Топос города в поэзии А.Кушнера

Исследователи отмечают, что в современной поэзии «А.Кушнер, пожалуй, самый «петербурж-ский» автор — и по тематике стихов, и по литературным привязанностям, и по особому петербург­скому «менталитету». Естественно, сам город является постоянным героем его поэзии» [1; 297]. Со­временный поэт на своем юбилейном творческом вечере, посвященном 75-летию со дня рождения и проходившем в мемориальной квартире И.Бродского в Санкт-Петербурге 17 ноября 2011 года, при­знавался, что ему «необычайно повезло и с родителями, и с городом. Модерн чрезвычайно воспиты­вал».

Стихотворениям А.Кушнера свойственна скромность и близость к прозаической речи. Возмож­но, именно по этой причине, мастерство поэта в своем полном масштабе предстает только при нето­ропливом и вдумчивом чтении его стихотворений, когда окружающий мир перед читателем раскры­вается в соответствии с представлениями самого автора.

Кушнер получил широкое признание среди современников. Так, И.Бродский, называя его одним из лучших лирических поэтов ХХ века, говорил: «Это человек, который начал с поэтического кон­серватизма формы и остался в высшей степени равен себе. <...> На мой взгляд, Кушнер — один из самых глубоких авторов. Он чрезвычайно традиционен по форме, но абсолютно не традиционен, я бы даже сказал, весьма и весьма авангарден по содержанию. Творчество Кушнера до известной степени характерно для ленинградской школы, именно эта контрастная комбинация консервативной формы и содержания. Когда вы привыкли к размеру, которым писали — ну, не знаю — Пушкин, Анненский, Блок и т. д., когда ухо и глаз к нему привычны, и вы вдруг видите в этом размере современную психо­логию — возникает колоссальное противопоставление, поэтический оксюморон, если угодно, ощу­щение колоссального противоречия формы и содержания» [2].

Кушнер — коренной ленинградец, творивший в родном городе и посвящавшем ему стихи. «Пи­терский воздух и невская вода отравлены среди прочих токсинов неким ядом, вызывающим неодо­лимую жажду стихотворчества. Жажда эта неизлечима, кончается вместе с кончиной стихотворца», — заметил В.Уфлянд [3].

Говоря о творчестве А.Кушнера, нельзя не обратить внимание на тесную связь поэта с родным городом. Не случайно Кушнер позиционирует себя как «городского обычного жителя» [4; 115]. Ле­нинград является постоянным героем его поэзии. 

Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки, У стриженых лип на виду, Глотая туманный и стойкий Бензинный угар на ходу [5]. 

В поэтическом сознании Кушнера город представлен в разных ипостасях. Он универсален и спо­собствует осознанию человеком своего места в мире, участвует в нравственно-ценностном определе­нии бытия. Можно условно выделить два представления о Ленинграде Кушнера: это наполненный памятниками архитектуры культурный город и современный индустриальный центр.

Изображая город как крупнейшее достижение культуры, поэт непременно отмечает его величие и блистанье: «Петропавловская крепость, / золотое остриё! / Дождь запнётся на Рыбацкой / И прохо­дит стороной, / За зеленой Петроградской / Самой светлой стороной» [4; 19]; «Петропавловские пуш­ки, / Гроза крепостей, / Под дождиком мокнут, / На солнышке сохнут / У Кронверки-речки / При вхо­де в музей» [4; 113]; «Пойдем мимо пушкинских окон, / Музейных подобранных штор, / минуем Ка­пеллы широкой / Овальный, с афишами, двор» [4; 32].

