На эти размышления натолкнула появившаяся в Интернете статья маститого нашего автора Н.И.Мотрошиловой «Почему опубликование 94 – 96-томов собрания сочинений М.Хайдеггера стало сенсацией? (Статья первая?)».
Я с огромным уважением отношусь к Н.В.Мотрошиловой. Да и публикация в Интернете – лишь предварительная. Поэтому здесь – не столько о самой статье, сколько о проблемах, на которые она наталкивает. Проблемах, сам мой взгляд на которые может показаться крамольно непрофессиональным. Но, может быть, иногда уместно взглянуть на наши «цеховые дела» и со стороны?
Начну с детали, грустной детали, которая, как мне кажется, очень точно характеризует наше «рыночное время» - с самого словечка «сенсация», ставшего расхожим в СМИ. Можно понять доводы автора, но что-то подспудно подсказывает: «Ну не философский это лексикон. «Сенсация» в приложении к философии ощущается, как пирсинг на лице у лектора, стоящего за университетской кафедрой. Философия ищет не сенсации, а смыслы. Прочее – от лукавого…
А если по существу, то статья замечательно высвечивает две все более значимые проблемы: проблему взаимосвязи философии и общечеловеческой культуры, включая и многоликое «массовое сознание», и неразрывно связанную с ней проблему соотношения частного и общего, и осмысления сквозных путей движения человеческой мысли с ее алгоритмами, зигзагами и тупиками.
Сразу же оговорюсь: я не хайдегерровед, но с огромным наслаждением окунался в колоссальное наследие одного из величайших историософов А.Дж.Тойнби. То есть упоение автором, магия его интеллектуально-духовной ауры мне знакомы. Более того, я вовсе не считаю безделицей «игру в бисер». Те же интеллектуальные игры, например, шахматы, шашки, го для меня незаменимая школа мысли. И не только. Мало этого, именно «Игра в бисер», как это не покажется странным, помогла мне глубже понять причины многих успехов отлаженной машины вермахта в годы Второй мировой войны. Но, все- таки, между шахматами и философией, как, возможно, одной из форм «игры в бисер», есть и существеннейшая разница: шахматист, как бы ни был он загипнотизирован игрой, всегда понимает, что шахматный конь – это не степной скакун, а слон – не та боевая единица, которую можно было бы использовать на реальном поле боя.
А философ? Боюсь, что не всегда. Погружаясь в мир понятий и схем, философ слишком уж часто «застревает в этом мире». Понятия и схемы, логические конструкции начинают приобретать самодовлеющий характер и не столько приближают к пониманию мира как такового, сколько удаляют от него. Говоря языком Сенеки, жившего две тысячи лет назад, философия превращается в филологию, или, иначе говоря, вместо поисков смыслов и логических структур тех или иных граней нашего бытия, утопает в понятиях. Целые жизни посвящаются выяснению того, что такой-то мыслитель вкладывал в то или иное слово. Да еще тому, каковы оттенки именно его понимания, вроде бы, привычных слов. Но то, чему посвящена жизнь, начинает утяжеляться и на весах аксиологии: «Посмотрите-ка! Хайдеггер вкладывал в это слово именно тот смысл, а не иной! А Гегель? Какова диалектика! Каковы ее законы и категории!» - Вот и получается, что на первый план выплывает освоение инструментов мысли того или иного философа, представляющего то или иное время. Изучение, безусловно, значимое, но не первостепенное. Ведь любые инструменты везде и всюду играют не самодовлеющую, а служебную роль. Та же гегелевская Триада была логичной в рамках его системы, но становилась уязвимой в рамках учебно-вузовского «марксизма», когда речь доходила до закона отрицания отрицания…
В целом же философы нередко напоминают мастеров, которые с восторгом разбирают устройство печатных станков, винтовок и орудий былых столетий в эпоху компьютеров, АКМ, систем залпового огня и сверхзвуковой авиации.
Конечно же, изучение инструментов и оружия прошлого, как и истории в целом, необходимо . Но именно для понимания процессов при осознании того, что детали имеют лишь вс помогательную роль, тогда как их место в истории культуры в целом, как это не печально для с пециалистов, явно ограничено. Я не бесспорный поклонник В.Пелевина. Но вспомним одно язвительное место в его известном «Generation «П». Один из персонажей произведения обнаруживает папку: Большую часть папки «занимали таблицы царей». Они были довольно однообразны - в них перечислялись труднопроизносимые имена с римскими цифрами… В нескольких местах сравнивались разные источники, и из этого сравнения делался вывод, что несколько событий, вошедших в историю как последовательные, были на самом деле одним и тем же происшествием, так поразившим современников и потомков, что его эхо раздвоилось и расстроилось. Автору это открытие, как следовало из его торжествующе- извиняющегося тона, явно представлялось революционным и даже иконоборческим, что заставило Татарского лишний раз задуматься о тщете человеческих трудов. Никакого потрясения оттого, что Ашуретилшамерситубаллисту II оказался на самом деле Небудаханназером II, он не испытал - неведомый историк со своим пафосом по этому поводу был немного смешон. Цари тоже были смешны:про них не было даже толком известно, люди они или ошибки переписчика глиняных табличек, и след от них остался только на этих табличках» [1,сс.46 – 47].
