, усиленно проповедуемая (особенно сильно) военными кругами, имела подкрепление в конфуцианской идее верности покровителю.
Необходимо сказать и о даосизме. Основателем его считается Лао Цзы (VI–V вв. до н. э.), современник Конфуция, споривший с ним о проблемах бытия. Если основой конфуцианства была этика, то даосизма — проблема «пути» (дао), т.е. собственно бытия. Цель человека заключалась в слиянии себя и своих поступков с природой. Дуальность бытия, основанная на делении добра и зла, считалась в даосизме ненужной рефлексией, лишь осложняющей жизнь. «Недеяние» (У-вэй) — вот главный принцип учения. Он эстетизирован и доведён до субстанции «деяние недеяния». «Тот, кто знает, тот безмолвен» [6, 10]. «Недеяние» — это не ничегонеделание, а согласование своей жизни с дао. Японцы восприняли и впитали в свое мировоззрение это учение. Даосизм отразился в японской литературе в искусстве, спортивных искусствах боя, в воинском обучении. Даосизм, так же как и конфуцианство, оказался созвучен с негативностью синто, терпимостью буддизма.
Основные религии Японии синто и буддизм удачно сочетаются с конфуцианством и даосизмом, вплетаясь одно в другое, представляя место ведущей нити на ведомую. Во всей самобытной культуре Японии чувствуется отпечаток этого переплетения. Так, синтоизм научил японца видеть себя частью природы — равной, соподчинённой, а не превалирующей. Даосизм это только подкрепил. Конфуцианство научило японцев подчиняться обоснованному диктату сверху, уважать старших по положению, а буддизм учил не страдать от этого давления, воспринимать необходимость как свободу. Почвенность синтоизма сливала человека с простой непритязательной жизнью в труде. Даосизм научил японцев спокойствию («недеянию») во время землетрясений и других катаклизмов. Такое спокойствие является не «недеянием» вообще, а бессуетностью, спокойствием перед неизбежностью. Ответом на действия природы стало создание лёгких, простых традиционных домов и больших современных небоскрёбов с антисейсмической системой.
Принятие европейской культуры без активного сопротивления в XIX в. и позднее явилось «недеянием», а сохранением своей — «деянием» в «недеянии». Такая запутанность воззрения на мир уравновешивала весы бытия. Их качание то в одну, то в другую сторону показывает движение, но не перевес чего-то одного. Здесь даосизм переходит в материалистическое представление о мире, где «природа не терпит пустоты», «количество переходит в качество», «повторяемость процессов по возрастающей спирали» и т.п. Смысл гармоничного существования проявился в статичности золотого сечения, а жизнеспособность и потенция японской культуры явилась ответом на эту статику. Миросозерцание Востока отвечает слитности объекта с субъектом без идеологизации. Японская нация вообще не идеологизирована. Это нация, скорее всего, жёстких прагматиков и одновременно романтиков. Говоря о неидеологизированности японского общества, безрeлигиозности японцев, следует уравновесить эту характеристику их глубокой морализованностью. Древние этические нормы закреплены практически в каждой японской семье — от императора до частного ремесленника.
После географико-климатических особенностей и наличия политеизма, способствовавших развитию самобытной культуры и особого генотипа японцев, следует назвать третью причину — изолированность страны от континентального мира.
Известно, что японская культура является производной от китайской. Малые контакты населения с «другим» миром создавали «котёл», в котором культура дозревала «в собственном соку». Географико-климатическое положение Японии, политеизм, изолированность страны, гомогенность нации не только определяли черты характера японцев, но и были причинами сложившегося органичного субстрата, «которому суждено было взрастить изощрённую самобытную цивилизацию».
Главнейшим принципом в традиционной морали японцев было и остаётся бусидо (букв. — «путь воина»). Казалось бы, какая связь между воином и современным японцем? Корни бусидо — в конфуцианстве, буддизме и синтоизме. Дух бусидо прочно укоренён в сердце современного японца, хотя его кодексы никогда и нигде не записывались. Конфуцианская мораль — этическая основа бусидо, его канва. Буддизм вплетает в эту канву равнодушие к смерти, а синтоизм — почитание природы и культ предков. Улыбка на устах самурая, который не должен показывать свои чувства, — это венец бусидо. Она и перед смертью остаётся таковой. Отсюда и улыбка современного японца, несмотря на то, что ему может быть холодно, больно, у него умерла жена, или он категорически с вами не согласен. По этой же причине японец не станет «плакаться в жилетку», как принято в Европе, и сочтёт за оскорбление, если вы его пожалеете. Если вы в метро уступите место уставшему на вид японцу, то будьте готовы к тому, что это может быть воспринято иначе, чем вы ожидаете. «Охрана своей души от чужого взора — принцип замуровывания своих чувств под неподвижной маской лица» — это современное бусидо, которое является причиной стойкой верности служащего своей фирме до конца дней (пожизненный найм), альтруистического труда японцев в послевоенное время, мужества в других трудных условиях.