Культурные достопримечательности города Кушнер также связывает с историей: «И памятник опалубки следы / Хранит, пугая грубой прямотой, / Как будто он хранит следы беды, / И доблести, и вздыбленности той <.> И каждая былинка так стоит, / Как будто заслоняет Ленинград» [4; 21]. Бла­годаря подобной связи в его поэзии присутствует культурное наследие разных эпох и народов, куль­турная память города. Город вступает в глубинное соприкосновение с внутренним миром лирическо­го героя, создает своеобразный автобиографический миф. Поэтические метафоры рождаются мгно­венно. А.Кушнер вспоминает, что однажды, гуляя зимним утром по парку, он увидел статую Апол­лона, занесенную снегом. Появилась удивительная метафора в стихотворении «Аполлон в снегу». Бог поэзии пришел на север:

В белых иглах мерцает душа, В ее трещинах сумрак и лед. Небожитель, морозом дыша, Пальму первенства нам отдает, Эта пальма, наверное, ель, Обметенная инеем сплошь. Это — мужество, это — метель, Это — песня, одетая в дрожь [6]. 

Описывая Ленинград как современный индустриальный город, поэт уделяет внимание промыш­ленному центру, отмечает, что прогресс прочно вошел в жизнь города: «А погляжу в окно — и снова / Увижу кран, увижу дым, / Завод «Кинап», завод «Свердлова» / И «Красный выборжец» за ним» [4; 15]; «Сколько раз на повороте / У ремонтных мастерских / я терялся в переплете / Редких молний заводских! / И кирпич фабричный голый / Всех строений и цехов / В том числе вечерней школы, / Поражал — так был багров» [4; 16]; «Текстильных фабрик мягкий шорох / Запутан в здешних разго­ворах» [4; 12]; «Вдали от музык и пароходов, / На петроградском рубеже, / Паренье первых аппара­тов!» [4; 23].

Но эти два города — культурный и индустриальный — не существуют отдельно друг от друга. Они причудливо переплетаются в пространстве единого города, создавая образ современного Ленин­града: 

Глотая туманный и стойкий Бензинный угар на ходу, Меж Марсовым полем и садом Михайловским, мимо былых Конюшен, широким обхватом Державших лошадок лихих [5]. 

В восприятии Кушнером Петербурга — Ленинграда есть одна характерная закономерность. Взгляд поэта на город всегда очень точен, имеет конкретную топографическую привязку: 

И плачет он меж Невкой и Невой, Вблизи трамвайных линий и мечети, Но не отдаст недуг сердечный свой, Зарю и рельсы блещущие эти За те края, где льется ровный свет, Где не стареют в горестях и зимах. Он и не мыслит счастья без примет Топографических, неотразимых. 

Здесь очень легко узнается место на петроградской стороне города недалеко от Троицкого мос­та. И мечеть, и трамвайные пути, идущие от моста, а затем сворачивающие налево на Кронверкский проспект, узнаются в стихотворении. Без таких точных топографических примет немыслима поэзия Кушнера.

Кушнер предельно детализирует город. Замечая все нюансы, он реалистично и, вместе с тем, по-особому свежо раскрывает действительность Ленинграда. А.Кулагин замечает: «Одну из своих ста­тей о поэзии Кушнер озаглавил пастернаковской строкой: «всесильный бог деталей». Он и сам любит поэтическую точность, конкретность, которой учился у петербургских поэтов — у Ахматовой, Ман­дельштама. К тому же он родился под знаком Девы, а «Девы» вообще внимательны к тонкостям, нюансам. Счастливое совпадение в том, что поэт такого склада родился именно в этом городе с его столь много говорящей топографией и призван судьбой воспеть его» [1; 300].

Важной приметой городской лирики Кушнера являются конкретные топографические приметы: «А в Мойке, рядом с замком Инженерным.», «Вблизи Обводного, среди фабричных стен, прижатых тесно...», «У моста Тучкова, / средь яркого льда, / зимуют, как звери, речные суда» [8; 18], «Чугун­ные пушки, / старинные пушки, / петровские пушки — / Гроза крепостей — Под дождиком мокнут, / На солнышке сохнут / у Кронверки-речки / при входе в музей» [8; 21]. Такие конкретные указания формируют поэтический взгляд на город, делают его очень точным.

