Особенность социально-политической ситуации в России и странах СНГ определена глубоким системным кризисом. Опыт реформ демонстрирует: приемлемое решение комплекса экономических, политических, социальных проблем находится на стыке способности найти адекватные ответы на вызовы упрочивающегося ныне постиндустриального социума и трезво учесть специфику национальной почвы, отечественной традиции. В период радикальных структурных изменений хозяйства, гражданских институтов, социальной философии важно выработать модель переходных состояний. В этом отношении интерес к доктрине модернизации, заявляющей схему форсированного преобразования всей системы общественных связей, в различных странах оказывается и оправданным и приоритетным. Само собой разумеется, что формы и содержание модернизационных программ должны быть творчески переосмыслены, сопряжены с государственными целями и национальными интересами.
Перестройка, начавшаяся под лозунгом усовершенствования социализма, окончилась в 1991 г. его крушением. Встающий на его развалинах строй объявил себя демократией, но демократия не вырастает на обломках. Демократические основы общественной жизни имеют длительные сроки вызревания. Крушение любого общественного строя, как показывает история, с неизбежностью влечет за собой период смуты, “варваризации” общества, а затем установление диктатуры вплоть до рождения некоего синтеза противоборствующих сил, кристаллизации нового общественного согласия. Осмысление возможностей, условий и контуров такого согласия относительно будущего общественного устройства, определение общего вектора развития в немалой степени являются задачей и теоретиков государства и права. “Без общего интереса, – писал И. Ильин, – без всеобщей (т.е. всем общей) цели, без солидарности государство не может существовать”[1]. Предельная политизация общественной жизни пока мало способствует этому. Радикальный либерализм нацеливает лишь на прямо противоположную смену знаков. Судьба процесса демократизации незападных обществ предопределяется двумя обстоятельствами:
1. Широтой их социально-экономической базы, в частности, приватизация собственности не должна выступать как игра с нулевой суммой, при которой собственнический статус меньшинства обретается за счет пауперизации большинства. Если это происходит, то в обществе возникает вероятность попятного движения: ориентализации как реакции на однобокую и своекорыстную “вестернизацию”, осуществляемую в пользу слишком узкой верхушки коррумпированных и компрадорских групп. Возникает низовой этатизм: массы адресуются к государству с определенным социальным заказом – ликвидировать с помощью власти те завоевания гражданской автономии, которыми воспользовалась лишь верхушка неонуворишей.
2. Мерой социокультурной легитимации, зависящей от совместимости с национальным наследием и потребностями сохранения идентичности. Чем более нетерпимыми оказываются носители политической демократизации к социокультурному плюрализму, чем больше они отождествляют процессы модернизации с прямой вестернизацией, с национальным самоотказом, тем выше вероятность попадания страны в зону действия драматического цикла, связанного с попятным движением. В особенности важным оказывается соблюдение этого принципа “социокультурного консенсуса” в многонациональных обществах, где акции высокомерного модернизаторства, не считающегося с уважаемыми на местах традициями, могут вызывать особо бурную реакцию.
“Современная культура власти в многонациональных обществах может быть определена как способность использовать либеральную концепцию либерализма и консенсуса, применительно уже не к взаимодействию групп и партий, а к взаимодействию культур. Как считает В.В. Ильин, либерализм как идеология и как политическая технология согласия “должен овладеть этим новым для него рубежом. Только преодолев этот барьер, он способен утвердить свой статус в качестве не только западной, но и общемировой универсальной ценности”[2].