Другой важной общенациональной нормой японцев является гири — долг благодарности, обязательство, ритуал, связанный с выполнением этого обязательства. Ближе всего гири характеризует должностные отношения между старшими и младшими, подчинёнными и руководителем, учеником и учителем и так далее. Гири не обязательно соблюдать, но не соблюдающий его презираем, хотя и принуждение к соблюдению гири считается недопустимым. Долг или благодарность у японцев выражаются в виде подарков 2 раза в год: первый раз в день поминовения усопших и второй — перед Новым годом. Так, в конце года фирмы выплачивают премии, администрация одаривает служащих практически полезными товарами. Отношения гири порой связывает людей, не испытывающих друг к другу симпатии, но на это и долг. Традиция настолько сильна, что гири всё равно в данном случае поддерживаются. Молодёжь считает гири устаревшей традицией. Запад внёс в суждения молодых японцев чувство свободы от ненужных обязательств, иногда от вынужденной неискренности. Поклоны как приветствия или благодарность применяются широко и повсюду. Продавец низко кланяется покупателю, ученик — учителю, хозяин — гостю. Угол и глубина поклона также различны. В некоторых магазинах хозяин измеряет линейкой угол поклона продавцов при различных обращениях покупателя. Самый глубокий поклон совершается в храме, перед национальным флагом, перед императором. Как всегда, старшее поколение более тщательно соблюдает обряд поклона. На улице можно увидеть людей, долго кланяющихся друг другу. Молодёжь делает поклоны не такие глубокие и не такие длительные, но всё равно привержена обряду. И в фирме, и на предприятии полагается кланяться по нескольку раз в день при встрече, но первый поклон более глубокий и длительный. Тесно связано с понятием гири и норма ниндзё «человеколюбие». Это более приемлемое чувство, и оно соблюдается всеми членами японского общества, включая молодёжь. Соблюдая гири, отношения между людьми могут перейти в ниндзё, где обязательства становятся приятными, желанными. Таким образом, самые приятные гири — это где есть ниндзё. Сочетание гири и ниндзё очень похоже на западную норму морали в виде христианской заповеди «Возлюби ближнего, как самого себя». Обычно в трактовке понятия «ближний» охватывается всё человечество, т.е. — себя, «ближнего и дальнего». Поэтому японское гири можно сопоставить с наставлением «люби всех — ближнего и дальнего», а ниндзё — «сделай дальнего ближним». Имея в своём этическом арсенале гири и ниндзё, японец не любит юридических, правовых норм, для него они как дубинки. Гражданское право в Японии хотя и берёт на себя обязанность регулировать исполнение обязательств, однако количество гражданских дел по сравнению с Западом незначительно. Японец умеет отрегулировать сам свою проблему, не прибегая к закону, или не доводит состояние дел до суда.