Сам Кушнер, кажется, не мыслит поэзии без этой характерной закономерности: «Пойдем же! Чем больше названий, / Тем стих достоверней звучит, / На нем от решеток и зданий / Тень так безу­пречно лежит» [4; 32]. Но порой поэт нарушает городскую топографию. Это происходит в тех стихо­творениях, где он стремится создать ощущение городского сновидения, фантасмагории: 

Яли свой не знаю город?

Дождь пошел. Я поднял ворот.

Сел в трамвай полупустой.

От дороги Турухтанной

По Кронштадской... вид туманный...

Стачек, Трефолева... стой! [9; 92] 

А. Кулагин заметил, что в 1-ой строфе стихотворения «Сон» поэт чрезвычайно точен в описании трамвайного маршрута. В действительности существовал трамвайный маршрут № 35. Его конечная остановка «Турухтанные ворота» находилась почти на взморье, в юго-западной части города. Оттуда трамвай выезжал на Кронштадскую, в районе Кировского завода пересекал проспект Стачек, шел по улице Трефолева [1; 299]. Но во 2-ой и 3-ей строфах стихотворения он превращается в «заблудив­шийся трамвай» Н. Гумилева. 

Как по плоскости наклонной, Мимо темной Оборонной. Все смешалось.   не понять. Вдруг трамвай свернул куда-то, Мост, канал, большого сада Темень, мост, канал опять. 

Ничего не понимаю! Слева тучу обгоняю, Справа в тень ее вхожу, Вижу пасмурную воду, Зелень, темную с исподу, Возвращаюсь и кружу [9; 92]. 

В 1-й строфе лирический герой уверенно заявлял: «Я ли свой не знаю город?». Теперь он рассе­ян: «Ничего не понимаю!», «Возвращаюсь и кружу». И дальше упоминаются две знаменитые реки: «Чья ловушка и причуда? / Мне не выбраться отсюда! / Где Фонтанка? Где Нева?» [9; 92]. Кушнер выстраивает лирический сюжет стихотворения на читательском ожидании: трамвай должен выехать от окраинных Турухтанных островов в центр города с хорошо известными всем топонимами — ре­ками Фонтанкой и Невой. Но трамвай увозит лирического героя в непонятный, призрачный Петер­бург окраин. В одном из интервью А.Кушнер сказал, что «не надо ничего выдумывать, жизнь сама по себе фантастична». Трамвай отвозит лирического героя туда, куда надо: 

Вровень с нами мчатся рядом Все, кому мы были рады В прежней жизни дорогой. Блещут слезы их живые, Словно капли дождевые. Плачут, машут нам рукой. 

Им не видно за дождями,

Сколько встало между нами

Улиц, улочек и рек.

Так привозят в парк трамвайный

Не заснувшего случайно,

А уснувшего навек [9; 93]. 

Кушнер создает ирреальный образ города, выводит лирический сюжет стихотворения из конкре­тики к обобщению, универсальности.

В городе Кушнера привлекает внимание не только топография как таковая, но и «культурная то­пография». Это культурное наследие, культурная память города, ставшего огромным музеем под от­крытым небом и хранящим в своих музеях уже в буквальном смысле слова культурное наследие раз­ных эпох и народов. 

Если камешки на две кучки спорных Мы разложим по разному их цвету. Белых больше окажется, чем черных. Марциал, унывать нам смысла нету. Если так у вас было в жестком Риме, То, поверь, точно так и в Ленинграде, Где весь день под ветрами ледяными Камни в мокром красуются наряде. 

Слышен шелест чужого разговора. Колоннада изогнута, как в Риме. Здесь цветут у Казанского собора Трагедийные розы в жирном гриме. Счастье — вот оно! Театральным жестом Тень скользнет по бутонам и сплетеньям. Марциал, пусть другие ездят в Пестум, Знаменитый двукратным роз цветеньем [9; 196]. 

