Известно, что на Востоке, в том числе в Азербайджане, на протяжении всего средневековья литература делилась на так называемую «дворцовую» и «народную». Дворцовая литература выделялась своими общеисламскими особенностями, тогда как литература, созданная в народной среде, отличалась именно местным, национальным колоритом. Лингвистический анализ, проведенный над первыми мусульманскими тюркоязычными письменными памятниками, показал, что они все являются плодом народной среды, так как в них в той или иной степени сохранился народный язык и стиль своего времени. Сегодня «мы можем только предполагать, что, если бы известные нам памятники XIII-XIV вв. появились во дворцах, то, наверное, они формировались бы в синтезе с классическими и традиционными арабским и персидским литературами. Появившаяся в своей первичной естественной форме тюркско-мусульманская литература того периода, полностью сохранила свою архаичность, предстала литературой поэтов, далеких от дворцовой среды и живущих и творивших среди народа, а не этноса, только что чувствовавшего в себе влияние феодальных общественно-экономических отношений» [8, с.18].
Когда-то исследователи отчаянно искали хотя бы один листок, одну газель, сообщающую хоть малейшее сведение о литературе и литературно-художественном языке XIII-XIV вв., хотя турецкие ученые выявили имена ряда азербайджанских поэтов указанных веков. В наши дни в Баку уже изданы одноименные поэмы «Йусиф ва Зулейха» Сули Фагиха, охватывающую 4800 бейтов, и Мустафы Зарира, состоящую из 2120 бейтов, поэма «Варга ва Гюльшах» Юсифа Маддаха, охватившая 1700 бейтов [см.: 11, с.4], поэма «Йусиф ва Зулейха» Гул Али и поэтическая сказка «Мехр ва Вафа» Умми Исы, ведутся работы по подготовке к изданию переводного прозаического текста «Сийар аннаби» того же Мустафы Зарира, посвященного жизни и деятельности последнего пророка.
При периодизации истории тюркоязычной литературы исламской эпохи отдельно выделяется раннеклассический период, за которым подразумевается XI, а иногда еще и XII в. Анализ лингво-стилистических и поэтических особенностей известных нам источников дает нам возможность считать (особенно эпическую) поэзию XIII-XIV вв. образцом произведений переходного периода к классической литературе, потому что в них проявляют себя отблески грядущей «нормальной» арузской поэзии.
Разумеется, не правильно было бы говорить о каких-нибудь фактах, отражающих панораму литературного языка, его нормативные качества на материале раннеклассической поэзии или же литературы переходного периода: для этого требуется найти и работать над прозаическими текстами. А на материале поэтических текстов следует вести речь только о поэтическом языке и стиле времени.
Наиболее яркими образцами раннеклассической тюркской литературы являются поэма «Кутадгу билик» Юсифа Баласагунлу и сочинение Махмуда Кашгарий «Диван-у лугат аттюрк» (точнее поэтические образцы, приведенные в нем). И.В.Стеблева пишет: «Совершенно очевидно, что ранние произведения классической тюркоязычной поэзии показывают переход от древнетюркского стиха с характерным для него разносложием к тюркским равносложным стихам с помощью регулирующего воздействия системы аруза… К XI в. … арабо-персидская теория рифмы, так же как и теория метров аруза, была подробно разработана и сформулирована… Ранние образцы тюркоязычной поэзии показывают, что традиция точной рифмы в поэзии на тюркских языках имеет свой закономерный путь развития. Теоретические правила, выработанные на основе нетюркской поэзии, при перенесении их на тюркоязычный материал на первых парах неизбежно должны были в чем-то нарушаться... При рассмотрении рифмы в стихах из «Дивана» в плане арабо-персидской теории обнаруживается, что она обладает теми же особенностями, какие наблюдаются в рифме «Кутадгу билиг»… Одинаковый характер рифмы в ранних произведениях классической тюркоязычной поэзии определяется прежде всего общим состоянием лексики языка и уже в последнюю очередь более низким по сравнению с периодом рассвета тюркоязычной классической поэзии уровнем поэтической техники. Для построения рифмы, в равной степени как и для реализации в тюркской языковой среде метров аруза, имел большое значение факт обогащения поэтического словаря арабо-персидской лексикой, изменившей фонологическую структуру языка. Теория рифмы, разработанная применительно к арабскому и персидскому языкам, в тюркоязычной поэзии нашла свое реальное воплощение благодаря арабским и персидским заимствованиям» [4, с.26-30].
