Статья посвящена рассмотрению фразеологизмов, языковых оборотов в их многозначности с учетом социального контекста, текучести смысла вербализированных образов, аллитераций и ассоциативных связей.
Не случайно отмеченное активно используется в юморе и анекдотах. Как, например, в вульгаризме, употребленном Михаилом Задорновым, возгласившим со сцены, что американцы – «главнюки». Для неплохо знающего русский язык иностранца или для учившего русский язык по книгам переводчика будущих столетий здесь слышится намек, пусть и критически-иронический, на то, что американские политики в глазах русского сатирика во всем стремятся быть главными. Но язвительность слова резко усиливается звуковой ассоциацией с бранным словом.
Наши языки – детища взаимосплетающихся и расходящихся культур. И искусство понимания, и, соответственно, интерпретации заключается не просто в знании определенных наборов слов и их, устоявшихся в то или иное время значений, но изменчивости этих значений, а также в стремлении, насколько это возможно, постичь смысл аллюзий, созвучий, ассоциаций и игру многозначности, которая, словно нестойкие краски, обычно блекнет с течением столетий и даже десятилетий, либо оказывается мало понятной, а то и вовсе непонятной для представителей современных, но иных культур.
Учитывать все это чрезвычайно важно и для филолога, и для переводчика и, следовательно, при обучении мастерству перевода и даже его азам. Обучение это может включать и систему заданий, связанных с каждой из обозначенных здесь граней проблемы.
Начнем с самого улетучивающегося и при этом очень значимого – с созвучий, которые уже сами по себе могут рождать объемность и многослойность сказанного и написанного, но при этом ускользать из поля зрения представителей иных культур, изучающим тот или иной язык вне среды, его породившей и развивающей. Особенно рельефно эта подчас парадоксальная многозначность проступает при игре звуков в разных взаимодействующих языках и культурах. Так, например, немалое оживление в кругах российских журналистов вызвало высказывание А. Г.Лукашенко о том, что надо «перетряхивать парламент», прозвучавшее на белорусском более жестко, как «перетрахивать парламент». Сегодня эта текучесть смысла, переворачиваемая лишь звучанием одной буквы ощущается практически всяким, знающим русский язык с детства.
Близкие по духу моменты можно встретить в забавных историях и анекдотах разных народов мира. Скажем, в звучащей для начинающих изучать английский язык истории о том, как, приехавший в Англию иностранец, на вопрос о том, на чем же он прибыл в страну, вместо слова (шип) корабль произнес удлиненное (шиип), так что получилось, будто он приехал на овце.
Либо в таком, уже звучащем на русском анекдоте, где говорится: «Штирлиц посмотрел в форточку. Из форточки дуло. Штирлиц выстрелил в форточку. Дуло исчезло». Здесь обыграна двузначность слова дуло. В первом случае перед нами прошедшее время от глагола «дуть», во втором – слово, обозначающее ствол огнестрельного оружия, на чем и основан анекдот. Ведь, если из форточки дует ветер, то ее надо открыть, но, когда из нее выглядывает дуло, то человек с реакцией разведчика, чтобы уцелеть, должен выстрелить первым.
Кстати, здесь очень важен и второй момент: движение в памяти слушающих зрительных рядов, связанных со своеобразным советским «сериалом» «Семнадцать мгновений весны», где перед зрителем вырисовывается невозмутимый образ советского разведчика, находящего выход из самых затруднительных положений. Тот, кто ни разу не видел фильм, формально понимая «все», эмоционально отреагирует уже не так, как те, кто его видел.
Здесь мы непосредственно переходим к тем зрительно-эмоциональным ассоциациям, которые рождают определенных отклик у тех, кто «в теме», кто, как правило, наглядно, представляет себе то, что сопряжено со сказанным во всей его игривой многозначности. Скажем, с объяснимым, но по своему чрезмерным с определенной точки зрения нажимом на вездесущности советской разведки в советских фильмах о Второй мировой войне. Нажимом, над которым в свое время тонко иронизировали знаменитые советские артисты Тарапунька и Штепсель. Посмотришь иные фильмы о войне: там наш разведчик, тут наш разведчик, да еще в самых верхах Рейха, и становится не совсем понятно, с кем же мы тогда столько лет воевали?
Среди анекдотов такого рода немало звучащих приблизительно так: 23-го февраля выпивает Штирлиц водки, надевает на себя пилотку со звездочкой, берет в руки гармонь, распевает русские, советские песни и думает:
«Не плохо ли я замаскировался?»