Стихотворение наполнено культурно-историческими аллюзиями. Кушнер не только говорит о событиях прошлого, обращается к Марциалу как к старому знакомому — он переживает древнюю культуру. В стихотворении ощущается не только пространство античности, но и пространство лири­ческого героя. Кушнер вольно или невольно воспринимает биографию Марциала, античного поэта, мастера эпиграммы, как петербуржец, «удваивает» лирическое пространство стихотворения. Класси­ческие сюжеты никогда не бывают для поэта самоцелью, они созвучны настроению лирического ге­роя. Потому и стихи становятся не просто фиксацией жизненного впечатления, но обретают фило­софское звучание. Знаменитые храмы Пестума (храм Афины, храм Геры, храм Мира) сравниваются со знаменитым Казанским собором, рядом с которым «цветут. трагедийные розы». Пестум был в 274 г. до н.э. колонизирован латинянами и с тех пор потерял свое значение. Единственное, чем он был известен в позднейшее время, — это розы, в обилии покрывавшие его поверхности. Лирический герой стихотворения чувствует свою сохранность, силу в этом мире. Архитектура, мощная, скрывая человека за незыблемыми стенами, в то же время является гармоничным сооружением. Связь времен существует, существует гармония и красота для человека.

Участвуют в создании облика Ленинграда и конструировании его пространства реки, без кото­рых город немыслим. Его можно представить зрительно: 

Привели меня к дому сперва, Где жил Пушкин. Сказали: «Постой-ка». Я спросил: «Эта речка — Нева?» Мне сказали: «Ты что, это ж Мойка!»

А потом вроде узкого рва Видел речку свинцового цвета. Я спросил: «Неужели Нева?» -«Нет, канал Грибоедова это». 

А потом шелестела листва. Сколько статуй! Какая прохлада! Я спросил: «Эта речка — Нева?» -«Нет, Фонтанка у Летнего сада». 

А потом — синева, синева, Шпиль, и солнце, и волны, и ветер. Я не спрашивал: «Это Нева?» Я и сам бы любому ответил! [7; 17]. 

В городе Кушнера важное место занимает природа. Она не просто является фоном, на котором протекает жизнь города. «В тени петербургских садов» [4; 27] живет, чувствует и мыслит сам поэт, переполненный радостью бытия. По мнению М.Эпштейна «природа в стихах А.Кушнера — это спа­сительное откровение человеку о чистой и счастливой сущности бытия, которая забывается им за страданиями и невзгодами повседневной жизни.» [10].

Поэт описывает с восхищением и огромной любовью городскую природу: «Финских туманных лесов за Невою / Мне бы хватило вот так, с головою» [4; 10]; «В обстоятельствах грустных / Нашей жизни дневной / Помогает стоустый / Шорох сада ночной» [4; 91]; «Как легок сад, и как он зелен / И свеж в углах своих сырых» [4; 89]; «Чего действительно хотелось, /так это зелени густой» [4; 36].

Не обходит поэт стороной и будничный, повседневный город, серый и тоскливый: «паровозный крик невнятный / В лужах пестрая вода / И суровый смысл понятный / Ежедневного труда!» [4; 17]; «Окинешь город долгим взглядом: / какие черные дома! / Блестит фонарь заиндевевший, / и пеше­ход» [4; 20]; «В окно влетал бензинный перегар» [4; 40].