Это тонкое наблюдение ученого оправдывает себя и применительно к переходному периоду азербайджанской тюркоязычной литературы. Но следует обратить внимание и на то, что арабские и персидские заимствования интенсивнее вошли в азербайджанский язык гораздо позже, минуя переходный период. А Гул Али и его современникам пришлось довольствоваться больше «своей лексикой». Вот почему в традиционном поэтическом отношении сочинения переходного периода не котируются высоко в истории литературы Азербайджана: в них авторы стараются применить к бейтам законы аруза, что в большинстве случаев им не удается… Ценность этих поэм заключается прежде всего в их языковой и стилистической характеристике.
С начала ХХ в. ряд ученых (К.Броккелман, М.Ф.Кепрюлузаде, Х.Дж.Долу, А.К.Боровков, Н.Ш.Хисамов и др.) старались определить национальную принадлежность поэмы «Гысса-и Йусиф» и его автора. Однако никто до сих пор не смог окончательно опровергнуть относительность поэмы к азербайджанской литературе, несмотря на то, что эту поэму связывали то с турецкой, то среднеазиатской, то татарской литературами. Даже татарский ученый Н.Ш.Хисамов вынужден был признать, что она насыщена больше огузскими элементами [см.: 5, с.9]. М.Ф.Кепрюлузаде касательно поэтических характеристик «Гысса-и Йусиф», связывал ее с традициями древнетюркской народной поэзии [см.: 15, с.5]. Исмаил Хикмет Эртайлан считал, что данное сочинение является первым оригинальным поэтическим тюркским произведением, написанным в 630 г. хиджры в Крыме на материале коранического сказания и его таф-сиров; но далее все же вынужден был добавить, что как видно из источников сочинения, этот список не отражает османский диалект, и по орфографии, и по словесным и грамматическим особенностям памятник следует считать сочиненным на крымском диалекте азербайджано-джигатайского типа [см.: 14, с.215]. Но из-за не изученности диалекта крымских тюрков XII-XIII вв. остается неясным, на какой основе можно отнести язык поэмы к крымскому диалекту, тогда как она по лексико-грамматическим параметрам связывается с «азербайджанским типом». Раз по лексико-грамматическим и даже орфографическим (сопоставление рукописи с азербайджанскими памятниками доказывает это) признакам памятник имеет тип азербайджанского тюрки, тогда что мешает считать его образцом азербайджанской литературы? Ведь в азербайджанских рукописях встречается немало текстов, составленных на излюбленном джигатайском или на смешанно азербайджанско-джигатайском языке. С другой стороны, даже если первый известный список поэмы был обнаружен на Крыме, но палеоорфографические данные не дают возможность считать его написанным или переписанным на Крыме – а значит, вопрос о национальной принадлежности автора поэмы остается открытым. Халида Джамил Долу сопоставляя Казанские издания с Берлинским и Дрезденским списками пишет: «Сравнение этих изданных вариантов показывает, что наряду с Берлинским и Дрезденским рукописями существовал еще один список, потому что между частью, опубликованной Т.Хоутсма, и Казанскими изданиями наблюдаются явные различия как в тематическом плане, так и в чередовании и разработке отдельных эпизодов. Возможно, при издании этих списков были нарушены старые грамматические формы и сделаны некоторые дополнения» [13, с.421]. А туркменские рукописники в 2005 г. издали «Гысса-и Йусиф» как туркменский памятник без какого-либо комментария [см.: 16].