Культурно-бытовые традиции японцев, как наиболее видимые, ощутимые, притягивают пристальное внимание людей во всём мире. Макс Вебер считал, что «образ» и «стиль жизни» людей — это этически определённая модификация формы их существования [7, 76]. Поэтому расшифровка этической канвы, традиций доходит до уровня простой любознательности. Любование чужой красотой — это не просто тоска по ушедшей своей, но и надежда на возврат. Не смакование воспоминаний, а желание возродить потерянное. Связанность культурных и бытовых традиций в единую нить, бережно сохраняемую каждым последующим поколением независимо от профессий и сословий, поражает Запад. В 1920 г. внимание А.Франса привлекла Япония, где, как он писал, «всё население — поэты, художники и музыканты», а «искусство доступно всем», и «женщина — дровосек, несущая на голове небольшую вязанку хвороста, непременно воткнёт в неё несколько красных листочков [8, 476]. Культурно-бытовые и этические традиции японцев имеют теснейшую связь с этикетом — развитым институтом взаимоотношений людей, их внешней формой. Анализ японских бытовых традиций приводит к разведению этого обширного культурологического пласта на этику и этикет, далее — разделение этикета по составляющим. Этикет действительного — «как выражение любви к ближнему», когда «обращённость к другому может носить вынужденный характер и для этого существует масса приёмов вежливости, этикета» [9, 272]. Японцы и сейчас считают, что представления о них европейцев и американцев во многом не являются верными [10, 102–103]. Суть кроется не в неверном представлении, а в упрощённом. В оценках прослеживается односторонний подход — понятное означает правильное и непонятное — дурное. «Правильное» представление — лишь конкретизация «неправильного», выросшего на желаемых представлениях. Долгая изоляция японцев подпитывала миф о них. Японцы также не способствовали развеянию мифа, слишком были увлечены заботой о «потере своего лица» и о благе государства. На то, как они выглядят со стороны, они смотрели своими же глазамии радовались восхищению собой западного мира. Мифотворцы в Европе исходили из определённого состояния истории и философии на момент сотворения мифа. Так представления о японцах и Японии менялись диаметрально противоположно, в зависимости от отношений с ними первооткрывателей, от идей просвещения и многого другого. Представление современных евро-американцев о японцах нельзя назвать в корне неверным. Так, японский исследователь Таити Сакайя подтверждает представления о японцах, но иногда звучат парадоксальные утверждения, требующие бльшего осмысления. Например, утверждается, что «в японском обществе в целом военное мышление отсутствует» [11, 122], а доспехи самурая были, скорее, украшением, чем защитой. Долгое время (особенно в XX в.) милитаризм Японии считался основанным на внутренней сущности японцев. Хотя для специалистов очевидно обратное. Далее разрушение стереотипов продолжено утверждением, что «японцам ненавистна диктатура государственного деятеля, авторитарная политика» [11, 180]. Определённый стереотип также складывался на Западе из-за «сверхпоклонения» императору в период милитаризации. На таком сверхпоклонении («тэнно») военные круги делали ставку, используя определённые рычаги в психологии японца — верности традиции поклонения императору как потомку богини Аматэрасу. Но самым поразительным ударом по стереотипному представлению о японцах стало утверждение, что «японцы никогда не были народом, который любил природу». Действительно, Япония выступает против запрета на ловлю китов и морских черепах, вырубает по всему свету тропические леса, использует вреднейшие ядохимикаты в сельском хозяйстве, укрепляет берега экологически вредными бетонными блоками [11, 214–215]. Да и мечта японца — это жизнь в крупном индустриальном городе, а не на природе, в тихом пригороде. Такой практицизм, безусловно, трудно уживается с трепетным отношением к природе — стереотипе о японцах весьма устоявшемся. Здесь мы имеем дело с сочетанием эстетизации с практицизмом, готовым пойти на эстетические жертвы ради выживаемости.
Японское общество хотя и называют благополучным, но строгая запрограммированность жизни человека в группе сказывается роковым образом: в Японии самый высокий уровень самоубийств в мире — 20 на 100 тысяч населения.Издревле самоубийства в Японии не только не осуждались, но и считались признаком высокой чести и большого мужества. Буддизм и синтоизм не имеют понятия о рае и аде, нет понятия греха и в японской этике. Поэтому возможность распоряжаться своей жизнью остаётся во власти человека. В христианстве самоубийство — это покушение, в первую очередь, на идею Бога как творца-жизнедеятеля. Латентная же идея заключается в заботе о роде, его продолжении, где один отрицательный пример освобождает всех членов от ответственности и становится прерогативой каждого. В Японии этого не случилось. Нет силы среди божеств, ответственных за всемирный порядок, не к кому обратиться, не у кого спрятаться, некого проклинать [12, 73]. Трагическая дисгармония собственных идей с обществом приводили лучших представителей японской интеллигенции к подобному трагическому концу: покончили с собой писатели Арисима Такэо, Акутагава Рюноскэ, Юкио Мисима. Среди взрослого населения причиной самоубийств в последние время стала «потеря чести»: обанкротившаяся фирма, нарушение правил в ходе проверки комиссией, негативная информация о компании. А молодежь ставит традицию самоубийств «в ранг социальной ценности» [3, 32].
Современные танцы, вызывающая одежда и прически — это своеобразный бессловесный разговор «племени детей бамбука» со старшим поколением, а иногда крик-протест против традиционных устоев. Остракизм старых норм, этических традиций, обрядов и этикета со временем превращается в собирание разбитых черепков, попыткой придания новых форм старым предметам.
Как любое поколение, молодежь Японии в большинстве повторяет жизнь своих родителей. Меняются лишь внешние атрибуты жизни: мода, нравы, новшества техники. Несмотря на сетования старшего поколения, молодежь не становится хуже, но уменьшается ее приспособленность к жизненным трудностям.
