Революция 1917 года и проблемы этнополитического развития народов Центрально-Азиатского региона России

В Степном крае и Средней Азии общероссийская тенденция начала XX в. к нациецентризму проявилась достаточно специфически. В статье анализируются особенности проявления общероссийских трендов революционного развития в социально-политическом и этнокультурном пространстве Центральной Азии. Автономизм оказался наивысшим и самым радикальным пунктом в эволюции политических приоритетов среднеазиатских и казахских активистов революции. Основное внимание уделяется динамике, характеру и формам этнополитической консолидации народов региона, роли национальной интеллигенции в событиях 1917 г. Рассматриваются эволюция политических приоритетов национальной элиты, существо региональных проектов государственного переустройства и основные характеристики организационных моделей социальной модернизации, возникавших и (или) апробированных в 1917 г.

В ходе революции, несмотря на общность вероисповедания большинства населения, достаточно явственно обнажились существенные отличия в характере и масштабах влияния политических катаклизмов в столицах и европейской части России на данные регионы, в динамике политических событий, а также в реакции на них разных этносоциальных групп и поведении национальных элит по мере углубления кризиса в стране. Стоит напомнить некоторые основные характеристики Центральноазиатских окраин Российской империи к 1917 г. В административно-территориальном отношении преобладал такой тип управления, как генерал-губернаторство (Оренбургское, Степное и Туркестанское). В состав Астраханской губернии входила казахская Букеевская орда, на территории современной Туркмении после присоединения была образована Закаспийская область. Под протекторатом России находились Бухарский эмират и Хивинское ханство, о численности населения, ресурсах и доходности которых центральная власть не имела достаточных и достоверных сведений [1; 122]. Разница в политическом строе и социально-экономическом уровне между Туркестаном, с одной стороны, Хивой и Бухарой — с другой была весьма существенна.

Наибольшие результаты в политической и хозяйственной инкорпорации в российскую систему были достигнуты в Казахстане. Позднее присоединенный Среднеазиатский регион отличался бóльшими различиями не только с точки зрения прочности аналогичных связей, но и в управленческом плане, а также этническим составом населения. В Казахстане к 1917 г. очевидным был прирост русскоязычного населения, особенно крестьянского (в 1917 г. казахи составляли 59,8 % населения края; вместе с русскими и украинцами в начале века — от 87 до 95 %; среди других наиболее многочисленными были татары, уйгуры и узбеки [2; 567, 570]). Интенсификация межкультурных (межэтнических) контактов подстегивала оформление этнического дискурса и осмысление образованной частью общества сути «казахскости». Не случайно самоопределение «казах» появляется в 1913 г. в названии общенациональной газеты, а выработка «национального» проекта шла в направлении от интереса к общероссийской и даже международной культурно-языковой и религиозной солидарности к интересу к локальной этноцентристской. В Средней Азии так называемый «европейский» компонент был представлен значительно меньше (в Туркестане 4,5 % переселенцев [3; 16]), а мусульманское большинство отличалось значительной пестротой. При этом казахи были самым крупным кочевым народом России, хотя к 1917 г. значительная часть его вела уже полуоседлый образ жизни и кочевала на небольшие расстояния, тогда как у других коренных народов было широко развито земледелие.

Главную роль в процессе этнополитической консолидации играла образованная часть коренного населения, однако его численность была крайне мала. По данным переписи 1897 г., образовательный уровень казахов составлял 2,7 %, доля умеющих читать среди туркмен составляла 2,1 %, киргизов — 0,8 %, в целом у мусульман региона — менее 5 % [4, 5; 231]. В Туркестане в 1914 г. работали545 школ, в основном русских, с 37,6 тыс. учащимися, и националы в них составляли от 0,5 до 1,5 %. Представители коренного населения обучались в 96 русско-туземных школах. В Бухарском эмирате (около 2,5 млн узбеков, таджиков, туркмен и казахов) и Хивинском ханстве (600 тыс. узбеков, туркмен, каракалпаков и казахов) [3; 16, 25] уровень грамотности коренного населения был еще ниже. Среди народов всего региона служащие, представители свободных профессий, чиновники, военнослужащие и духовенство на 1897 г. вместе с членами семей составляли 2,7 % от их общей численности, лица с образованием выше начальной школы – 0,02 % [5; 298, 299, 6; 234].