Общий взгляд на правовую литературу последнего времени сразу отмечает факт демонстративного обособления изучения теории права от теории государства. Эмансипировавшись, теория права как инициатор “развода” стала активно самоутверждаться, отстаивая концепцию права как совсем или почти независимого от государства явления, как культурную ценность. О необходимости принудительной силы государства для обеспечения права говорится вскользь, или этот вопрос затушевывается рассуждениями о смене насилия на убеждение. Само государство как институт чаще всего, преподносится как источник произвола, насилия, нарушения норм права. Крайний антиэтатизм складывается в некий “государственный нигилизм” (по аналогии с “правовым нигилизмом”). Обоснование государства в качестве правового, отличающегося от несправедливой, антиправовой организации насилия, возможно лишь при условии, что право не будет отождествляться с законом. Такая юридическая теория государства, правовая нормативная теория позволяет различать государственность и деспотические формы организации. В понятиях легалистской общей теории государства, возникшей в конце ХIХ века, государство рассматривалось через призму законодательства, определяющего организацию и функционирование публичной политической власти. Признаками государства считалось наличие народа, территории и государственной власти, т.е. государство определялось через понятие, производное от государства.
Современная юридическая общая теория права, сложившаяся в Западной Европе после второй мировой войны, видит основание государственности в правах народов и связывает понятие государственной власти с категорией прав человека, т.е. основных дозаконотворческих и внезаконотворческих требований. Сегодня на Западе преобладает оценка демократии как феномена нового времени, ознаменовавшегося переходом от традиционного общества к современному. Чем более проникновенным становится наш исторический и социально-антропологический анализ, тем в большей степени люди прошлых эпох раскрываются нам не в качестве “темных варваров”, дико и странно мыслящих и действующих, а в качестве соучастников общечеловеческой драмы, решающих извечные человеческие проблемы, но только специфическими средствами – теми, которые были в их распоряжении. Если оценивать людей прошлых эпох в духовном измерении, то они оказываются значительно ближе нам, чем тогда, когда мы оцениваем их в экономическом, технологическом и другом “вещном” измерении. Даже столь актуальная проблема, как различие между демократией как ничем не ограниченной гегемонией большинства (якобинская модель) и демократией как властью большинства в границах закона, была известна еще Аристотелю. В этом свете нам приходится признать, что в современной политической теории произошла известная историческая аберрация. Подлинная дилемма, соотносимая с противопоставлением демократии и авторитаризма (деспотизма) разделяет не только традиционное Средневековье и Новое время, сколько пролегает внутри Нового времени. Именно в Новое время произошли процессы, подчинившие гражданское общество государству и резко сократившие, а в некоторых странах и вовсе уничтожившие политические муниципальные свободы – воплощение самодеятельной демократии. Каждая нация вправе создавать свою суверенную или автономную организацию публичной политической власти, и это право признается и защищается мировым сообществом. Политически самоопределяющаяся нация – это субстанциональный элемент государственности. Территория – это страна, географическая область, с которой исторически связана нация как субъект права на политическое самоопределение. Государственность – это организация публичной политической власти, ограниченной правами человека, т.е. институция, призванная обеспечить свободное совместное политическое, экономическое и духовное бытие людей. Вместе с тем отнюдь не все ценности западной цивилизации вообще и западной демократии в частности, признанные мировым сообществом в качестве естественных прав человека, являются абсолютными ввиду многообразия культурных традиций в странах мира. Поэтому государство как институция в разных странах и культурах более или менее существенно отклоняется от западных стандартов прав человека и демократии. “Но общая теория государства настаивает на том, что организация политической власти, откровенно попирающая права человека, например, не признающая права на жизнь, свободу и личную неприкосновенность, осуществляющая террор против народа своей же страны, не может признаваться государством в современном смысле этого понятия”[3].
Общая теория государства ориентируется в первую очередь, на иституциональную форму современной государственности, обозначаемой понятием демократического конституционного государства. Термин “конституционное” применяется только к тем государствам, где государственная власть ограничена правом в целях создания оптимальных условий для функционирования саморегулирующегося гражданского общества. Это ограничение достигается в процессе непрерывного толкования (конституционным и обычными судами) конституционных принципов в контексте потребностей постиндустриального общества, что способствует успешному функционированию “социального”.