Понять, почувствовать такого рода юмор могут лишь те, кто не раз видел соответствующие фильмы и сериалы. Казалось бы, банальность, но чрезвычайно значимая для осознания ограниченностей наших возможностей при соприкосновении с текстами, представляющих иные культуры, особенно, если речь идет о текстах, отделенных от нас веками и тысячелетиями, таких, как иные из текстов Библии или даже, казалось бы, довольно-таки понятных, истинно народных поэтов. Какая-то часть иных из них нуждается в серьезных комментариях, какая же то часть аллюзий, ассоциаций, мироощущения просто невосстановима и читатель, слушатель уже не способен не просто понять, а ощутить то, что ощущал и, соответственно, имел в виду автор прошлых лет. Так, в пушкинском «Евгении Онегине» об известной для его времени балерине говорится, что она «летит, как пух от уст Эола». Сегодня мало, кто из вузовских студентов понимает, что речь идет об античном боге ветра, и таким образом стихи почти осязаемо передают легкость движений балерины Истоминой.
Не так просто, как кажется, обстоит дело и тем, что на вербальном уровне кажется абсолютно понятным. Возьмем снова отрывки из двух пушкинских стихотворений. В описании зимнего утра звучат такие строки: «Мороз и солнце. День чудесный…» Опустим, требующее специальных знаний: «Звездою северной Авроры на встречу севера явись». Коснемся только «простейшего»: «Вся комната янтарным блеском озарена. Веселым треском трещит затопленная печь…». Вроде бы словесно все понятно. Но современной урбанизированной российской молодежи в огромном ее большинстве неведомы сами ощущения, которые были созвучны ощущениям не только современников, но и многих, еще совсем недавних читателей поэта. Точно так же обстоит дело со стихами: «Мчатся тучи, вьются тучи. Невидимкою луна освещает снег летучий. Мутно небо. Ночь мутна». Опять-таки, оставим в стороне: «Сколько их, куда их гонят?.. Домового ли хоронят? Ведьму ль замуж выдают?» Ведь тут надо понимать и слова «домовой», «ведьма», и «выдают замуж». Такое простое и естественное для своих лет словосочетание многим из молодых уже будет совершенно непонятно: «Как это выдавать замуж?» Разве выход замуж не дело личного выбора?
Но оставим это. Сосредоточимся лишь на начальных из цитируемых здесь строк. Потрясающая при своей внешней простоте поэзия. Однако, чтобы ощутить всю ее силу надо представить зимнюю дорогу девятнадцатого века, дорогу, на которой встречаются не, идущие потоком, встречные машины, а только одни «версты полосаты» и движущийся по этой дороге одинокий возок, заброшенный словно малая снежинка в темнеющие необозримые пространства,. А это уже в огромной мере ощущения из иного мира, мира, недоступного чувствам масс современных людей.
Ситуацию осложняет текучесть смыслов и отдельных слов, и выражений. Текучесть, с точки зрения истории, подчас просто стремительная. Так, считанные десятилетия назад словосочетание «кончить школу» означало лишь окончание соответствующего среднего заведения. Но с девяностых слово «кончить» стало пониматься и как «доконать». Поэтому бывает, что словосочетание «кончить школу» вызывает веселое оживление, ибо воспринимается, как намек на нечто такое, о чем еще десятилетия назад трудно было бы подумать.
То же самое приложимо и к словам «розовый» и «голубой». В старом детском тексте «розовый фламинго» всего лишь розовый фламинго, а в потрясающем по силе стихотворении Евг.Евтушенко голубой песец – «голубой на звероферме серой», это тот, кто своим цветом, ценностью своей редкой шкурки обречен на убой. Сегодня же эти же самые слова рождают и иные ассоциации.
Здесь переводчику, касаясь тех или иных выражений или слов, очень важно учитывать и возможные изменения систем ценностей, когда в разных культурах, разных пластах культур и в разные исторические периоды внешне схожее либо «одинаковое» означает далеко не одно и то же в смысле не только коннотаций, но и стержневых значений. Так в советское время слова «красные» и «белые» рождали совершенно четкие ассоциации с Гражданской войной и с видением красных, как своих и белых, как врагов. В таком контексте слово «белый» синоним врага. Отсюда и забавное толкование выражения: «Нехороший человек, редиска», то есть снаружи красный, а внутри белый или тот, кто притворяется, кто не таков, каким он хочет казаться.
Начиная же с перестройки, ценностно-символическое восприятие ряда цветов стало меняться. Появилось своеобразное слово «красно-коричневый». За ним фактически прорастала целая философия, основанная на стремлении и логически, и посредством зрительных образов обосновать однородность, однотипность сталинского СССР и гитлеровского Третьего Рейха: даже вербально « к р а с н ы х ( к о м м у н и с т о в ) » и «коричневых» (фашистов, а точнее наци) стремились слить в одно.