В аппарате администрации, суда, полиции и в других общественных учреждениях Казахстана работали 4469 казахов, что составляет 0,54 % занятого населения, вместе с членами семьи (3594 чел.) 0,2 % (8063 чел.) от общего количества казахов [4]. В Туркестане острый недостаток русских чиновников, особенно знающих местные языки, делал туземную администрацию почти неподконтрольной. Между тем у мусульманского населения, не владевшего русским языком, складывалось стойкое убеждение в ответственности именно русской власти за все, что делают туземные чиновники. Российская власть не ставила задачи формирования национальной идентичности подвластных народов, хотя создание Степного генерал-губернаторства, включавшего основную часть казахского населения, сыграло свою роль в его этнотерриториальной и затем политической самоорганизации. Взаимодействие политических изменений, социальных, культурных и иных факторов в определенной степени влияло на медленную кристаллизацию этнической самоидентификации народов региона, прежде всего благодаря возникновению у них образованного слоя.

Несмотря на небольшую численность, представители реформаторской элиты в Средней Азии в начале XX в . развернули достаточно активную и плодотворную культурно-просветительскую деятельность: в Бухаре таджики С.Айни, Ахмад Наим Нусраталлабек, Махмудходжи Бехбуди и узбек Ф.Ходжаев, среди джадидов — узбеки А. Мунзим, С. Сиддикии Аджзи, А. Авлони, таджики Абдуррауф Фитрат, Мирзо Сироджа Хаким, Мухаммад Икром (Икромча), Саид Ахмад Васли, Садри Зиё. На развитие джадидского движения в Средней Азии большое влияние оказали мусульманская печать, прежде всего татарская, а также религиозные реформаторы Поволжья. Возглавляемые национальной буржуазией среднеазиатские джадиды включали в свои ряды представителей разных социальных групп — мударрисов, богословов, педагогов и судей, учащуюся молодежь, врачей, литераторов, путешественников, коммерсантов. При этом если туркестанские джадиды ориентировались на российский проект политической модернизации страны, то бухарские — предпочитали турецкую модель.

К 1917 г . туркестанские реформаторы подошли с попыткой создания некой политической организации, в Бухарском эмирате они были вне закона и представляли единственную оппозиционную силу (около 4 тыс. чел.), направляя усилия на просвещение и воспитание, а в Хивинском ханстве джадиды, ориентировавшиеся на бухарских единомышленников, действовали вполне легально и главным образом в школьной сфере [7; 27-30]. Используя опыт 1905–1907, 1913–1914 гг., джадиды после падения самодержавия активно возрождали национальную периодику. В Туркестане на узбекском языке выходили газеты, выдвигавшие идеи независимости или автономии, а также пантюркизма, — «Наджот» («Спасение»), «Турк эли» («Страна тюрков»), «Улуг Туркистон» («Великий Туркестан»), «Турон» («Туран»), «Кенгаш» («Совет»), в Самарканде — «Хуррият» («Свобода»), в Коканде «Тириксуз» («Живое слово»), журнал «Хуррият». В Бухаре с 1912 г. на таджикском языке выходила газета «Бухороишариф» с приложением «Турон» на узбекском языке. Малочисленные младохивинцы (П.Юсупов, Б.Салимов, Н.Шаликаров и др.) к 1917 г. не имели конкретной программы, влияния и опоры в массах, хотя уже 5 апреля практически совместно вынудили Асфандияр-хана подписать манифест о созыве маджлиса, дав импульс политическим реформам. Однако в борьбе со сторонниками хана осенью 1917 г. лидеры младохивинцев были арестованы и осуждены, а в декабре были вынуждены бежать в Ташкент [8; 50-54].

Общероссийские политические партии имели влияние прежде всего среди русского населения, и в городах — Ташкенте, Омске, Семипалатинске, Верном и др. Национальная демократия в общероссийских партиях была немногочисленна или практически не представлена, за исключением некоторых казахов. Именно они обрели к 1917 г. более солидный опыт политической деятельности. Так, в мусульманских организациях участвовали Ж.Досмухамедов, В.Таначев, А.Букейханов, в кадетских М.Тынышпаев, Х.Досмухамедов, Ж.Сейдалин, А.Букейханов. Несколько казахских демократов во главе с Букейхановым накануне революции активно сотрудничали с представителями политического класса России через структуры Думы и Земгорсоюза. В I Думу были избраны 3 казаха (из 23 мусульман-депутатов), в Туркестане выборы не успели состояться. Во II Думу попали 6 казахов, 3 узбека и1 туркмен. 5 депутатов, избранных от коренного населения Туркестана, примкнули к мусульманской фракции (близкой по своей политической ориентации к кадетам), 1 — к кадетам, при этом русский язык знал только казах М.Тынышпаев [9; 10]. После государственного переворота 3 июня 1907 г. народы Средней Азии и Казахстана уже не имели права участвовать в выборах.