Для определения принципов конституционализма необходимо соотнести термины “конституционализм” и “конституционное государство”. Под первым понимается политическая система, опирающаяся на конституцию, конституционные методы правления. Термин “конституционное государство” характеризует государственный строй с точки зрения его приверженности конституционным методам правления. Конституция по необходимости закрепляет политическую систему в целом, а значит не только государственный строй, но и структуру гражданского общества, правовой статус личности, поэтому основные конституционные принципы будут соотнесены с политической системой в целом, а не только государством. Наиболее значимыми принципами конституционализма являются: 1) верховенство права; 2) ограничение государственной власти или ограниченное правление; 3) институциональный контроль над правительством; 4) суверенитет народа; 5) разделение властей; 6) легитимность власти. Уже Токвиль отметил противоречие между “демократией равенства” и “демократией свободы”. И здесь мы снова наблюдаем нелинейный процесс: расцвет либеральной “демократии свободы” приходится на XIX век; ХХ век знаменуется тяжелыми поражениями и отступлениями либеральной демократии, ибо вступившие на политическую арену массы вначале больше интересуются равенством, чем свободой. Анализу противоречий между “элитарной” демократией свободы и массовой демократией равенства много усилий посвятил
Р. Арон. Демократия, согласно Арону, – это “общество масс” в двояком смысле: во-первых, в смысле уже отмеченной нами деструктуриализации общества, разложении устойчивых групп, сословий, с перспективой влияния их на аморфную массу людей без прошлого, без традиций, без определенной системы ценностей; но также и в смысле того, что здесь низшие и самые многочисленные слои – трудящиеся массы выходят на арену истории. Арон утверждает: поскольку демократия означает политическое равенство, то всякая демократическая политика – это политика большинства, т.е. политика, имеющая своей базой требования масс. В массах же естественная тенденция современного общества – к массификации, деструктурилизации – существует в качестве социально-политического требования: требования фактического, материального равенства. Арон вовсе снимает вопрос о типе власти, о том, какой класс осуществляет власть. В обществе, не знающем сословий, т.е. массифицированном, любая власть есть власть масс. Классы для Арона как бы не являются реальностью, он пытается внушить читателю альтернативу: сословное (т.е. феодальное) общество или общество масс, общество равенства. И потому главным вопросом для него является не тип власти, а форма правления.
Новый ренессанс либерализма – “демократии свободы” – наметился с 60-х годов. На Западе он был связан с феноменом так называемого “постэкономического человека”. Материально необеспеченные и малообразованные массы отличались экономикоцентричной системой приоритетов – в этом отношении они более всего соответствовали экономическому человеку Маркса, который “должен есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукою, искусством, религией и т.д.”[4]. Однако по мере становления потребительского общества на Западе, с одной стороны, развития массового образования и досуга с другой, “экономического человека” стал сменять постэкономический, для которого ценности самоутверждения и самореализации во всех сферах жизни – профессиональной, социокультурной, политической, занимают совершенно особое место. История Запада, таким образом, являет нам циклически прерывный характер демократического процесса. Во-первых, демократия возникает практически на каждой формационной стадии – в своей специфической форме. Во-вторых, она зачастую оказывается не высшей фазой, как полагалось бы по критериям линейно-поступательного процесса, а низшей фазой каждой формации. “Золотой” век демократии сменяется “железным” веком диктатуры – абсолютизма, империализма, тоталитаризма, часто оказывающимися завершающей стадией соответствующей формации. Новая формация знаменуется появлением новых форм демократии, а также расширением масштабов демократического процесса. Вместо линейной перспективы, ожидаемой сторонниками дихотомии “традиционное общество – современное”, мы наблюдаем драматическую цикличность.
