Цикл Б. Кенжеева «Послания. Монреаль 1889» состоит из 12 стихотворений. Они обращены к 12 реальным людям и обладают общностью построения. В каждом послании имеются факты биографии адресатов, из которых можно узнать о том, где и как они живут, чем занимаются. Это люди, близкие Кенжееву по духу, взглядам, поэтому он искренен и ведет с ними откровенный разговор на самые разные темы. Послания имеют широкий интонационный диапазон: от легкой иронии до глубокого лиризма, в них наблюдаются элементы повествовательности и философских размышлений. Послания дают поэту возможность эстетического осмысления таких важных для него понятий, как поэзия и судьба, дружба и творчество, история и родина, человек и мир.
В цикле Кенжеева «Послания. Монреаль 1889» [1] структурно-семантической доминантной является прием адресатности. Обращение к получателю письма проходит через все стихотворные тексты. Б. Кенжеевпризнается, что «это действительно послания реальным людям» [2]. В основном все они бывшие соотечественники
Кенжеева, известные как поэты и писатели (8 адресатов), друзья (3 человека) и бывшая возлюбленная. Тема творчества и литературы, являясь сквозной, играет важную посредническую роль в отношениях между адресатом и адресантом. Попытаемся более подробно рассмотреть, кто эти люди, с которыми поэт желает поделиться своими мыслями, и как работает механизм поэтического обращения в «Посланиях. Монреаль 1889» Кенжеева. В общей сложности по всему тексту цикла насчитывается более 100 разнообразных обращений, что способствует созданию живого общения между хорошо знакомыми людьми.
Доминантной формой обращения является онимическая. В 10 стихотворениях при обращении к адресатам названы их фамилии: Радашкевич (I), Милославский (IV); имена: Марк (V), Яков (VIII), Рональд (Х), Тимур (ХI), Александр (ХII) или и то, и другое: Михаил Моргулис (III), Дмитрий Александрович Пригов (VII). Личность адресата может быть зашифрована в имени его художественного героя: в послании IХ идентификация Саши Соколова осуществляется через имя Палисандра. Только в посланиях II и VI, обращенных к женщинам, соблюдается инкогнито: «подружка» и «друг сердечный». Дешифровать адресатов этих посланий возможно благодаря указанному интервью с Кенжеевым [2].
Во всех 12 посланиях адресат находится в поле зрения адресанта, о чем свидетельствуют обращения в форме личных местоимений («Ты не поклонник прозы, ты / навеки привязан к странной музыке верлибра», «Ты мало изменилась», «Ты, знаю, убежден…», «Ты послужишь верой / и правдою любимой королеве» и др.), обращения с использованием притяжательного местоимения «мой» («товарищ мой», «любезный мой Моргулис», «мой добрый Яков» и др.). Последняя форма обращений часто передается с помощью традиционной формулы «мой + существительное»: «мой друг-прозаик», «моя голубушка», «мой профессор», «друг мой» и др. Нередко в формировании фигуры обращения участвуют глаголы повелительного наклонения: «прощай», «передай», «учти», глаголы во 2-м лице: «поверишь», «знаешь», «прости», «не сердись». Встречаются и вопросительные конструкции: «ты видела занятнейший отрывок / в январском «Русском вестнике» за прошлый / год?», «Ночами / является ли в хижину твою / слепая тень Гомера?».
Количество различных форм обращений в пределах одного послания колеблется от минимальной частотности (4 обращения в ХII) до максимальной (15 в I). Обращение построено таким образом, что нередко способно давать исчерпывающую характеристику адресата. В I послании, посвященном поэту А. Радашкевичу, в обращении указано место его проживания («ты, парижский обитатель») и говорится об отношениях с императорским домом Романовых («мой монархист»). Пишущий письмо показывает осведомленность о фактах жизни и биографии своего собеседника: о юности Радашкевича, прошедшей в городе на Неве, его поэзии и его эстетическом статусе в сознании литературной общественности: «Скажу без ложной лести – / ты, человек другой эпохи, знаешь / толк в красоте».
В IV послании героем-адресатом является Милославский: «Мой добрый Милославский, с Рождеством / тебя Христовым». В стихотворении обращение-характеристика и жизненная фактография, тесно переплетаясь, создают единое информационное поле. Оно позволяет узнать, что Милославский – писатель:
…Но, признаться,
скучаю по твоим рассказам, по пространным, страстным письмам. Где новеллы,
где твой роман заветный? Неужели тебя, мой друг-прозаик, так смутили реформы на Руси?