В то же время сами идеи социализма были весьма популярны, в т.ч. среди националов, что быстро проявилось после падения самодержавия. Наряду с политически слабой группой так называемых казахских «тюркофилов», ориентировавшихся на мусульманское единство народов региона, в казахском политическом «поле» к 1917 г. появились и немногочисленные левые (А.Джангильдин, Т.Рыскулов, К.Тогусов, С.Сейфуллин, А.Кенжин). Наиболее активно они стали действовать после октября 1917 г. Социал-демократические группы в годы Первой мировой войны подпольно действовали в Омске и Петропавловске, эсеры были разрозненны и предпочитали легализоваться через кооперацию. Сторонниками либерализма, прежде всего кадетов, были организаторы газеты «Казах» во главе с Букейхановым, однако на деле их взгляды представляли собой набор разных идей и принципов либерализма, социализма и национализма.

Кристаллизация общественно-политических взглядов разночинной казахской интеллигенции проходила под воздействием разнообразных факторов. Прежде всего, это традиционная культура казахского общества и постепенное возникновение элементов буржуазного уклада, ускорение процесса этнической консолидации и роста народного самосознания на фоне ухудшения социальноэкономического положения национальных масс в условиях кризиса архаичной хозяйственной системы, изъятия земель для переселенцев, тягот военного времени. Важнейшую роль в идейнополитическом становлении будущих руководителей Алаш сыграли учеба в вузах России, знакомство с европейской и российской культурой в самом широком смысле. Представители казахской интеллигенции в период формирования их мировоззрения стали свидетелями крупных событий общественной и государственной жизни империи, рождения политических партий и организаций в России. Стремление соединить традиционализм с началами западной демократии, достижениями общечеловеческой цивилизации в жизни казахского общества было, пожалуй, наиболее характерной их чертой. В итоге казахские демократы в сравнении со среднеазиатскими джадидами оказались наиболее светски образованными и интегрированными в общероссийское культурное и политическое пространство. Потребности духовно-религиозной модернизации и проблемы консолидации с другими мусульманскими политическими структурами России они подчиняли этнополитическим задачам. Расширение зоны контактов с имперской и русской культурой, как и интенсификация опыта межкультурного взаимодействия, подстегнули казахскую элиту к более четкому определению собственной идентичности и культурной самоценности этноса, призванного не только приобщаться к более развитой части российского социума, но и сохранять и укреплять собственную многомерную целостность.

В Средней Азии этноидентификация не была первостепенной в иерархии общественнополитических приоритетов, а понятие «нация», ставшее особенно быстро распространяться в информационном пространстве 1917 г., толковалось весьма своеобразно — с учетом реальных консолидирующих факторов духовных, административно-территориальных и хозяйственных практик.

Как считает С.Агзамходжаев, исламский фактор стал индикатором политического самосознания для среднеазиатских мусульман, в 1917 г. более четко осознавших духовную и культурную общность с мусульманами России и других стран. В то же время к февралю 1917 г. конкретной политической программы даже радикальная часть джадидов не имела, выступая за демократические права и конституцию, расширение прав коренного населения в органах власти вплоть до Думы и свободы печати. Быстро растущая политическая активность русского населения региона подталкивала джадидов к более активным действиям, в т.ч. в организационном плане (слияние в более крупные организации и региональные съезды). Джадиды занимали центристские позиции, правые поддерживали Временное правительство при сохранении традиционных устоев. Среди левых были сторонники ханской власти, противники колониальных властей и религиозные реформаторы. Весь 1917 г. прошел под знаком усиления идейной пестроты в рядах национальных политактивистов [11; 53, 56-58, 67, 68]. Лишь в связи с обострением ситуации в Ташкенте и российских столицах осенью 1917 г. на повестку дня встал вопрос об автономии.

