Современная отечественная литература стремится сохранить ценности традиционного мировосприятия, способ отношения к миру и с миром. При этом созерцание как исконная культурная традиция казахского этноса представляет и способ освоения природы, и восприятие красоты и бесконечности Вселенной, и осознание движения. Пожалуй, впервые так ярко и широкомасштабно казахская литература заявила о своей самобытности в 1960-90-е годы. Плеяда талантливых имен, таких, как Калихан Искаков, Саин Муратбеков, Сатимжан Санбаев, Дулат Исабеков, Оралхан Бокеев и др., представили в своих произведениях повседневную жизнь обыкновенного человека, прежде всего, как путь его духовных исканий. Стремление постичь законы мироздания и найти адекватные художественные формы для воплощения всей многомерности жизни приводило казахских писателей-шестидесятников к разрушению эстетического стереотипа, сковывавшего литературу. Они предприняли попытку в самой организации художественного произведения, в языковой картине мира отобразить реальную действительность, национальную культуру, обычаи и традиции казахского народа, языковую ментальность.
Несмотря на жесткую цензуру, казахские писатели снова и снова заставляли своих героев задумываться над причинами и последствиями трагических явлений, через которые прошел народ, при этом отказывались от однобокого изображения действительности и прислушивались к голосу своих предков.
В произведениях Санбаева Сатимжана Камзаулы – известного казахского прозаика, драматурга, публициста, переводчика и киноактера – призыв возвратиться к самим себе прозвучал с обнаженной достоверностью и исповедальностью. По мнению исследователя Н. Джуанышбекова, в ранних произведениях писателя нашли отражение «самые глубинные пласты мифологического народного сознания» [1, с. 68]. Инженер по основной своей профессии, С. Санбаев свой биографический опыт работы на Павлодарском тракторном, на Балхашском горно-металлургическом заводах отразил впоследствии в романе-дилогии «Медный колосс», раскрывая в заказной тогда «производственной теме», прежде всего, отношение человека к несметным богатствам древней казахской земли.
Автору, а вместе с ним читателю, удается проникнуть в жизненное пространство казахского народа, не только благодаря фольклорным приемам: он наполняет народными представлениями само поэтическое слово. Не случайно его повесть «Белая аруана» часто относят к жанру лирической поэмы в прозе, нежели к традиционной эпической форме.
С. Санбаев творчески перерабатывает стилистику народного песенного эпоса, а также имеющихся в арсенале литературы лиро-эпических жанров, насыщая повествовательную ткань поэтическими повторами, инверсиями, лирическими монологами. Отказ от жестких жанровых правил повести или рассказа компенсируется напевностью и ритмичностью словесного рисунка. Импровизационный характер толгау позволяет автору воссоздать интонацию раздумий и объяснений происходящим изменениям во вселенной, в жизни, в природе. Неспешная и как бы отстраненная от героя и автора манера повествования придает тексту определенную самодостаточность и объективность. При этом усиливается драматизм судьбы персонажа, остро ощутившего свое одиночество.
Помимо толгау фольклорную основу художественного текста повести «Белая аруана» составляет органичное присутствие элементов жанра предания (в основе сюжета – верность животных родному краю), пословиц как единиц национальнокультурного компонента («Без скотины двор пуст, без детей дом пуст»); описания народных примет («А молока будет давать много… Видишь, как змеится хвост? Настоящий шалкуйрук»; «С третьего побега шалкуйрыка не вернешь»; «Старику поначалу льстили восхищенные взгляды, но потом он спохватился, накинул на верблюжонка рваную, грязную попону, чтобы уберечь от дурного глаза»). Неслучайна в общей художественной концепции и символика священных чисел: «На седьмой день он исчез» [2, с. 43].
Сюжетно-композиционный рисунок повести строится на фольклорном приеме параллелизма – неоднократно фокусируемая автором схожесть судеб старика Мырзагали и его любимой верблюдицы подчеркивает близость человека к своим природным корням: «Часами смотрел Мырзагали, как тихо идет аруана за своим двугорбым верблюжонком, высоко поднимая стройные ноги и ставя их осторожно, словно ощупывая землю. Жизнь давно научила ее этой походке. Ходила она плавно, несмотря на слепоту, и издали казалось, что за маленьким верблюжонком плывет белое невесомое облако» [2, с. 290].