Традиционно японская семья состоит из трех поколений. В последнее десятилетие наметилась тенденция к отделению от стариков. Но и дети и родители, желая больше независимости, все-таки стараются жить неподалеку друг от друга, проектируя спаренные домики для детей и престарелых родителей. Сын, как мужчина, опекает до конца дней родителей. Если у стариков есть только дочь, то после заботу о них берёт на себя зять. Одинокие старики находятся под опекой домов для престарелых. Но проблема одиночества в старости, немыслимая раньше в японском обществе, обостряется. Дело в том, что после ухода на пенсию японцы живут долго, средняя продолжительность жизни японцев около 80-ти лет. Специалисты предсказывают, что в 2020 г. Япония будет самой старой нацией в мире. Если в 70-х годах XX в. японцы уходили на пенсию в 55 лет, то сейчас в 60, а многие компании подумывают о 65-летнем пороге ухода на пенсию. Поэтому, если человек не имеет детей или они живут далеко, то это становится проблемой, тем более, что в отличие от западного человека японец привык к коллективу, к групповому сознанию и отторжение из общества для него может стать катастрофой. Уровень здравоохранения в Японии высокий, поэтому многие пенсионеры, находясь в здравии, продолжают трудиться. Традиционные ремесла поддерживаются в жизнеспособном состоянии именно благодаря деятельному старшему поколению. Национальная музыка, танцы, пение, становятся в старости главным утешением стариков.
Платой за отсутствие различных социальных слоев в японском обществе и усредненность населения стала четкая градация по рангу служебного положения и по возрасту. Система рангов в японской группе привнесена из системы феодальной Японии посредством конфуцианства. В речи японцев особенно четко прослеживаются установки на различия между людьми. По тому, как японцы общаются между собой, знающий человек может быстро определить статус каждого. Нарушение служебного этикета встречает непонимание и глубокое осуждение. Западному человеку это кажется чванством, излишней суетой. Строгость систем рангов на службе уравновешивается демократичностью, осознанием того, что и ты со временем станешь начальником.
Иногда кажется, что японцы совсем не имеют конфликтов. Это совсем не так. Японцы прекрасно знают все оттенки оборотной речи. Иностранцам японцы прощают незнание национального этикета, относятся с пониманием и не обижаются. Однако в отношении к соотечественникам пощады не жди.
Профессор университета Мейдзи гакуин Хаяси Сюдзу считает, что «западный образ мыслей исходит из математической формулы: целое равно сумме его частей. В Японии же издавна полагают, что целое больше суммы составляющих частей». Группа является объектом моральных обязательств, выполняя роль монотеистического божества. В групповой совести легко спрятать свою собственную, групповые решения освобождают от внутренних и внешних упреков, поскольку основываются на переговорах и компромиссах консенсуса. Например, в затруднительных ситуациях японцы не выставляют вперед подбородок, как на Западе, а наоборот, вжимают его, стараются слиться с общей массой, с толпой. В этом их сила — в слиянии с группой, в ее поддержке, в смиренности позы. Позы и жесты японцев также существенно отличаются от западных. Не принято вставать при входе в помещение старших по возрасту и званию, следует лишь отвесить подобающий поклон, так как сидение более смиренная поза, чем положение стоя. Более того, японцы считают, что человек с очень выпрямленной спиной надменен и опасен. Европейцев и американцев больше всего поражает кивание японцев головой. При этом, как оказывается, собеседник может быть категорически не согласен с говорящим.
Следует отметить, что группизм породил ориентацию на достижения коллективных целей, эгалитарного сознания, уравнивающего каждого члена перед другими. Равные права и обязанности, готовность рисковать, жертвовать, отдавать выражали японскую этическую свободу поступать как хочешь. А поскольку «оказаться вне группы страшнее смерти» [11, 279], то такая свобода связана с понятием жизни, даже физической. Однако истинная свобода возможна при свободе выбора. Пока в Японии недостаточно развита система альтернативного найма на работу, и уход из фирмы не станет свободным выбором, так как может угрожать благосостоянию семьи. Поскольку «человек свободен, исключительно, в пределах достигнутого уровня…справедливого равенства» [9, 266 — 267]. Многие японцы начали это осознавать. Поэтому появляются иностранцы в фирмах, а также и сами японцы устраиваются в иностранные фирмы, где способности и трудолюбие стимулируют зарплату.