Впрочем, и те и другие встретили падение монархии с большим воодушевлением, активно поддержав Временное правительство. Архивы хранят многочисленные телеграммы из разных регионов в Думу, в т.ч. из Казахстана, от казахской общественности, как будто написанные под копирку: «Взошло солнце свободы!..». Кажется, никто не задумывался в этой эйфории — а что дальше? Те, ктонедавно писал прошения и петиции царю, ездили на празднование 300-летия дома Романовых, и даже те, кто выступал в оппозиции, критиковал власть, далеко не всегда требовали ее упразднения. Казахская интеллигенция, как и большинство образованных людей, отнеслась к краху самодержавия как к открывшейся возможности для демократизации и решения давно перезревших проблем. В общественных настроениях стали доминировать ожидания преодоления статусного неравенства в этносоциальной иерархии и признание культурного разнообразия нормальным, не подлежащим административной унификации.

В Ташкенте и других городах были созданы мусульманские советы во главе с Центральным муссоветом края. Они достаточно активно взаимодействовали с другими органами самоуправления, прежде всего советами, на протяжении всего 1917 г. Постепенно в национальном политическом сегменте произошло выделение правых, стремившихся максимально законсервировать имевшийся порядок управления, который Временное правительство менять не спешило, и левых, среди которых разноголосица мнений распространялась от умеренных в «Шурои-Уламо» до радикалов во главе стихийной массы, позже выросшей в так как называемое басмачество. Между ними располагались джадиды из «Шурои-Исламия», «Турон» и других организаций. Социалистические настроения выражал «Иттифак» — Союз трудящихся мусульман, связанный с «европейскими» меньшевистскоэсеровскими советами. Строгих барьеров между всеми этими организациями не было, политические настроения в них были изменчивыми, но при этом разделения по этническому признаку не происходило, а доминирующими были мотивы ликвидации царских порядков и администрации. Важную роль в политизации коренного населения сыграли трудности войны, растущий голод и последствия восстания 1916 г.

Между тем организационно-политическая инициатива была у «европейских» советов, которые уже в марте стали объединяться (рабочие и солдатские), а националы во время подготовки выборов в Ташкентский горисполком вступили в соперничество между собой, с трудом согласовав список кандидатур. Одновременно был создан мусульманский совет «Шурои-Исламия», имевший полиэтничный и идейно-политически разношерстный состав. Характерно, что муссовет ставил, в частности, задачи распространять современные политические и прочие идеи в массах, собрать информацию о зарубежных системах власти и готовиться к выборам в Учредительное собрание [11; 72-77].

В целом мусульманские структуры в своем организационном развитии фактически шли вслед за образцом, который демонстрировали им местные «европейцы». П.Юсупов свидетельствовал, что хивинские демократы «не знали, что такое воля», и именно от русских солдат получили поддержку и прямой совет, как участвовать в революции [8; 50, 51]. Во 2-й половине апреля сразу за I Краевым съездом советов и съездом делегатов исполкомов советов (на последнем была поддержана идея федерации в России) был созван I Краевой съезд мусульман, создавший Краймуссовет. На этом съезде делегаты разделились на федералистов и их противников. Среди первых обнаружились сторонники лишь культурной автономии, хотя в итоге была поддержана идея автономии края в составе демократической федеративной России. Эта позиция была подкреплена решением I Всероссийского мусульманского съезда в мае. При этом, как вспоминал глава Краевого муссовета М.Чокаев, «на съезде ни один голос не выступил за отделение от России». М.Бехбуди, разъясняя смысл такой автономии, в июне писал о необходимости в ней парламентаризма, сохранения культуры коренного населения и учета интересов всех туркестанцев, независимо от религиозной принадлежности [11; 117-122]. Этнический критерий идентификации по-прежнему не рассматривался.