Новым и интересным представляется концепция национального государства на путях соединения теории государства и этиологии, преодолевая в данном смысле унаследованную от марксизма недооценку чисто этнических факторов объяснения происхождения государственности. Если на Западе актуален вопрос об индивидуальных правах и свободах, то в большинстве восточных стран на первом месте стоят групповые права и интересы. Поэтому вполне объяснимо, что западные образцы государственности по-настоящему, так сказать, в первозданном евроцентристском варианте не могут институционализироваться в странах, где господствуют так называемые органические социокультурные, политико-культурные, религиозные и т.д. традиции и формы ментальности. Ведь Россия и страны СНГ по многим параметрам относятся к такому типу стран и обществ. Парадоксальность ситуации состоит в том, что успех рыночных реформ в качестве необходимого условия предполагает учет подключения традиций, которые носят если не антикапиталистический, то некапиталистический характер. Эти традиции можно объединить известным тезисом, что “русские всегда искали не только правду-истину, но и правду-справедливость”.
Существуют три концепции права: нормативная, нравственная, социологическая. Нормативное понимание права основано на представлении, что право – это нормы, изложенные в законах и других нормативных актах. На этом подходе основаны: догма права, приемы толкования и применения правовых норм, правил решения юридических споров. Правовое государство предполагает верховенство закона. Естественно-правовая (нравственная) концепция основывается на рассмотрении права как формы общественного сознания. Поэтому право – не тексты законов, а содержащаяся в общественном сознании система понятий об общеобязательных нормах, правах, обязанностях, запретах, условиях их возникновения и реализации, порядке и формах защиты. Право содержится в общественном сознании и является одной из его форм, выраженной в нормативных, оценочных понятиях системой представлений о правах и обязанностях, о правомерном и неправомерном, о дозволенном и запрещенном, о санкциях и привилегиях.
Согласно социологической концепции, помимо горизонтальных слоев (научный, официальный, профессиональный, обыденный, массовый) общественного правосознания, в каждом из которых содержится свое представление о праве, оно имеет и вертикальные срезы по классам и другим социальным группам, придерживающимся порой противоположных представлений о правомерном и неправомерном. Может ли разнообразное и нередко противоречивое по содержанию правосознание считаться правом, применением единого масштаба? Однако коль скоро правопорядок все же является фактом, значит существует и право, но не в виде слов закона и не только лишь как правовые знания и представления, а как порядок общественных отношений в действиях и поведении людей. Право как система общественных отношений – определенно, конкретно, стабильно, защищено со стороны государства. Это и составляет его сущность. Каждая из указанных концепций выражает реальную сторону права и служит для его осуществления. В динамике правовой системы у трех концепций права разные адресаты. Цель законодателя – обеспечить перевод категорий нравственного права в нормативное. Правоприменитель от правовых норм переходит к правоотношениям. Задача политика – обеспечить перевод социальных потребностей в категории правосознания, все три отмеченные разновидности концепций отражают угол зрения на право его различных адресатов внутри одного правопорядка.
Нормативная теория является апологией “железного” порядка в обществе, основанного на строгом следовании закону. “В периоды становления централизации, преодоления раздробленности такая теория может сыграть и реально играет прогрессивную роль. Но, исходя из легитимности государственной власти как таковой, эта теория не учитывает содержания деятельности власти. Верен и хорош любой закон независимо от его содержания. Практически исключается плюрализм в обществе, сводится на нет разделение властей, поскольку эти институты расшатывают железное подчинение власти. В самой нормативной модели и модели общества, которую она, эта теория, опосредует, заключена потенциальная возможность тоталитаризма. История свидетельствует, что эта возможность не раз претворялась в действительность”[4, С. 23-24]. Для социологической теории правом является то, что фактически складывается в жизни. Качество права, его внутреннее содержание не имеют решающего значения. “Эта теория хорошо согласуется с ослаблением директивной роли государства, с ограничением вмешательства государства в экономику, с децентрализацией управления. Она также хорошо согласуется с плюрализмом в обществе, с разделением властей, обосновывает высокую роль суда. В ней заложен очевидный демократический, антитоталитарный импульс. Вместе о тем если не найти разумных пределов плюрализма и децентрализации, общество может быть дезорганизовано. Социологическая теория и соответствующая ей модель общества подразумевают сравнительно высокий уровень политической и правовой культуры. Наиболее яркое проявление этой теории – система общего права в США и Англии”[5, С. 112].