Не касаясь современных политических дискуссий, отметим только, что такое смещение ценностных ориентиров спустя недолгие десятилетия наряду и с рядом иных факторов породило мощнейшее эхо: ведь, если «красные» и «коричневые» идентичны по сути, то где взять логические аргументы, согласно которым парады бывших эсесовцев в Прибалтике или тех, кого называют «бандеровцами» в Украине, неправомерны? Мы здесь вспомнили эту кровоточащую проблему лишь для того, чтобы показать насколько социально значимыми и взрывоопасными могут быть трансформации ценностей и систем тех или иных образов.
И тут уместно обратить внимание на то, что сами ассоциации, как и те или иные конкретные строки и выражения, могут быть рождены игрой памяти, подсознания, а могут быть и следствием искусной игры, а то и дерзкого хождения по лезвию бритвы дозволенного.
Первый вариант наглядно демонстрирует одно из выступлений на сцене ДК МГУ на Ленинских тогда еще горах. Энергичная дама красочно говорила о кино. Но одно из ее выражений, судя по всему тону выступления, непроизвольное, родило потрясающие для середины семидесятых годов прошлого века ассоциации. Говоря о популярном и хорошо известном в СССР комическом французском актере , выступавшая обронила: «Он весь в словах, как рыба в чешуе». Сказанное могло бы показаться очень точным и только, ведь этот актер, так и сыпет словами, словно дерево, сотрясаемое осенним ветром листьями. Но именно такое выражение использовал М.Горький в своем очерке «Владимир Ильич Ленин», описывая вождя пролетариата. Употребленное в иной связи сравнение вольно – невольно наложило один образ на другой, порождая величайшую для своих лет «ересь».
С другой стороны, можно довольно обоснованно предположить, что такие авторы, как Евтушенко, сознательно использовали ряды ассоциаций для выражения собственных «неомундиренных мыслей». Образец: «Монолог доктора Спока», монолог бывшего попа, ставшего боцманом на реке Лена, монолог Христа из поэмы «Под кожей статуи свободы».
Ассоциации, о некоторых из которых здесь упомянули, могут быть основаны и на фразеологизмах, постоянных эпитетах, и на более сложных ассоциативных рядах. Образец первых: «Она не ставит в грош его», то есть не пытается всунуть в монетку, а совершенно не ценит», либо «красна девица» или «добрый молодец». В первом случае речь идет о красной в смысле красивой. Во втором – о парне не просто добреньком, а наделенном надлежащими мужскими качествами.
Образцы вторых более сложны и требуют погружения в атмосферу соответствующую эпоху и конкретных знаний. Так, студентам ГСФ КГУ давалась фраза, которую связывают с именем Наполеона, который, как упоминают, произнес в ссылке: «Русский царь непобедим, когда он отпускает бороду» (Литературная газета, №29, 2012, с.9). Задача оказалась непростой. Многие, в поисках ответа вспоминали холодные зимы и то, что борода греет. Но, как наиболее логичный, был принят ответ, согласно которому, борода – своеобразный символ народности, и отращивание бороды можно понять, как опору русского царя не просто на армию, а на весь народ. Кстати, буквальное отращивание бород русскими царями, было отмечено историками в несколько более позднее время…
Насколько же при всем этом более сложной оказывается проблема понимания старинных текстов! Скажем в библейской «Песне песней» нос возлюбленной сравнивается с башней Ливана, а о шее ее восторженно говорится, что на ней «тысяча щитов, и все щиты сильных». Просто знать слова, значит ничего не понять в этом поэтичнейшем тексте. Нос красавицы вовсе не из тех, что, как говорится по-русски, «черт семерым нес», а одной оставил. Башня Ливана означает не размеры носа, а его красоту, потому что башня эта была для писавшего эталоном прекрасного. Да и шея вовсе не шея женщины-борца. Для того чтобы оценить уже это выражение, не обойтись без экскурса в мировую культуру. Щиты сильных, развешанные на столбе, так же, как и оружие побежденного врага на особом дереве – трофеи, знак силы и победы. В библейском тексте – это знак всепобеждающей силы красоты, перед которой самые сильные мужчины чувствуют себя тростинками, колеблемыми ветром страсти.
Вполне понятно, что затронутая нами тема, объемна и требует более разностороннего рассмотрения. Но уже упомянутое свидетельствует о ее непреходящей значимости и практическом значении при изучении со студентами целого ряда учебных дисциплин.