Художественный билингвизм можно представить как диалог культур в особой форме. М.М. Бахтин, говоря о взаимодействии своей и чужой культур, обосновывал ценности общения и единения. Он подчеркивал мысль о взаимном обогащении культур при сохранении ими своеобразия: культуры не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и открытую целостность, но они взаимно обогащаются [1]. Применительно к художественному билингвизму мы наблюдаем взаимодействие двух культур, не связанное с подавлением одного языка другим. Автор-билингв, обращаясь к русскому языку как к форме создания художественного произведения, в образной форме представляет динамическую оппозицию свое – чужое, демонстрируя возможность приятия чужогои трансформации его в свое.
В билингвистическом художественном тексте русский язык опирается на казахскую культуру, а казахская культура как система материальных и духовных ценностей народа воплощается в русскоязычном тексте. Текст как знаковая система ориентирован как на билингвов, так и на монолингвов и требует от инокультурного читателя погружения в другую культуру. Билингвистический текст отражает взаимодействие культур. Определенным кругом читателей подобный текст будет воспринят как содержащий элементы незнакомой культуры. Можно согласиться с утверждением о том, что все, что в «инокультурном тексте реципиент заметил, но не понимает, что кажется ему странным и требующим интерпретации, служит сигналом присутствия в тексте национально специфических элементов культуры» [2].
В языковом сознании фоновые знания закреплены с помощью различных единиц: слов, устойчивых словосочетаний, прецедентных высказываний. Н.В. Зайченко [3] предлагает назвать совокупность «таких страноведчески значимых единиц фоново-семантическим блоком (ФСБ)]. Известна значительная роль пословиц как единиц, наделенных национально-культурным компонентом семантики и участвующих в создании культурно-фонового потенциала художественного текста. Несомненна культурологическая значимость пословиц как прецедентных единиц, наделенных национально-культурным компонентом семантики и способствующих созданию национального колорита билингвистического художественного текста. Использование пословичного фонда создает эффект узнавания в случае, если есть сходные пословицы в обоих языках; создается эффект удивления или эвристический эффект, когда происходит встреча с незнакомым, иным. Для писателябилингва пословичный фонд – средство трансляции народного менталитета, он старается подобрать такие пословицы, которые могут иметь общий когнитивный фундамент, позволят читателю найти точки культурного соприкосновения и в то же время удивить, открыть новый взгляд на мир. Проиллюстрируем данный тезис некоторыми примерами. В казахском и русском языках есть пословицы, имеющие общую когнитивную базу, формирующую сходное восприятие стоящего за пословицей смысла. В казахском языке бытуют пословицы: Дерево крепко корнями, человек – друзьями; Друга хвалить, что себя похвалить. Близкий смысл передается и в русских пословицах: С кем хлебсоль водишь, на того и походишь; Не узнавай друга в три дня, узнавай в три года. Пословицы казахского народа Имя мастера его творения выдают; Умелая дорога – счастью дорога характеризуют отношение народа к мастеру и его труду. Отношение к ремеслу человека, его труду наблюдается в русской пословице Без труда нет плода и др.
Уклад жизни, особенности культуры, быта определяют наличие специфических пословиц, отражающих мировосприятие определенного этноса. В пословице Арба кривая портит колею, мулла плохой – всю братию свою выражено отношение народа к представителю религиозного культа, обязанного соблюдать религиозные обряды. В пословице Чем конь, которого обрел, унизившись до кражи, не лучше ли хромой осел, что ты трудами нажил актуализируется национально-специфический смысл, связанный с отношением казахов к воровству, в частности, угону лошадей. Пословица В родной долине лучше прахом быть, чем на чужбине падишахом быть выражает отношение человека к родной земле, к отечеству. Отличаясь стабильностью лексического состава, структуры и семантики, пословицы, как и фразеологические единицы, не создаются в речи, а извлекаются в готовом виде. При восприятии билингвистического художественного текста инокультурным читателем автоматизм восприятия пословиц и фразеологизмов другого языка нарушается. Эффект новизны соединяется с приятием или неприятием концептуального смысла, отражающего другой образ предмета, явления мира, фрагмента мира. В диалоге сознаний образуется база для формирования кооперации (другое сходно с нашим) или же конфликта (другое, иное противоречит нашему). Таким образом, культурно-фоновые знания вовлекаются в межкультурный диалог и регулируют меру его толерантности.
Главным средством передачи фоновой информации является слово как лингвоспецифическая единица национальной лексики. Слово, функционируя внутри определенной этнокультурной общности людей, может быть вовсе непереводимым на другие языки или не иметь адекватного перевода. Такие безэквивалентные слова и значения можно определить как собственно фоновые. Речь идет по сути дела о культурном фоне, закрепленном за тем или иным словом. По мнению исследователей [4], русскую культуру можно понять через ключевые слова русского языка.
Можно классифицировать национально специфические лексические единицы, передающие фоновую информацию, которая отражает мировосприятие казахского народа. Уточним понятие «национальная лексика». Термин «национальная лексика» по сути своей этнолингвистичен [5]. Это термин исследователя билингвизма, рассуждающего с позиции одного из двух (в нашем случае – русского) языков. Но в билингвистическом тексте может быть использована и лексика иноязычная, анализу которой посвящены многочисленные труды.