Консолидация на религиозной основе в определенной мере служила способом сгладить внутренние противоречия в рядах малочисленного национального политического слоя. А.Фитрат, к примеру, «ради Бога, религии, Родины и нации» призывал объединиться джадидов, кадимов, мулл и богатых людей, закрыв глаза на имеющиеся амбиции и «классовые деления» [11; 124, 125]. Таким образом, понятие «нация» никак не связывалось с этничностью. Даже раскол в июне и выделение «Шурои-Уламо» были вызваны различиями в трактовке пределов и самой необходимости исламской модернизации. Нациестроительство, как оно сегодня понимается, совсем не стояло в повестке дня ни центра (царского и Временного правительств), ни туркестанских националов-демократов. То же касается находившихся в меньшинстве членов «Иттифак» (июнь 1917 г.), консолидировавших вокруг себя прибывавших с тыловых работ мусульман и другие рабочие организации, и Краймуссовета. Активную роль внутри национальной демократии стали играть получившие светское образование интеллигенты, знавшие русский язык. В августе на выборах в Ташкентскую городскую думу, как и в других городах, мусульмане поддержали «своих» выдвиженцев, причем в столице края больше всего местполучил «Шурои-Уламо» (гл.о. муллы). Джадиды-прогрессисты не смогли преодолеть авторитет более консервативных улемов, что обусловило расхождения во внутримусульманском движении. Туркестанские федералисты объединились на съезде в Фергане (Скобелев, июль 1917 г.), приняв решение о создании мусульманской политической партии. Соперничество Турккомитета Временного правительства с КРАСом в борьбе за власть вынудило Краймуссовет попытаться найти компромиссный вариант формирования краевой власти. Но 12 сентября большевики и левые эсеры заявили о захвате власти в Ташкенте, в ответ 24 сентября в городе и крае была введена военная диктатура.

В отличие от Туркестана, в Казахстане особенно быстро стали формироваться этнополитические структуры, казахская элита участвовала также в создании местных коалиционных органов власти. Более успешной консолидации национальных сил способствовало почти монопольное положение газеты «Казах» в информационном поле, причем этноцентризм стал отличительной чертой организационного строительства. Временное правительство сочло необходимым привлечь авторитетных казахских деятелей в Туркестанский комитет; в качестве комиссаров правительства М.Тынышпаев и А.Букейханов работали в Семиречье и Тургайской области соответственно, т.е. там, где восстание 1916 г. имело особенно тяжелые последствия. Активизировалось взаимодействие с общероссийским мусульманским движением, а также региональными проектами – я имею в виду сибирское областничество. За короткий период, от февраля до конца 1917 г., казахская интеллигенция прошла колоссальный по значению этап политического развития и самоорганизации (общеказахские съезды, выработка программы, формирование партии, провозглашение автономии). В учреждениях Временного правительства от Туркестанского комитета до местных работали практически все лидеры общественного мнения (не менее 19 чел.), частью имевшие определенный опыт работы в общероссийских партиях и парламенте. Они же вскоре приступили к созданию национальной партии. 1917-й г. стал временем быстрого создания казахских комитетов, которые вместе с советами и всевозможными гражданскими структурами включались в организацию местного самоуправления, были активными участниками создания земств, центрами этнополитической активности и звеньями нарождавшейся партийной сети движения Алаш. После провозглашения автономии в конце 1917 г. на время гражданской войны они переросли в местные органы автономной власти.

По мере развития революции среди среднеазиатских джадидов и казахских демократов наиболее популярной становится идея автономии для своих регионов, которая должна была реализоваться на основе решений Учредительного собрания и образования Российской демократической федерации. Лидеры «Шурои-Исломия», среди которых были известные туркестанские общественные деятели и прогрессисты, пытались сблизить позиции джадидов и местных традиционалистов-кадимистов, чьи интересы отстаивала организация «Шурои-Уламо» («Совет-Уламо» или «Совет духовенства») [6; 281, 282]. Сохраняя мусульманскую солидарность и отдавая приоритет духовно-религиозным проблемам, среднеазиатская политическая элита становилась более сложной по социальному составу, делилась не только на консервативную и модернизаторскую в культурном и просветительском плане, но и оказалась вовлеченной в разные российские политические партии. Как свидетельствовал А.З.Валидов, в начале 1917 г. М.Чокаев «был связан с кадетами», С.Асфендиаров примыкал к социалдемократам, С.Лапин — к монархистам. При этом все поддерживали региональную консолидацию и понимали, что «вступление в русские организации не приносит нам много пользы» [12; 118].