Параллельность судеб Мырзагали и его белой аруаны соотносится в повести с параллельными и, одновременно, постоянно переходящими одна в другую, стилевыми линиями творчества Сатимжана Санбаева: условно-романтической и реалистически бытовой. Не богатая приключениями и однообразно скучная жизнь Мырзагали с появлением аруаны наполняется светом и смыслом. Именно этот пронзительно драматичный тон задает с самого начала метафора заглавия – «Белая аруана». Еще не понимая лексического значения, русский читатель улавливает особое поэтическое наполнение образа, выведенного в названии. При этом метафорический строй художественной ткани одинаково органичен и в описании бытовых деталей («пот белой накипью соли оседал на груди и животе аруаны»), и в поэтических пейзажных миниатюрах («Это был ветер страны причудливых, поющих белых гор, которую она помнила»).
Не часто встречающиеся сравнения близки к насыщенной метафорической образности благодаря своей индивидуализированности: «Над степью, словно наводнение, плыл суховей…»; «….глубокий узкий овраг, словно трещина….». Олицетворения, почти незаметные, передают плавные переходы в описании жизни человека и жизни природы, погружая читателя в атмосферу степи: «солнце медленно катилось»;
«в синем тумане тонули степные дали»;
«выскочил не большой сноп желтой пыли». Повторы, часто сопровождаемые инверсией и начинающиеся с эпического предлога «и», напоминают лирическое повествование сказителя, создавая в повести настроение необратимости бытия, всевластия его вечных законов:
«…. Мырзагали видел, что аруана очень переменилась …
И старик, хорошо знающий повадки белой верблюдицы, с тревогой смотрит на нее, пытаясь отгадать ее намерения…
И пришел этот час….» [2, с. 290].
Впечатление быстро совершающих необратимых действий и передача динамичности не столько внешнего, сколько внутреннего мира персонажей создается с помощью авторского приема нагнетания глаголов: «Верблюжонок обежал ее и попытался снова завернуть назад, но мать легким толчком отбросила его в сторону»;
«схватила, приподняла, отшвырнула, заголосил….»
Ритмический орнамент повести лишен многословия и красноречивых выражений и призван передать свежесть восприятия мира, соединенную с мудрым взглядом художника. Сквозные образысимволы (например, дорога как символ судьбы связывает бытие многих народов) проходят рефреном через многие рассказы. Мастерство писателя в умении в пределах одной-двух фраз выразить и уместить в целое живописное полотно всю суть, не лишая читателей права на домысливание.
Лиро-эпическая природа повести «Белая аруана» проявляется в наполненности поэтического слова множеством одновременно возникающих значений и ассоциаций. Создание звуковых и зрительных образов привносит в событийную канву повествования лирическую составляющую:
«В полдень с юга ударил горячий тугой ветер…. Вздрогнула аруана, будто ее ударили камчой, застыла на гребне холма, двигая губами… У моря у Меловых гор рождается такой ветер. Горы наполняются странными тихими звуками и как бы устремляются ввысь, выпрямляясь, вытягиваясь, и становятся непреступные… А звуки, словно разноцветные ручьи, делаются все сильнее, все необычнее, и эхо множит их. Тесно становится такой музыке меж светящихся скал…. Она течет, разливаясь по безбрежному простору, заставляя разноголосо петь желтые пески, вбирая в себя все запахи степи, накаляясь на такырах» [2, с.291].
В создании картины степи Санбаеву удается избежать стереотипа, свойственного большинству предшественников: либо бескрайние просторы родной степи, либо очень маленький, локальный мир литературного героя. Наполняя художественную ткань произведения живыми звуками и красками степи: «чист и недвижен воздух»;
«матово серебрились травы»; «звуки, словно разноцветные ручьи»; «заставляли разноголосо петь желтые пески», писатель приближает, делает пространство степи узнаваемым, родным и понятным. В то же время внутренний мир пространства человеческой души вдруг открывается своей необозримой разомкнутостью. Пронзительность авторской интонации сказывается в утверждении одновременности человеческого горя и счастья, тоски и вечного запредельного стремления к чему-то высокому и светлому, как «белое невесомое облако», как «ветер страны причудливых, поющих белых гор».