Для казахского русскоязычного писателя, отображающего жизнь и быт своего народа, использование национальной лексики связано с обозначением культурно-специфических реалий. При этом сложность «художественного текста состоит в том, что помимо реального читателя – современника или потомка той или иной социальной, национальной и т.п. среды – в структуру художественного текста входит еще образ читателя (внутренний читатель). Он, как и образ автора, является порождением реального автора» [6]. По отношению к билингвистическому тексту следует разграничить по крайней мере три позиции читателя: русского читателя-монолингва, казахского читателя-монолингва и читателя-билингва. Для русского читателя-монолингва национальная лексика (казахизмы) функционирует как лингвоспецифическая (в абсолютном или относительном вариантах). При чтении билингвистического текста возникает оппозиция свой – чужой. Читатель-монолингв чувствует чужое, когда погружается в инокультурную фоновую среду. Снять напряжение, нейтрализовать или обострить культурный конфликт – конкретно ситуативная задача писателя-билингва, стремящегося установить диалог культур.
Учитывая теорию фоновых значений и национальной специфики семантики, можно представить формы проявления фоновой информации в лексике билингвистического текста. Если лексику текста спроецировать на особо значимые участки картины мира: («Человек и его мир», «Природа»), можно с уверенностью сказать, что в речевой структуре русскоязычного билингвистического текста имеются единицы, передающие национально значимую фоновую информацию. Представленный иллюстративный ниже материал носит демонстрационный характер. Извлекается данный материал из произведений писателей-билингвов А. Алимжанова и С. Санбаева.
Фоновая информация основана на национальных пресуппозициях, оживающих в образной канве текста. При этом средством передачи картинной национально маркированной образности может выступать собственно русское слово степь. Так, А. Алимжанов и С. Санбаев активно употребляют слово степь, которое приобретает целый ряд семантических приращений, способствующих созданию национального по содержанию образа. Специфика проявляется прежде всего в выборе оснований для контактных метафор, находящихся в ближайшем контекстном окружении слова. Слово степь включается в высказывания, включающие казахизмы: Мудрый визирь вновь склонился к хану: Если в степи появится новый Тентектере, то вашей мудростью можно направить его силу против Жангир-хана (Алимжанов. Стрела Махамбета: 403). В данном контексте создается метафорический образ родины, родной земли, которой грозит опасность. А два беркута, хозяева степей Жидели, проснувшись рано, не увидели аула, опустевшие дома стояли, как мазары. И слышался лишь далекий, тревожный, многоголосый человеческий плач, переходивший в печальный гул, подобный песне каменного леса (Алимжанов. Стрела Махамбета: 526). Беркуты олицетворяют хозяев степей, наблюдающих за жизнью людей аула. Образная параллель беркуты – хозяева, используемая в данном контексте, позволяет создать образ опустошения и вымирания: опустевший аул кажется могилой, местом захоронения – мазаром. Акустический образ человеческого плача усиливает впечатление мертвой степной пустоты. Культурнофоновая информация, на основе которой возникает ассоциативный образ казахской земли, наслаивается на слово степь. Тропы, входящие в контекстное окружение данного слова, охватывают участки картины мира «Человек и его мир», «Природа». В отдельных случаях фоновая информация имеет сценарный характер. Например, с именем Тентека-тере, который должен появиться в степи (т.е. в Казахии), связано изменение жизни в степи.
Степь как открытое пространство немыслима без своего важнейшего спутника – дороги. Ведь все дороги Казахии ведут в степь. В текстах А. Алимжанова и С. Санбаева можно выделить ряд семантических перекличек, образующих определенные эмпирические смыслы. Слово дорога явится связующим звеном в образовании семантической переклички степь – дорогатропа: Дорога вела к старым горам, за которыми простираются Иргизские степи, а там не пройдет и дня, как они найдут – в этом они были уверены – прямую тропу в стан батыра Тайлака (Алимжанов. Гонец 294); А улицы уходят в степь. Там незнакомый мир: холмы, дорога, кони и еще многое, что они знали по рассказам отца (Санбаев. Времена года нашей жизни: 250). В данных контекстах наблюдается сращение общенациональных и казахских семантических перекличек. Следующую ступень образует сочетание смыслов «степь – дорога – караван»: От одного каравана беженцев к другому шла молва о батырах, где-то в степях Сарыарки собиравших ополчение (Алимжанов. Гонец: 198); Черная слава завтра же обойдет степи от края до края. Уйдет с караванами в чужие края, по-другому заговорят о беркутчи Асане с Меловых гор (Санбаев. Коп-ажал: 175). Ряд устойчивых смыслов степь – дорога – караван, без сомнения, характеризует определенный уклад жизни, отражает специфику быта кочевого народа. Образное видение степи, сближаясь с русским, не утрачивает национальной самобытности. Общая ценностная установка, присутствующая при восприятии степи, служит мостиком между двумя взглядами на один ценностный объект. Актуализация казахских культурных коннотаций позволяет читателю взглянуть на степь другими глазами. Так действует механизм толерантности.
Писатель во всех случаях предполагает у читательской аудитории способность воспринимать не только свою, но и инокультурную информацию, объективно заложенную в созданном им литературном произведении. В билингвистическом тексте напряжение возникает на участках воспроизведения особенностей другой культуры. Снять напряжение писательбилингв пытается с помощью приемов направленной интерпретации культурно значимой информации, выступающей как значимая категория в ряду других категорий текста.
- Бахтин М.М.Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
- Текст как явление культуры. Новосибирск, 1989.
- Зайченко Н.В.Художественная литература и формирование лингвострановедческой компетенции // Проблемы изучения художественной литературы в контексте советской культуры: Межд.науч-метод. конф. Тезисы докладов. Л., 1989. – С. 81 -83.
- Зализняк А, Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005.
- Герд А.С. Введение в этнолингвистику: курс лекций и хрестоматия. Спб., 2001.
- Джанджакова Е.В. Стилистика художественного прозаического текста (структурно-семантический аспект). М., 1990.