В борьбе двух проектов — демократического, с идеей Учредительного собрания, и социалистического — националы поддерживали первый. Так, «Шурои-Исломия» предпочитала готовиться к выборам в собрание, которое должно определить национально-государственное устройство края. Меж тем «Шурои-Уламо» во главе с С.Лапиным предлагал создать «чисто мусульманскую автономию», что вызвало отторжение со стороны так называемых прогрессистов, считавших эти идеи утопичными и антинациональными. Правда, при этом под нацией понималось все мусульманское сообщество Туркестана. Показательно, что казах Ж. Досмухамедов на Всероссийском мусульманском съезде в мае 1917 г. по поводу идеи мусульманского единства (национально-культурной автономии) заявил, что «создать единую мусульманскую нацию, объединив мусульманские народы», безусловно, невозможно. Он считал, что сторонник этой идеи Цаликов просто не знает, что означает нация [6; 282, 284, 285]. В итоге, как известно, на съезде победили федералисты.

Автономизм оказался наивысшим и самым радикальным пунктом в эволюции политических приоритетов среднеазиатских и казахских активистов революции. Но для среднеазиатских деятелей он не был связан с политизацией этничности, религиозная консолидация оставалась первичной. Член Краймуссовета М.Бехбуди в июне 1917 г. писал о поддержке российского федерализма и желании,«не отделяясь от России», ввести такой парламентаризм в Туркестане, который обеспечил бы учет интересов «всех туркестанцев, будь то еврей, христианин или мусульманин» [11; 121]. Мусульманская солидарность была приоритетной и для «левых» национальных организаций «Иттифок», объединявших низовые слои. Определяющим для масс было требование социальной справедливости.

В Казахстане развитие шло от апробации политических интересов национальной элиты в общероссийских партиях к созданию этноцентристской партии Алаш и после прихода в столице большевиков к власти провозглашению на ее основе автономии. Планируемая как составная часть Российской демократической федерации по решению Учредительного собрания, она по замыслу лидеров предусматривала включение в состав правительства представителей некоренного населения региона.

В Туркестане идея автономии в мусульманском политическом классе впервые была озвучена в июле 1917 г., причем толчком послужил информационный повод, когда стало известно о создании на Украине Центральной Рады. Важным стимулом стали и решения I Всеказахского съезда в Оренбурге (21-26 июля). Кроме того, на туркестанцев оказывали влияние башкирские и азербайджанские деятели, непосредственно (А.З.Валиди), принявшие участие в ташкентских событиях или (А.Амин-Заде) наезжавшие в край поделиться опытом. Это разностороннее воздействие отчетливо прослеживается по содержанию программы так называемый Партии тюркских федералистов, провозглашенной на съезде мусульманских организаций в июле 1917 г. [11; 159-164].

Попытка объединить усилия туркестанских и казахских (от Тургайской и Уральской областей) мусульман состоялась 17-20 сентября на съезде в Ташкенте, практически сразу после резкого усиления роли советов и левых «европейских» сил, подстегнутого, в свою очередь, обострением ситуации в Петрограде. Однако решение съезда о будущей Туркестанской федерации в составе Российской республики не привело к объединению казахских и туркестанских автономистов. Более того, взятие власти большевиками заставило тех и других осознать необходимость самостоятельных действий, к чему подтолкнули их и местные левые, упорно боровшиеся за полновластие советов. При этом лидеры Алаш вплоть до декабря весьма осмотрительно вступили в фактический союз с сибирскими областниками. Туркестанские демократы, не имея по соседству аналогичного регионального партнера и не получив поддержки со стороны алашевцев в своих претензиях на лидерство в возможном азиатском альянсе, в ноябре заявляли о нейтральной позиции в отношении и свергнутого Временного правительства, и большевиков [11; 180]. Неприятие большевистской власти и радикализация националов, вплоть до вынужденного провозглашения Туркестанской автономии в Коканде в ноябре, были вызваны действиями местных большевиков, отвергших право коренного населения на политическую самостоятельность. Но верность идее Российской Федерации была зафиксирована в решениях о создании и этой и Алашской автономии, в декабре 1917 г.

Контролируемые советами города Туркестана не позволили автономистам, несмотря на поддержку со стороны мусульманского населения, обеспечить реальную власть и дееспособность. Младохивинцы не смогли противостоять ханской власти и бежали в Ташкент, пытаясь в декабре заручиться поддержкой советских лидеров, а в январе 1918-го — кокандских автономистов. К лету 1918 г. младохивинцы сформулировали свою программу, включая пункт о вступлении в состав Советского Туркестана и РСФСР [8; 55].