Контекст стихотворения позволяет вычислить не только героев и темы произведений Милославского, но и то, где он жил раньше («я и тогда, чуть обернусь, увижу / твой страшный Харьков – мытарей, блудниц, / разбойников…»), и где он живет в настоящее время («встречаю / твои статьи о храмах, о легендах / Святой земли
– а это значит, ты / благополучен – не убит арабом, / не выслан из державы иудейской / верховным раввинатом»).
Кенжеев предлагает разные вариации сочетания обращений и текстовых характеристик адресата. Например, в V обращения достаточно стереотипные: «Любезный Марк», «Марк», «милый», «Мой славный друг». А вот текстовые характеристики адресата, разбросанные по всему стихотворению, отличаются информационной насыщенностью. Они позволяют составить представление о судьбе и личности Марка Райхлина. Так же, как и адресант, он входит в лагерь «либеральных, / ленивых жизнелюбцев». «Из сонного Торонто», где Марк по воле судьбы работал привратником, «ветер странствий / погнал» его на запад. Адресанта и адресата объединяет память об общей отчизне:
«Давно ли в Петербурге, белой ночью, / стояли мы над царственной Невою». Из контекста стихотворения становится понятным, что Райхлин – эмигрант из России, где, занимаясь продажей акций, когда-то «ворочал миллионами».
Он, по мнению пишущего, «не так-то прост», талантлив, «молод и несгибаем». Изображение частностей его семейной жизни (потомство, у которого режутся зубки, и отпрыск, который «растет / молочным братом юного виконта») еще больше подчеркивают частный характер послания. В нем все сосредоточено на личности адресата, для которого пишущий проводит своеобразный психологический тренинг.
Если обращения можно отнести к категории структурно-синтаксических курсивов всех стихотворений цикла, то обязательные сведения об адресатах составляют его смысловой курсив. Уникальность цикла Кенжеева заключается в том, что нередко в них расширены границы поэтического письма за счет активного введения фактографического материала из жизни адресатов, ярким доказательством чему служит V послание – самое частное из всех двенадцати. Показывая свою осведомленность, автор разрушает границы возможного отчуждения, проявляет заинтересованность в судьбе адресата и уважение к нему.
Принцип соотнесенности обращения и текстовой характеристики адресата, их количественный и качественный объем зависят от сюжетной доминанты послания. Такими доминантами могут быть личность адресата, сам адресант, рассуждение о политике, творчестве, жизни, сравнение жизненных укладов, изображение некоего события и т.д. Чаще всего письменное обращение к собеседнику у Кенжеева становится отправной точкой для развития доминантного сюжета. Во II, обращаясь к литературному критику Л. Панн («Привет тебе из северного града, / манхэттенская жительница!»), Кенжеев, сравнивая образ жизни канадских жителей и американских, полон иронии в адрес своей эпистолярной собеседницы. Этой иронией он прикрывает искренние чувства доброты и духовного родства со своим адресатом.
В III послании информация об адресате минимальная. Встречаются 5 стандартных форм обращения, типа «Почтеннейший Моргулис», «друг Михаил», и незначительные оценочные характеристики адресата, имеющие больше эмоциональный оттенок и находящиеся в соответствии с его статусом, связанным с религиозной деятельностью: «ты меня еще не проклял», «Ну, не сердись.Ты, знаю, убежден», «Ну, будь спокоен, милый». Этот минимализм позволяет высвободить текстовое пространство для сюжетной доминанты. Ею стало «событие» (рассказ адресанта о потери им рукописи в канадском омнибусе), имевшее счастливый конец: потерянная рукопись через две недели была возвращена хозяину.