Но каким бы прозаичным и будничным не представал порой Ленинград в поэзии Кушнера, он всегда остается городом, в который нужно верить. Кушнер любит родной город и умеет видеть его красоту во всех проявлениях. С точки зрения поэта, человек, способный замечать те детали, которые не бросаются в глаза, видеть и чувствовать глубже других, обязательно откроет для себя город как подарок: «Ты тоже, хмурый и унылый, / Наставив ворот, смотришь вниз. / Не привередничай, мой милый, / побойся бога, оглянись! / Полузаметен и неярок, / Как бы увиденный сквозь сон, / таится город, как подарок, / Что неспроста преподнесен. <.> И болью в сердце отдается / Сырая эта красо­та» [4; 20]; «И я усилием привычным / Вернуть стараюсь красоту / Домам и скверам безразличным, / И пешеходу на мосту <.> Но жить, покуда этот фокус / мне не удался, не могу» [4; 25]; «Но так пре­красен дом, канал, / Край неба дымно-алый, / Как будто все сбылось, что ждал, / И сверх того, пожа­луй» [4; 30]; «И было грустно оттого, / Что этот город был под боком / И лишь не верилось в него»[4; 36].

Размышляя о чувствах, испытываемых в пространстве любимого города, Кушнер приходит к тому, что они неразрывно связаны с красотой окружающей действительности: «И может быть, это сверканье / Листвы, и дворцов, и реки / Возможно лишь в силу страданья / И счастья, ему вопреки!»[4; 35].

Собственная жизнь поэта, коренного ленинградца, находит отражение в стихах. Кушнер с лег­кой ностальгией вспоминает события былых дней: «Сколько раз не повороте / У ремонтных мастер­ских / Я терялся в переплете / Резких молний заводских!» [4; 16]; «Ветра невского свирепость, / дет­ство ясное мое!» [4; 19]; «И дом, где на лестнице робко / Я дергал висячий звонок. / И дом, где одна­жды до часу / В квартире чужой танцевал. / И дом, где я не был ни разу, / А кажется, жил и бывал» [4; 35]. Стоит отметить, что важное место в городской лирике поэт отводит не любви, а дружбе: «Вот Грибоедовский канал, / Удобный для знакомства, / Где старый друг меня снимал / Для славы и по­томства» [4; 30]; «Бог с ней, с любовью, лишь бы снова / В саду тенистом и сыром, / Вблизи сверка­нья голубого / Нам очутиться вчетвером» [4; 89]; «Приятель жил на набережной. Дом / Стоял, обли­тый серебром, / Напротив Петропавловки высокой» [4; 39].

Город играет важную роль в поэзии Кушнера, является неотъемлемой частью творческой жизни поэта. Е.Евтушенко так писал о связи Кушнера с городом: «Не написав ни одной поэмы, он практи­чески стал автором огромной поэмы о своем любовном романе с Ленинградом, в которой соедини­лись все его стихи» [11].

Список литературы

1. 1      Кулагин А. Я ли свой не знаю город? // Нева. — 1994. — № 12. — С. 297-300.
2. 2      Бродский И. Беседу вела А.Эпельбаум // Странник. — 1991. — № 1 // josephbrodsky.narod.ru/attachment81.html
3. 3      Уфлянд В. Могучая питерская хворь // Звезда. — 1990. — № 1. — С. 179-184.
4. 4      КушнерА. Город в подарок. Стихи. — Л.: Детская лит., 1976. — 127 с.
5. 5      Кушнер А. Стихотворения. — Л.: Худ. лит., 1986. — С. 268.
6. 6      Кушнер А. Пятая стихия. Стихи и проза. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2000. — 384 с.
7. 7      Кушнер А. // kushner.poet-premium.ru/semidesyatye.html
8. 8      Кушнер А. Веселая прогулка стихи. — СПб.: Азбука-Аттикус, 2011. — 48 с.
9. 9      Эпштейн М.М. Природа, мир, тайник вселенной... Система пейзажных образов в русской поэзии. — М., 1990 // nvkz.net/dworecki/other/e/4/kushner.htm
10. 10   КушнерА.С. Канва. — Л.: Сов. писатель, 1981. — 208 с.
11. 11   Евтушенко Е. Строфы века. Антология русской поэзии. — Минск-М., 1995 // kushner.ouc/ru/strofu-veka.html