Алашская автономия оказалась более «живучей», заставив в 1918-1919 гг. считаться с собой как большевиков, так и антисоветские силы в регионе. На территории современной Туркмении в 1917 г. борьба так называемых евротуркмен против старой знати в лице Махтумкули-хана развивалась на фоне противостояния представителей российской власти и попыток левых обрести власть. Активисты-евротуркмены предлагали разделить управление на городское, куда были готовы включиться вместе с «европейцами», и сельское (аульное), где власть бы принадлежала коренному населению. Это не предполагало политического самоопределения, меж тем в 1918 г. за власть в Закаспии соперничали уже не только левые (большевики, эсеры, меньшевики), но и английские интервенты. Все они пытались использовать для этого символический авторитет традиционной системы в лице Махтумкули [13; 77-79].

Непосредственное участие в установлении советской власти приняли немногочисленные представители коренного населения региона. Так, среди казахов лишь А.Джангильдин вступил в партию большевиков до 1917 г. (1915 г.). По материалам партийной переписи 1922 г., в Компартии ТАССР было 2 узбека со стажем до 1917 г., 4 — с 1917-го и 609 — со стажем с 1918 г. Центральная Комиссия по делам бывших красных партизан и красногвардейцев при ЦИК Узбекистана в 1-й половине 1930-х гг. признала активными участниками революционных событий 1917–1918 гг. (красногвардейцами)в Ташкенте 911 жителей из коренного населения, в Андижане — 270, в Фергане и Коканде — 167, Самарканде — 249, всего в 5 городах — 1697 чел., или более 20 % всех признанных красногвардейцами [14; 50, 51].

Хронология и содержание событий 1917 г. свидетельствуют, что политический актив Туркестана не мог преодолеть сложившийся прежде культурный барьер между так называемыми «европейцами» и мусульманским сообществом, а внутри каждого из этих массивов происходили сложные политические процессы. При этом «европейцы» еще до революции самоопределились в партийном плане, тогда как именно слом монархии и объективная необходимость участвовать в формировании новых структур власти и управления подтолкнули мусульманскую элиту к политической самоидентификации. Для большинства этой элиты в такой идентификации на первом месте оказались задачи государственного переустройства региона, а модель партийного строительства, привносимая российскими деятелями с Запада, не представлялась существенной. Критерии этничности также объективно не были востребованы.

При этом в 1917 г. общероссийский административно-территориальный формат стал основой для выработки региональных этнополитических проектов. Они оставались в границах общего пространства бывшей империи, которое было исторически и географически устойчивым, по-прежнему воспринималось в перспективе надежным, привычным и обжитым, при условии его общей демократизации. Эта пространственная целостность сказалась и на взаимодействии региональных лидеров и структур [15; 142].

Федерализм этнополитическая элита региона рассматривала как воплощение автономии для своих народов — национально-территориальной у казахов и культурно-религиозной в рамках бывшего генерал-губернаторства — для среднеазиатской. Неудачи и даже безнадежность антисоветских автономистских амбиций казахских и среднеазиатских националов не спровоцировали сепаратистские настроения и не изменили их стратегического ориентира на государственное единство с Россией [16; 43]. Симптоматично, что, как и в условиях распада Российской империи, в конце XX в. этнополитическая элита современных центральноазиатских государств не спешила отказываться от ставшего привычным советского проекта и его возможных модификаций, предлагавшихся разными акторами. Свою роль в обеих ситуациях сыграла вера в могущество и выживаемость огромного имперского организма. В то же время освоенный государственный ландшафт с его понятными и наработанными социально-политическими сетями, официальными и негласными привилегиями, компромиссами и зависимостями был гораздо комфортнее и безопаснее, нежели непредсказуемая самостоятельность, в которой ответственность полностью переходила к новому центру власти в лице самой национальной элиты.

В представлениях о справедливости как доминирующей социальной ценности преобладали политические и, в случае элит, конъюнктурные факторы, причем от февраля к октябрю их значение все более возрастало. Поиск более рационального и признаваемого большинством нового государственного порядка функционирования и консолидации этноконфессионального и социального разнообразия породил в регионах бывшей империи во многом сходные проекты. Национальные элиты и центры политической силы на местах при слабости и неустойчивости общегосударственной власти возглавили очаги самоорганизации. Но стабилизация и интеграция столь разнообразного социальнокультурного, политического и многонационального пространства оказалась им не под силу, во многом вследствие разного смыслового наполнения динамично менявшейся ситуации с непредсказуемыми результатами.