Безусловно, «другая» этическая культура не абсолютно совершенна. Японцы практически не говорят о своих париях — эта и буракуминах. Дело в том, что в 1871 г. сословия были отменены, но спустя столетие в государстве, имеющем самый высокий индекс жизни, фактически существуют «униженные и оскорбленные». Буракумины — это люди самых «грязных профессий»: мусорщики, уборщики, разделыватели туш животных. Японцы считают, что у буракуминов в крови пьянство, воровство и тупость. Отверженные живут в специальных районах, их детям сложно выбраться из своей касты, потому что государство на практике не создает для этого условий. Если в анкете служащего заподозрят его происхождение от буракуминов, то для него это означает конец карьеры. Девушку не выдадут замуж, если в анкете жениха обнаружится «след» принадлежности к слою буракуминов. На практике, в г.Осаке существует Институт освобождения бураку, но для благополучного общества 2,5 % населения париев является проблемой [14, 4].
Существуют в Японии и мафиозные структуры. Знаменитая японская мафия якудза (дословно — «плохой человек» или «битая карта») вошла в число первых мировых криминальных объединений подобного типа. Якудза долгое время существовала легально и даже помогала полиции. В 1950 г. был выпущен указ о роспуске основных террористических организаций, якудза была в их числе. Но уход в подполье заставил мафиози отвоевывать кинотеатры, рестораны, игральные дома, ипподромы и увеселительные заведения. Руководители мафии занимаются вымогательством у крупных фирм, ростовщичеством, торговлей наркотиками, организованной проституцией. Мафию в Японии признает само правительство. Один из членов якудза говорил, что следит за тем, чтобы «в районе не происходили драки, чтобы дети уважали родителей и не ссорились с ними, чтобы здесь не было воровства и грабежа, чтобы молодежь не хулиганила, а прилежно работала или училась». И в конце добавляет: «Мы тоже своего рода полиция» [14, 10]. Интересно то, что как и на производстве или в фирме, молодые мафиози также повышаются на одну-две ступени, отбывая срок, или «за выслугу» лет. Местное население не так боится якудза, как, например, итальянцы свою мафию. Жители какой-нибудь улицы в городе, объединившись, могут дать сильный отпор якудза, решившей разместить по соседству свой штаб или лавку. Если какой-либо член якудза не платит «налог», через некоторое время его исключают из мафии, а не ликвидируют. Можно говорить об определенной степени «гуманизации» японской мафии в сравнении с западной.
Считают ли японцы свою культуру самобытной?Безусловно. Но многие японцы, считая, что традиции умирают, предвещают их близкий конец. Несмотря на чрезмерный пессимизм и самокритичность данного суждения, японская культура является самобытной по настоящее время. Приняв достижения Запада, Япония не поступилась своими вековыми ценностями, она адаптировала все новые идеи к своей культуре. Характерное для Японии совмещение древнего и современного представляет интерес для стран, утративших в значительной степени свою самобытную культуру и стремящихся к ее возврату.
Модернизация меняет сознание японцев, стиль и уровень потребления, которые все больше тяготеют к Западу. Так, чайная церемония японцев не изменилась, но разделилась на «настоящую» и «облегченную», в которой не полностью соблюдается последовательность ритуала. Икебана также имеет старые школы и морибану, тип горизонтальной икебаны, более подходящей к простору современной квартиры. Этикет речи тот же, но несколько сместился в сторону более вежливого обращения к женщине. Упростились поклоны, так как ускорился темп жизни. Увеличился рост потребления товаров роскоши. Можно говорить о духе «общества потребительской зрелости», когда индивид стремится не только иметь все и многое другое «как у всех», но стремится иметь больше и лучшего качества [15, 188]. Пока это только тенденция, но в ближайшие десятилетия японскому обществу пророчат потребности в просторном жилище, менее продолжительном рабочем дне, более продолжительном отпуске, менее высоких ценах товаров и услуг [16, 199].
На традиционных бытовых привычках японцев модернизация сказывается в том смысле, что или нет условий для осуществления этих привычек, или они изменились. Этикет же остается тем же, культивируется старшим поколением и в меньшей степени младшим. В целом в современную эпоху японцы показывают приверженность своему моральному коду, соблюдаемому «на различных уровнях и в различных кругах общества» [17, 208].