Художественное время повести охватывает двухлетний промежуток в жизни главного героя. Автор воспроизводит полный природный цикл, скрупулезно фиксирует хронометраж своего повествования: приход каждого времени года, иногда с указанием месяца: «Всю осень верблюжонок пасся с двугорбой» [2, с. 44]; «Пришла зима, и верблюжонок уже больше не привязывался к двугорбой» [2, с. 46]; «Малоснежная зима – как всегда, незаметно – перешла в весну» [2, с. 45]; «За лето в Шенгельды верблюдица набралась сил» [2, с. 43]; «Зимы Мырзагали ждал с тревогой» [2, с. 44]; «В середине апреля прошел сильный дождь, и степь зазеленела, засверкала цветами» [2, с. 43]; «В конце мая пожелтели, выгорели травы, и верблюдицы потянулись на дальние пастбища» [2, с. 44].
Циклический характер времени проецируется на повторяемость не только человеческих поступков, линии поведения, ситуаций, заведенного ритуала жизни во времени и пространстве. Воспроизведение каждой фазы жизни человека и животного подается С. Санбаевым с архетипической позиции как обновление и возрождение жизни, поскольку автор видит в этом не просто вечную сущность, но и типическое обобщение. Так лиро-эпическая природа повести обогащается философским смыслом, соотносимым с всеохватностью лирического переживания и с масштабностью народного эпоса.
Художественное пространство воспринимается автором в неразрывной близости человека к природе и, в то же время, подчеркивает отстраненность внутреннего мира человека от внешнего, ощущение своеобразной внутренней свободы, характерное для мировосприятия степняков. Одиночество индивида в кочевой культуре порождено и обусловлено самой природой, условиями жизни, это одиночество человека перед бесконечностью, бескрайностью мира. Определенная как бы заведомая затерянность в природе компенсировалось у кочевников крепкими родственными связями, семьей, коллективностью, обычаями идущего из глубины веков и передающегося из поколения в поколение гостеприимства [3, с. 43].
Заявленный, таким образом, в одной из ранних произведений, повести «Белая арауана», хронотоп нашел свое органичное воплощение в одном из характерных индивидуальных приемов Сатимжана Санбаева. Соотнесенность начала и финала как бы спрессовывает реальное время и пространство события повести в масштабы романного жанра. Бегущий по степи верблюжонок в начале повести: «На седьмой день верблюжонок исчез…» [2, с. 277]. И в финале: «Впереди, раскачиваясь, на длинных прямых ногах и спотыкаясь, шел верблюжонок» [2, с. 294]. Смысловое и почти текстуальное совпадение первой и последних фраз призвано подчеркнуть неизменность общечеловеческих ценностей, эстетическую и этическую проблему верности всего живого родной земле, вскормившей его.
Основу лирического повести Санбаева составляет особая камерность и одновременная открытость лирического переживания, авторских раздумий и эмоций. Автор передает события повседневной жизни своего героя и как одну из легенд, удаляя во времени, и как один день своей личной жизни, приближая и, по сути, растворяя время в себе: «Время сохранило нам легенды. И светлые, и грустные, и печальные... И когда я слушаю их, то воспринимаю эти тысячелетия как дни своей долгойдолгой жизни. А прожить мне еще не одно тысячелетие – вечность» [4]. Эти слова, завершающие одну из первых повестей казахского писателя Сатимжана Санбаева, дают ключ к пониманию индивидуальной стилевой манеры автора.
Ослабленная событийная линия повести и явленная лирическая интонация позволяют автору выйти на прямой диалог с читателем. Осмысление истории с точки зрения сегодняшних представлений о ценностях человеческой жизни вовлекает читателя не в созерцание исторического сюжета, а в его активное сопереживание. Повествователь четко расставляет смысловые акценты, подключая к ним ключевые образы народного мышления, и читатель, сам того не замечая, устремлен в тот зов природы, который слышит белая аруана.
Гармония планов повествователя, рассказчика и героя создает многомерную художественную реальность, читательскую оценку которой направляет автор. Взаимодействие голоса повествователя и героя; включенность читателя в происходящее – все это характерно для стиля повести.