VI имеет 4 стереотипных обращения, среди которых «моя голубушка», «милая» и т.д. Минимальные сведения о жизни адресата с включенными в них обращениями, состоящими из стандартного набора понятий, звучат откровенно иронично: «Прелестница моя, каков портрет, / какое платье! Прямо, как живая», «Супруг / законный, неизменный? Или дочка?». Хотя автор и пытается скрыть свои чувства за иронией, это ему удается плохо, т.к. сразу же, без перерыва, происходит смена эмоциональных регистров: «Ты мало изменилась, друг сердечный, / неугомонный, милый, жаркий взгляд / все так же неприкаян». В текстовой характеристике «зима, / та самая, которой так тебе / недостает во Фландрии» соединилось все: тоска по родине, прошлому и грусть о былой любви. В этом послании обращение к адресату становится отправной точкой в развитии развернутой сюжетной доминанты «творчество», возникающей в результате сцепления трех картинок: чтение автором стихов в эмигрантском клубе, изображение моста через «властную реку», где разыгрываются драмы человеческих судеб, и пересказ романа Достоевского «Идиот».
Сюжетной доминантой VII послания является личность Пригова, поэтому обращения имеют ярко выраженный индивидуальный характер («Приветствую тебя, неповторимый / Димитрий Александрович», «Пригов», «российский гений»). Стихотворение представляет собой панегирик классику русского концептуализма, в создании текста участвует целый арсенал художественных приемов. Высокий образный ряд придает посланию торжественное звучание («символ высшего блаженства», «не возгордись, не подвергай забвенью / своей прискорбной участи», «послом достойным / отечества», «ослепительным восходом / твоей звезды», «волнуйся же в предвосхищенье», «прими благословенье», «Всохди же, не колеблясь, на Олимп»). Изобилие синтаксически клишированных словосочетаний «прилагательное + существительное» также придает посланию особую интонацию: «пленительные строки», «на красочных полотнах», «великому призванью», «в измученной душе», «вдохновенной кисти» и т.д. Имеется группа аналогичных по синтаксической структуре, но антонимических по содержанию словосочетаний: «изнеженному зрителю», «при старом / режиме», «злые модернисты», «в развратном Новом Свете», с помощью которых еще сильнее подчеркивается значительность творческой личности Пригова.
Слова, обозначающие творчество и признание, рассыпаны по всему тексту послания:
«бенефис», «слава», «холсты», «сонеты», «бестрепетное перо», «гармонические созвучия», «факел поэзии», «творчество», «муза», «венок лавровый». «Российский гений», «заслужив всемирный сей триумф / трудом, талантом, самоотреченьем», удостаивается и титула «российского Монтеня». В послании Кенжеев идет по пути расширения онимическиих рядов, называя рядом с Приговым имена Державина и Рокотова, Лукреция и Тасса, Гоголя. О значимости личности адресата и всемирном его признании свидетельствует и широкая география: НьюЙорк, «от Караганды до Сан-Франциско», Канада, Новый Свет, Италия, где знают и почитают Пригова. Благодаря фигуре метонимического замещения («родина» и «Олимп») подразумеваются прямо не названные Россия и Греция.
Из послания VIII выясняется, что его адресат – химик по имени Яков: «мой Яков», «мой добрый Яков», «мой мудрый химик», «добрый мой профессор». Сюжетной доминантой становится стилизованный в поэтических традициях конца XIX века разговор об особенностях жизни в конце ХХ века в России и Канаде. Если Россия только проснулась от тирании, то бедная Канада поражена «жестокой болезнью», новой чумой, которая напоминает о Страшном суде. И надежда на избавление от нее возложена автором письма на адресата:
… А ты,
мой мудрый химик, преданный до страсти естествоиспытательству, ночами беззвездными у вытяжного шкафа мешаешь белый фосфор с мышьяком,
с толченой костью, с серным ангидридом и ставишь перегонный куб голландский на масляную баню, наблюдая
за чередой чудесных превращений, сулящих избавление от заморской чумы...
Как заклинание звучит в тексте восьмикратное обращение к Якову-избавителю. А изображение таинства химических опытов похоже на звучание завораживающей музыки: в этом заключается дань Кенжеева своему профессиональному прошлому, так как он, выпускник химического факультета МГУ, о химии знает не понаслышке.
Прием игры является определяющим в послании IХ, обращенном к собрату по перу – Саше Соколову. Имя Палисандр, по которому пишущий обращается к адресату, служит разгадкой его личности, т.к. Палисандр Дальберг – герой, автор воспоминаний в романе Соколова «Палисандрия».