Японцы — изобретатели особого уровня жизни — между традиционным и современным, как у героя Н.Кодзима Ямагиси, когда он имеет «американские» манеры, но в нем американское смешано с японским, и он выбирает из этого то, что удобно ему в данный момент [18, 503]. Западное нахальство, или его имитация под демократизм, у японцев не прививаются. Получается, что деление происходит не на границе «Восток — Запад», а по иной линии. Как говорится в Агни-Йоге, «…делите мир не по северу и по югу, не по западу и по востоку, но всюду различайте старый мир от нового… Старый и новый мир отличаются в сознании, но не во внешних признаках»[19, 197]. Поэтому японцам следовало бы называть западную культуру «новой», что они часто делают, периодически впадая в состояние ее почитания и превозношения. Западу же следовало бы в Востоке видеть не чуждое восточное, а «старое» — детство всего человечества, т.е. себя [20, 34].
Резюмируя изложенное, можно выделить следующие положения:
- этические традиции современного японского общества, имеющие корни в синтоизме, буддизме, конфуцианстве и даосизме, в малоизмененном виде дожили до наших дней; несмотря на активно прошедшую модернизацию, традиции сохраняются в действующем состоянии среди широких слоев населения;
- причины жизнеспособности этической культуры японцев заключаются в методе «несопротивления»,без ревности к своей культуре, в практицизме, в подпитывании своей культуры от инородных; oсновной принцип, благодаря которому в быту японцев сохранились национальные традиции, — это принцип «не создавать, а следовать» [12, 235], принцип «деяние без борьбы» [12, 84];
- следствием наличия четко выраженной этики в Японии стало грандиозное продвижение страны в модернизации; прорастание этической культуры японцев в западную, с выявлением лучших качеств той и другой, что в перспективе приведет к единой этической системе Востока и Запада.
Любая нация имеет свою этическую культуру, сопряженную с другими культурами. Японская этика связана с западной невидимой аурой человечности. На национальной этической культуре, выработанной веками, стоит очень крепкое здание цивилизационного успеха Японии, испытанное всевозможными трудностями. Следует заметить, что японский мир в современных условиях продемонстрировал такие качества, как преданность своему народу, семье, почитание родителей, уважение к старшим, великодушие, бережное отношение к сложившемуся укладу жизни как к культурному наследию прошлого, внимание к содержанию поведения, так и к его стилю, внешним проявлениям. Японский опыт, как бережное сочетание традиции и инноваций, может послужить замечательным примером для современного казахстанского общества.
Список литературы
1. Молодякова Э.В., Маркарьян С.Б. Размышления о процессе модернизации Японии // Размышления о японской истории. — М., 1996. — 456 с.
2. Шаповалов В.Ф. Основы философии современности. К итогам XX века. — М., 1998. — 272 с.
3. Пронников В.А., Ладанов И.Д. Японцы. Этнопсихологические очерки. — М., 1996. — 355 с.
4. Современная японская новелла / Пер. с яп. — М., 1980. — 480 с.
5. Маруяма Масао. Общественная мысль в Японии. — Токио, 1957. — 120 с.
6. Поэзия и проза Древнего Востока // Библиотека всемирной литературы. — М., 1973. — 566 с.
7. Вебер М. Избранные произведения. — М., 1990. — 525 с.
8. Франс А. Собрание сочинений / Пер. с фр. Т.8. — М., 1960. — 364 с.
9. Козловский В.В., Уткин А.Т., Федотова В.Г. Модернизация: от равенства к свободе. — СПб., 1995. — 328 с.
10. Корнилов М.Н. «Культура стыда» и «культура вины» в Японии и на Западе // Человек: образ и сущность. Совесть, труд, счастье. — М., 1998. — 228 с.
11. Сакайя Таити. Что такое Япония? / Пер. с яп. — М., 1992. — 134 с.
12. Молодякова Э.В., Маркарьян С.Б. Японское общество. Книга перемен. — М., 1996. — 290 с.
13. Ханин З.Я. Низшие социальные группы японского общества. — Л., 1995. — 198 с.
14. Преображенский К. Пасынки самураев // Вокруг света. — 1989. — № 1–2.
15. Рамзес В.Б. Трансформация общественного сознания и потребительское поведение // Япония: конец XX века. — М., 1996. — 456 с.
16. Япония: конец XX века. — М., 1996. — 456 с.
17. Benedict R. The Ckysanthemum and the Sword. Cambridge–Massachusetts, 1946.
18. Кодзима Нобуо. Семейный круг // Семейные японские повести / Пер. с яп. — М., 1980. — 386 с.
19. Рерих Н.К. Избранное. — М., 1979. — 680 с.
20. Рене Генон. Кризис современного мира. — M., 1995. — 220 с.