Не могут ли вызвать подобную реакцию и иные наши философские изыскания? Что реально может дать для понимания нашего с обственного мира и его истории знание того, какие оттенки смыслов вкладывал в то или иное понятие пусть даже очень именитый для какого -то времени философ? К тому же, не свидетельствует ли история человеческой мысли, религии, человеческого духа в целом о том, что, чем сложнее, запутанней и индивидуальней игра понятиями, чем труднее они переводимы на языки иных времен и культур, то тем быстрее они выветриваются из реальной истории культуры? Так, «атом», какой бы смысл не вкладывал в него Демокрит, живет и ныне, равно, как и «Дао», потому, что эти понятия стали надындивидуальными и надвременными, а туманная «энтелехия» осталась достоянием лишь историков философии, да подвохом в иных тестовых экзаменах по вузовской философии.
Но перейдем к конкретике и коснемся выделенных в, бесспорно, замечательной статье Н.В.Мотрошиловой понятий Хайдеггера. Понятий значимых, как и те явления, которые стоят за ними. Но насколько значимых? Насколько незаменимых и насколько приближающих нас к осмыслению реальности, как, примеру это произошло с тойнбианскими понятиями «вызов- ответ»?
Опуская многое, само по себе очень интересное, ибо желающие могут сами окунуться в богатый смыслами текст отечественного философа, коснусь для примера лишь одного сплетения двух понятий, намеренно даваемых здесь кириллицей. По Хайдеггеру, «Дас Рисиге, что принадлежит к сущности Махеншафт, [2] - это не налично грандиозное; в этом случае оно остается маленьким, пустым и бессильным. Огромное ( дас Рисенхафтен) состоит в утрате меры…, продолжающей маскировать себя и постоянно подстегивающей (нас) во всем том, что становится «сущим»… Всякое преувеличение (масштабов) становится толчком и мнимым правовым основанием следующего нарушения меры; и оно всякий раз полностью связано с расчетом, но постоянно впряжено во что- то собственно действенное: опасность связанной с решением, но сверху поддерживаемой (процедуры) нарушения меры… - в воспламенении такого нарушения по отношению ко всему, что имеется там и здесь, по всей цепочке…. в неохватности всего этого расчета применительно к расширяемому полю, неподдающемуся расчету, видимости соразмерности праву любого шага того лишенного меры, которое себя расширяет, находчивость, с которой эта лишенно сть меры «воодушевляет» все предполагаемые полагания и побуждения (поступки) и соответствующая навязчивость в опубликовании всякого успеха…, несвязанность внутри видимости строжайшей связи – названная «Аусрихтунг» (организация вокруг чего-либо – Н.М.) – все это суть знаки Махеншафт, распространившегося на безусловное».
Глубокие рассуждения, безусловно, значимые и для анализа текучей реальности. Но вчитаемся внимательно в восторженные комментарии, которые здесь воспроизводятся с максимально возможной полнотой: «На самом деле удивительно, насколько точно Хайдеггер проник своим предвидящим взором, «разглядев» даже детали нашего времени (Здесь и далее разрядка моя - Ю.Б.), бесчисленными примерами из которого лучше всего пояснить смысл одной из центральных для его «Черных тетрадей категорий «дас Рисиге». Смысл понятия не только и не столько в том, что к «огромному», «гигантскому» (стало быть, весьма дорогостоящему) тяготеют все, в сущности, страны на закате Нового Времени и, особенно в нашу эпоху. При этом и бедные, часто нищие страны, напрягают свои силы и ресурсы для организации тех или иных масштабных маб-лозен, то есть утративших меру мероприятий, рекордных по размаху и размеру организуемых действ и построек (и побуждающих к новым «рекордам»…) Вместе с тем. Хайдеггер верно полагает: суть таких фасадов все же в другом, а именно в социально-исторической цепной реакции: одно превышение меры как бы толкает к другому, безмерному, снабжает его неким правом (и верно, что мнимым, но исправно работающим). Да и все другие детали, о которых говорит Хайдеггер, столь точны, как будто они списаны «с натуры», причем не хайдегге ровского времени, когда они только складывались, а для сегодняшнего, когда они стали массовыми…
Например, возникает какой-либо проект, относящийся к культуре и историческому пространству (скажем, это проект музейного городка в центре Москвы). В таких (сегодня повсеместно выполненных или выполняемых) проектах особенно ясной становится вся пагубность «нарушения меры» - притом в разных смыслах и направлениях. Что очередной проект будет «гигантским» или существенно «большим», чем надо, что архитектурно-художественная мера, заданная самой историей, сегодня будет нарушена в пользу «безмерного», заведомо ясно. Но как Хайдеггеру удалось подсмотреть у будущего самые конкретные процедурные детали, уму непостижимо. Все абсолютно верно : проект «впряжен во что-то собственно действенное» - а как же, ведь нужна цепочка чиновной, т.е. принимающей решения… заинтересованности; а она уже налицо; все разработано в деталях, нарушение меры, в самом деле, «воспламеняющим образом» (т.е. воодушевленно) поддерживается всей цепочкой из все большего числа звеньев. Те люди и институции, которые пострадали от подобных проектов, хорошо знают на опыте, из скольких многочисленных, «управляющих звеньев» в каждом случае составляются такие цепочки, остающиеся безличными, анонимными, а значит, безответственными…»
Трезвомыслящему человеку абсолютно понятны пафос нашего философа и то отношение к «нарушению меры», которое, наверное, рождается у каждого, кто не ослеплен деньгами, сыплющимися на тех, кторади этих самых денег готов плевать и на меру, и на здравомыслие. Но серьезное возражение вызывает иное. Что же? - Нехватка историчности.