Список литературы

1. Абдурасулов У. Неопределенность как политика: размышляя о природе российского протектората в Средней Азии / У. Абдурасулов, П. Сартори // AbImperio. — 2016. — № 3. — С. 118–164.
2. История Казахстана с древнейших времен до наших дней: в 5 т. Т. 3 / К.С. Алдажуманов, М.Х. Асылбеков, Ж.К. Касымбаев и др.; гл. ред. А.Прманов. — Алматы: Атамура, 2000. – 768 с.
3. История коммунистических организаций Средней Азии / А.М. Богоутдинов, К.Е. Житов, К.К. Каракеев и др.; пред. редколл. А.М.Богоутдинов. — Ташкент: Узбекистан, 1967. — 778 с.
4. Игибаев С. К. Казахстан в источниках и материалах [Электронный ресурс] / С. К. Игибаев. — Усть-Каменогорск, 2010. — 394 c. — Режим доступа: http://rerefat.ru/docs/5/index-171026.html?page=17#107963.
5. Каппелер А. Россия – многонациональная империя. Возникновение. История. Распад / А. Каппелер; пер. с нем. С.Червонная. — М.: Изд-во «Прогресс-Традиция», 1997. — 344 с.
6. История общественно-культурного реформаторства на Кавказе и в Центральной Азии (XIX-начало XX века) / Отв. ред. Д.Алимова, И.Багирова. — Самарканд: МИЦАИ, 2012. — 335 с.
7. Гафаров Н.У. Джадидизм в Средней Азии в конце XIX начале ХХ вв.: автореф. дис. ... д-ра ист. наук: 07.00.02 – «Отечественная история» / Н.У. Гафаров. — Душанбе, 2014. — 46 с.
8. Полвонов Н. История социальных движений и политических партий Хорезма (1900-1924) / Н.Полвонов. — Ташкент: Akademnashr, 2011. — 120 с.
9. Циунчук Р. А. Развитие политической жизни мусульманских народов Российской империи и деятельность мусульманской фракции в Государственной Думе России 1906-1917 гг. / Р.А. Циунчук // Имперский строй России в региональном измерении (XIX начало XX века) / отв. ред. П.И. Савельев. — М.: МОНФ, 1997. — С. 176–223.
10. Котюкова Т. В. «Право», которого не стало: Политическая дискуссия о туркестанском представительстве в Государственной думе [Электронный ресурс] / Т.В. Котюкова. — Режим доступа: http://www.fergananews.com/articles/7237.
11. Агзамходжаев С. История Туркестанской автономии (Туркистон Мухторияти) / С.Агзамходжаев. — Ташкент: Изд.полигр. объединение «Тошкент ислом университети», 2006. — 268 с.
12. Тоган З.В. Воспоминания. Борьба мусульман Туркестана и других восточных тюрок за национальное существование и культуру / З.В. Тоган; пер. с тур. В.Б. Феонова. — М., 1997. — 649 с.
13. Кадыров Ш. «Нация» племен. Этнические истоки, трансформация, перспективы государственности в Туркменистане / Ш. Кадыров. — М.: Липецкое изд-во, 2003. — 363 с.
14. Вексельман М. И. Новые документы по истории участия трудящихся коренных национальностей в борьбе за власть Советов в Узбекистане / М.И. Вексельман // Общественные науки в Узбекистане. — 1990. — № 10. — С. 49–52.
15. Федералистские ориентиры этнических элит в условиях революции имели реактивный и импровизационный характер. См.: Красовицкая Т.Ю. Этнические элиты о формах федеративного устройства России (1917-1929) / Т.Ю. Красовицкая // Үлкен Алтай əлемí – Мир Большого Алтая – World of Great Altay. — 2017. — № 3(2). — С. 139–157.
16. На Центрально-Азиатские регионы России неправомерно распространять утверждение, что национальные окраины и движения после Октября 1917 г. «поспешили дистанцироваться от рассыпающейся российской государственности, объявляя о независимости». См.: Gerasimov I. The Great imperial Revoluton / I. Gerasimov // AbImperio. — 2017. — № 2. — С. 21–44.