Идеологическая концепция права по практическим ситуациям и практическим последствиям близка социологической. Она несет в практике правоприменения. “Можно спорить о том, что есть право, – пишет он, – какую реальность оно отражает, можно по-разному осмысливать происхождение права, расходиться во мнении о сущности и назначении права и т.д. и т.п., но если вопрос ставится в практическую плоскость, то следует искать единую точку отсчета, единый взгляд, одну позицию... Право утратило бы свою ценность, перестало бы выполнять свою роль по стабилизации и упорядочению общественных связей, если бы понималось всеми по-разному. Определенность в понимании права – исходное начало определенности и порядка в общественных отношениях”.
Подведем итог. Задаваясь вопросом, почему сегодня в наличии столь различные подходы к пониманию права, главную причину усматривают в том, что старое понимание права перестало “работать”. “Теневые отношения” породили “теневое право”. То, что считалось правом официально, оставалось без должного использования и применения. Разразился кризис законности, когда общество (и внизу, и на верхних его ступенях) начало тяготиться собственными законами, когда последние стали невыносимыми как для обездоленных, так и для власть имущих. Рассогласование между жизнью и правом не могло остаться незамеченным. Поиск подходов к новому пониманию права следует расценивать и как бессилие теоретиков изменить что-либо в существующей действительности, и как стремление легализовать (оправдать) отношения, складывающиеся помимо (или вопреки) официальных форм и структур.
Новый импульс поиску того, что есть (что представляет собой) право, дает ориентация на построение правового государства. Доктрина правового государства и теория “господства права” изначально ориентировались на установление соответствия между законом и правом, подчиненное положение актов государственной власти. В ракурсе формирования правового государства становится очевидным значение рассматриваемого вопроса для правоохранительной деятельности. Что охранять, чему подчиняться и что, конечно, это государство, которое выражает интересы общества, служит им ориентируясь на такие ценности, как справедливость, свобода, гуманность). Нормативное понимание права хорошо служит в те исторические периоды, которые отличаются стабильностью. Оно не вызывает нареканий с точки зрения практики, если законодательство обновилось, и при этом соблюдены все демократические процедуры, если в нормах отразились передовые настроения широких масс. Отрицательное в нормативном подходе проявляется в игнорировании содержательной стороны права: положения и степени свободы адресатов правовых норм, субъективных прав личности, моральности юридических норм, соответствия их объективным потребностям общественного развития. Сам по себе нормативный подход к праву неплох. Уязвимым его делает, как это ни парадоксально, государство. В силу разных причин в определенных обстоятельствах оно удовлетворяется устаревшими нормами или, хуже того, издает акты, идущие вразрез с жизнью.
Отмечая достоинства “социологического” подхода к праву как средства обеспечения динамизма общественной жизни необходимо сказать, что этот подход очень хорош для исследователя и законодателя. Для правореализующей практики, для правоприменителей он менее предпочтителен, поскольку он, скорее, дестабилизирует правовой порядок, а не укрепляет его. Он вносит неопределенность и сумятицу в отношения субъектов правового общения.
Список литературы
- Ильин А. Путь к очевидности. – М., 1993.
- Ильин В. В. Философия власти. – М., 1993. – С.239.
- Четвернин В. А. Размышления по поводу теоретических представлений о государстве //Государство и право. – М., 1992. - №5. – С. 9.
- Маркс К., Энгельс Ф. Соч. –Т.19. – С.350-351.
- Лазарев В. Теория государства и права. – М., 1992. – С.112.