Боюсь, что восторги по поводу провидения Хайдеггера чрезмерны. Берусь утверждать, что совершенно никакого предвидения в привычном понимании этого слова не было. Точнее было бы сказать: его «предвидение» - в духе тех, кто, сто лкнувшись некогда с кочками и ухабами, знает, что и столкновения с уже иными кочками и ухабами могут привести к аналогичным последствиям. Именно элементы повторяемости, своего рода «типичности» тех или иных ситуаций, направлений в развертывании событий и т.д. и дают основу для того, что мы часто называем социальным предвидением. Потому-то и гениальная платоновская схема смены форм правления работает, когда мы размышляем о Великой французской революции или 1917-м - 1937-м годах в России, а мысль Монтеня о том, что те, кто разжигает пламя социальных пожаров, сами же становятся жертвами этого пламени, действенна и поныне. Так и тут. Все, что так по-своему тонко выразил Хайдеггер, известно уже тысячелетиям. Разве сооружения и деяния времен Хаммурапи, египетские храмы и пирамиды, римские триумфы и битвы гладиаторов, о божествление императоров Рима, терракотовая армия Древнего Китая и т.д., и т.п. не были многократно повторяющимися цепочками «нарушения меры»?
К сожалению, уже целый ряд конференций показывает, что ахиллесова пята наших философов - замыкание в частном: в кругу текстов и сопрягаемой с ними узко понятой современности, и оторванность от мировой истории.
У меня такое ощущение, что современная история философии в определенном отношении еще на стадии преднауки. В огромнейшей мере даже талантливейшие и образованнейшие авторы слишком уж часто напоминают пчел, собирающих мед в клеточки тех или иных сот. При сопоставлении с другими науками можно с каз ать , что такая философия лишь на стадии наблюдения и скрупулезной констатации тех или иных «эмпирических данных». И тут собственно философский цех, пожалуй, отстает от философски мыслящих историков и филологов. Например, от Тойнби, отечественного Конрада. Ведь сверхзадача философии - прослеживание основных направлений и зигзагов человеческой мысли, выявление того общего и глобально значимого, что кроется под покровом специфических понятий. И тот же Гегель ничуть не будет умален, если мы (тут я не претендую на оригинальность) будем смотреть на его диалектику сквозь призму различных культур и тысячелетий, ощущая, что уже в Древнем Китае диалектика была на высочайшем уровне. То же самое, быть может, мы вправе сказать и о Хайдеггере. Через сотни и тысячи лет (если только они есть у человечества) от его томов и гирлянд понятий уцелеют (если уцелеют и останутся частичками духовного бытия людей), прежде всего те, которые сопряжены с пульсирующими, повторяющимися, либо «вечными» проблемами, встающими перед людьми, как, например,уцелели и поныне цепляют за живое древнеегипетская «Беседа разочарованного со своей душой», определенные древнекитайские тексты или написанные тысячу лет назад «Записки у изголовья» придворной японской дамы.
Литература
- Пелевин В. Generation «П» - Москва: Вагриус, 2003.
- Согласно обстоятельному анализу Н.В.Мотрошиловой у Хайдеггера дас рисиге - - многозначный термин, означающий устремленность людей (прежде всего, Нового Времени) ко все болеt масштабному и грандиозному, а Махеншафт(ен) - очень многозначное понятие. означающее сведение всего к удовлетворени ю потребностей и интересов, упрощенной потребности, делячеству. «манипуляции» - мировой суете, связанной с утратой корней в бытии.