В судьбе Палисандра-Соколова важны топонимические знаки. Это картина благословенной Греции, с её приметами быта (сыр овечий, пастушеская лепёшка, двуручная амфора) и древней истории и культуры (слепая тень Гомера, храм Артемиды, юная Европа). «Счастливая Эллада» – топос, олицетворяющий благополучную жизнь адресата. Но так было не всегда. Поэт прослеживает путь скитаний своего эпистолярного собеседника: «уже пятнадцать лет, / как из славянских сумрачных пределов / вернулся ты в Канаду, на свою / заснеженную родину». (Писатель Саша Соколов, действительно, родился в Оттаве, в семье советского дипломата). Затем была негостеприимная Америка, откуда «пароход ревущий» увлек его в «желанную Элладу». Но так же, как и для героя его романа, ключевым топонимом в судьбе Соколова является Россия.
Риторические вопросы и восклицания переполняют следующий эмоциональный пассаж, призывающий адресата вернуться на родину. Понятие «Отчизна» двоится в сознании читателя: с одной стороны, для русского писателя это, безусловно, Россия. С другой – биографический факт рождения адресата в Канаде позволяет Кенжееву увлекать читателя игрой топографических примет:
… Неужто ты навеки
отверг дары отечества – лапту, коньки острозаточенные, скачки, хоккейные баталии?..
И лишь упоминание каноэ и озера Святого Иоанна позволяет понять, что речь идет всётаки не о России, а о Канаде.
Послание Х композиционно распадается на две части, в каждой из которых выстраивается особый сюжет. В первой автор письма гипотетически воссоздает картины жизни своего адресата – издателя-труженика и просветителя. Если учесть, что адресат – редактор легендарного издательства «Ардис», становятся понятны юмористические, но и наполненные современными смыслами архаические детали издательского дела: «стоишь в сыром подвале за машиной / печатною, то у наборной кассы / сгибаешься». Во второй части послания разворачивается жизненный сюжет адресанта – поездка с семьей к морю, отпуск на юге, курортные впечатления, среди которых – Микки-Маус, уподобленный языческому богу туземцев.
Через всё письмо проходит тема спиртного, которая объединяла собеседников в прошлом («ночные наши буйные пиры»), но отныне стала для адресанта запретной: «я сумел расстаться / с грехом своим». В финале послания в один ряд «словесности старинной» объединяются имена Битова, Цветкова и Жуковского. Так из общей негативной оценки «захиревшей» ныне русской литературы исключаются писатели, которым автор отдает предпочтение. Послание пронизано медитативной, элегической интонацией, не исключающей, однако, шутливого или ироничного тона, переходящего порой в сарказм. Жанр дружеского послания относится к неканоническим жанрам, поэтому для одновременной передачи высокого и бытового смыслов, серьезных и ироничных интонаций для него свойственна языковая свобода, о чем свидетельствуют все двенадцать «Посланий. Монреаль 1889».
Определяя своего собеседника в послании XI, поэта Тимура Кибирова оксюмороном «печальный пересмешник», Кенжеев, может быть, невольно, характеризует и свою собственную позицию. Опыт обретенного опыта, житейского и творческого, приводит поэта к выводу, имеющему этическую и эстетическую ценность:
«Гармония, Тимур, / вещь редкая и дорогая».
В основе послания – лирическое повествование об образе жизни автора, о его творческих сомнениях, а может быть даже – кризисе. Адресат так же, как и адресант, «инородец», которому должны быть вполне понятны и близки раздумья пишущего письмо о красоте и сверхчеловеческой силе русского языка: «И гибок он, и жарок. Как больная / красавица, и мясом человечьим / питается, и ненавистью так / пропитан, что опасно прикоснуться / к его шипящим звукам». Доверительная интонация объясняется тем, что адресат послания – соратник по цеху, единомышленник, разделяющий не только эстетические, но и политические взгляды своего собеседника. Поэтому тема творчества плавно переходит в описание ситуации в мире: Петербург, Америка, Европа, Канада как будто выстраиваются в обзорную панораму, свидетельствующую о том, что лирический герой посланий живёт в гуще мировых событий.
Завершает разговор с другом-стихотворцем вновь тема поэзии. Добровольный изгнанник «с февральской почтой» получает новую поэму своего адресата, изданную за границей. Его восхищенная оценка имеет оттенок если не двусмысленности, то амбивалентности:
…и восхитился я
нежданной этой музыкой – алмазом по зеркалу кривому, по стакану трактирному, по небу голубому…
«алмазом по зеркалу» не то же ли, что –
«железом по стеклу»?