Предельная достоверность изображения – в использовании автором топонимов, которые служат не только географическими, но и эмоциональными ориентирами, возвращая писателя к дорогим воспоминаниям о родной земле. Высокая поэтическая удаленность исторического прошлого не должна нас отрывать от сложной, реально существующей действительности, которую писатель стремится уловить чутким художественным словом. Автор сочувствует своему герою, все время находится рядом, но в исторических притчах и легендах своего края ищет не предмет восхищения, не загадочные формулы иносказаний. За пределы событийного уровня художника выводит четко сформулированное в повести «Когда жаждут мифа» (1972 г.) эстетическое кредо: «...мне хочется знать духовную сторону жизни степняков» [4, с. 55].
Еще одно важное признание делает С. Санбаев в оценке собственной книги «Медный колос»: «… она похожа на семена степных трав. Иногда кажется, что их, этих трав, уже нет, но вдруг выпадают дожди, и они появляются. Семена лежали в земле, ждали благоприятных условий и вот взошли. В степи я был частым свидетелем этого. Видать, у нас там есть некий земной разум. Да и в генах наших тоже. Казалось бы, вот – конфискация, страшный голод, поредевшие в индустриальной поступи людские ряды. Ставятся непосильные задачи, народ неграмотен, истощен. И будто нет уже духа, духа человеческого, а вот на тебе – все осиливается. Как, за счет чего? Откуда силы, откуда ресурсы? Да вот же они. Они просто пока дремали» [4, с.46].
Творческая индивидуальность Санбаева-художника нашла отражение и в его переводческой деятельности, благодаря которой достоянием русскоязычного читателя стали «Слова назидания» Абая (Санбаевым осуществлен первый полный перевод на русский язык), тексты знаменитых казахских эпосов «Алпамыс», «Кобланды», «Кыз Жибек», «Козы-Корпеш и БаянСулу», рассказы и повести Мухтара Ауэзова, Сапаргали Бегалина, Абу Сарсенбаева, Калихана Искакова, Тулена Абдикова. Духовные поиски санбаевских героев – суть авторских исканий не только в границах художественного текста. Его актерский опыт имеет ту же природу: роли комиссара Алиби Джангильдина (в фильме «Дорога в 1000 верст»), ученого Алтая Курманова («Необычный день»), Чокана Валиханова и султана Тезек-Торе («Легендарный Чокан»), хана Аблая («Батыр Баян») позволяют С.Санбаеву окунуться в эпоху своих предков, постичь их характеры и обновленным посмотреть на современный мир.
Художественная мысль Сатимжана Санбаева сумела вобрать в себя национальный дух и психологию своего народа и проявилась в выработанной индивидуальной стилевой манере, включающей символизм и предметность, метафоричность и яркую изобразительность деталей и бытовых реалий; сочетание актуальных, злободневных проблем и высокой духовности. Казахстанский прозаик соединил в своем творчестве элементы традиционного культурного наследия и несомненное новаторство.
Санбаевская повесть «Белая аруана», благодаря своей многослойности, не укладывается в каноны традиционной эпической формы, ученые часто квалифицируют произведение как рассказ-притчу, рассказминиатюру, рассказ-сценку, философский рассказ, рассказ-очерк, рассказ-видение. Оригинальный жанровый синтез, определенный функциональный синкретизм в пределах формы короткого рассказа рождается в результате органичного соединения лирической интонации и драматически напряженной эпики.
Поэзия, проза и живопись присутствуют в прозе как единое органическое целое, наполняя слово духовностью и визуальностью. Высокая художественная сила изображения, слияние эпического и лирического, символическое содержание художественных картин, глубокое постижение психологии человека – все это определяет эстетику стиля С. Санбаева.
М. Ауэзов точно определил эстетический феномен писателя-соплеменника: он сравнил появление его имени и творчества, «вхождение» в историю отечественной литературы с манерой казахской песни, которой свойствен высокий зачин, и она сразу высоко поднимается к небу [5].
ЛИТЕРАТУРА
- Джуанышбеков Н. / Н. Джуанышбеков. – Простор. – 2009. – №9.
- Санбаев С. Белая аруана / С. Санбаев. – Алматы, 1989.
- Нурланова К.Ш. Эстетика художественной культуры казахского народа / К.Ш. Нурланова. Алма-Ата, 1987.
- Санбаев С. Дорога только одна / С. Санбаев. – М.: Молодая гвардия, 1974. – С. 313-344
- Ауэзов М.О. Мысли разных лет / М.О. Ауэзов. – Алма-Ата, 1961.