Адресатом последнего, ХII, послания является друг и соратник Кенжеева по «Московскому времени» Александр Сопровский. Если не знать комментариев самого Кенжеева по поводу реальных адресатов, то достаточно сложно утверждать, что послание адресовано именно Сопровскому. Обращение к адресату и само его присутствие максимально минимилизировано (4 обращения) и крайне обобщенно. Юность и Кенжеева, и Сопровского проходила в московском пространстве, которое стало органической частью их поэзии:
Вот и весна, историк, искушенный в искусстве красноречия, ночной
побежке звезд над старым переулком
и хрусте льда под сквозняком апрельским.
Но «историком красноречия» может быть и любой другой поэт, чья судьба связана с Москвой. В частности, им может быть и Пушкин, личность которого присутствует в послании повсеместно и которого Кенжеев называет «славным соименником» Сопровского:
… Поэт,
Чуть улыбаясь, смотрит с постамента чугунного… а глупые студенты, хихикая, перевирают строки
про милость к падшим…
В тексте послания наблюдаются аллюзии в виде контаминаций из пушкинских слов и образов: «иные лихие корабельщики» («Сказка о царе Салтане»), «Поют / они и плачут» («Бесы»); образного ряда, перекликающегося с его «Арионом». Даже единственное обращение-оним: «А каковы / литовцы и чухонцы, Александр!» создает двойственное ощущение, вызывая вновь в памяти Пушкина. Ведь литовцы и чухонцы – это знаки пушкинской поэзии: «юные литовцы» («Сто лет минуло, как тевтон…») и «Приют убого чухонца» («Медный всадник»). Встречается и сходная внутренняя модель ситуации с трагедией «Борис Годунов», но только с перевернутой оценочностью. Ср. у Кенжеева:
… Поди, попробуй –
на улицы Москвы толпа такая
немедля хлынет – с дрекольем, с булыжным оружием, чтобы защитить любимца народного, мятежного Бориса.
Подобная интерпретация возможна благодаря концептуальным метатропам, представляющим собой обратимые цепочки «ситуация – образ – слово». В этом случае «пересекаются все нити памяти и создается «креативная память», которая обеспечивает перевод из одного «возможного мира» мысли и языка в другой и, следовательно, генерирует механизм рождения все новых «возможных миров» из одних и тех же мировоззренческих источ-
Изображенная в послании весна в природе совпадает с общественным возрождением эпохи перестройки, а в самом адресанте порождает состояние перед «распутьем»: «Не спрашивай, зачем я не сажусь / на пароход…». Его отношение к весне сродни пушкинскому неприятию ее. В результате общения с адресатом последнего послания в голосе автора звучит грусть. Это грусть об ушедшей молодости, тоска по родине и прощание с ней. Печальное настроение еще сильнее подчеркивается эмоциональной динамикой образа чаек на ветру, который композиционно обрамляет весь цикл, появляясь в I (на фоне Невы) и в последнем (канадские водные реалии) посланиях. Ср.:
ников» [3, 64].
В послании предстает особый вид адресата –
«мерцающего адресата» (по аналогии с термином Ю.Н. Тынянова «мерцающие смыслы»). Кенжеев сознательно выбирает такого реципиента, который выступает в качестве некоего символа, соединяя в себе переломные эпохи,
I
… но прекрасен залив ноябрьский – редкий белый парус и чайки на пронзительном ветру…
XII
… а ветер подхватывает чаек, уходящих
с недобрым криком в ветреную высь…
судьбы, поэзию двух Александров, Пушкина и Сопровского. В этом случае не столь значительную роль играют факты биографии адресата, как важна принадлежность его к чуду поэтического слова, к миру высокой духовности и благородства. Оба лика адресатаАлександра объединены любовью к России.
В «Посланиях. Монреаль 1889»предлагаемая концепция адресатов, являясь результатом опыта общения поэта с конкретными людьми, дает возможность эстетического осмысления таких важных онтологических проблем, как поэзия и судьба, дружба и творчество, история и родина, человек и мир.
Литература
- Кенжеев Б. Послания. – Алматы, 2004.
- Белых А. «Уховертка под божьим камнем: Диалоги с Б. Кенжеевым» // http://www.netslova.ru/belyh/kenzheev.html 3 Фатеева Н. Интертекст в мире текстов: Контрапункт интертекстуальности. – М., 2007.