Все эти и подобные разногласия отложили на долгий ящик решение вопроса о национальной принадлежности поэмы и его автора. Из азербайджанских ученых первым к нему обратился в 1943 г. видный текстолог, академик Гамид Араслы, выдвинувший свою версию о принадлежности этого достояния азербайджанскому народу [см.: 7]. Как пишет З.Гаджиева, в дальнейшем ученый собрал неопровержимые доказательства по своей версии, но не успел довести дело до конца. В наши дни другой азербайджанский ученый Элмаддин Алибекзаде издал поэму Али из 5000 строф и отметил, что она написана на традиционном стиле азербайджанской народной поэзии – в форме «варсаги». Эта форма была популярна в азербайджанском поэт-ическом фольклоре, но употреблялась и в классической литературе. В варсаги поэта Али три строфы каждого куплета рифмуются между собой, а окончание четвертый строфы – свободно (точнее все они заканчиваются одним и тем же словом «имди» – З.Р.). Написать целый такой дастан как «Гысса-и Йусиф» очень сложно и требует большого мастерства. Форма масневи дает возможность поэту действовать относительно свободно, перед ним имеется больше языковых и формальных возможностей. В форме же, выбранной Али, каждая мысль должна вмешаться и при том высказывания должны рифмоваться в пределах только трех строф, а четвертая строфа должна заключать ее. Все куплеты этой поэмы серьезно соблюдают данный закон поэтической формы. Азербайджанский стих XII-XIII вв. сформировался на таком уровне: он имел строй и нерушимые законы рифмования, радифа, такта, размера, единство содержания формы. Такой стих не мог бы формироваться без традиции, без долгого пути своего развития. Великий Низами заложил основу традиции написания поэтического романа в азербайджанской литературе. Али же создал роман-поэму на родном языке на основе заложенных Низами традиций [см.: 12, с.3-8].
Таким образом, «Гысса-и Йусиф» предстает перед нами наиболее высокоразвитым образцом тюркского стиха в форме варсаги, сочиненным азербайджанским поэтом Гул Али. Однако эта поэма оказала влияние на последующие образцы переходного периода классической литературы не формально, а только тематически.
З.Гаджиева пишет: «Следует признаться, что сегодняшнее значение тюркоязычных текстов поэм XIII-XIV вв. заключается в том, что они являются достоверными источниками истории языка, носящими ценнейшую информацию о конкретном периоде его развития… В тюркоязычных поэмах XIII-XIV вв. индивидуально авторские особенности и оригинальность носили относительный характер, они имели единые традиционные тематику и сюжетные линии, что умаляло их художественно-стилистические достоинства, из-за чего эти тексты сегодня расцениваются больше в качестве носителей языковой информации… Никак нельзя согласиться с авторами, принимающими основную тему поэм «Йусиф ва Зулейха» за любовную и приключенческую. На самом деле все эти
произведения представляли как религиозную, так и этико-дидактическую, но только после этого – любовную и приключенческую тему, да и любовная тема в них прежде всего была направлена к богу и его пророкам; при-ключенческий сюжет же их служил только для привлечения и развлечения читателя, что может отмечаться на втором плане» [8, с.3-6].
Поэмы на тему Юсифа и Зулейхи XIII-XIV вв. оказали друг на друга большое влияние. Сравнительный анализ поэм Али, Шаййада Хамзы и Сули Фагиха [см.: 9, с.49-50] наглядно показал это. Интересно, что в «Йусиф ва Зулейха» иногда можно встретить факты повторного использования гаппаксных словарных единиц. Например, слово «гызлыг» в значениях «засуха», «неурожай», «голод», не встречающееся в последующих памятниках письменности, употреблено в «Йусиф ва Зулейха» XIV-XV вв. Ср.:
А во всех масневи «Йусиф ва Зулейха» XIV в. ярко выделяются особенности перехода к арузу. Например, и у Мустафы Зарира, и у Сули Фагиха отдельные поэтические образцы, переданные через речь персонажей или связанные с ними, получили форму газели. Этих стихов от газелей отличает прежде всего то, что в них наблюдается количественное несоответствие бейтов и не указывается имя автора газели в последних строках: только что введенный в азербайджанскую тюркоязычную литературу жанр газели, в отличие от образцов лирической поэзии, не смог до конца избавиться от естественных недостатков, да и авторы этих поэм не возвышались еще до уровня газельханов (мастеров газели). С другой стороны, лексика самого языка не располагала арабскими и персидскими заимствованиями, необходимыми для обеспечения метрики газели. В XIII-XIV вв. процесс массовой архаизации слов тюркского происхождения еще только начинался [см.: 1,с.11-12]. Именно в поэмах «Йусиф ва Зулейха» нашла свое отражение борьба за выживание слов в лексике азербайджанского языка переходного периода.
Образцы газелей, введенные в поэмы Мустафы Зарира и Сули Фагиха, служат прежде всего окрашиванию масневи формами аруза, их обогащению художественными фигурами, превращаются в средство завершенности текста или его части. В ряде случаев эти признаки проявляют себя ярче и даже выделяются в текстах масневи своими заглавиями. В них две первых рифмующих строфы все еще продолжают представлять собой авторскую речь, но в начале второго бейта (на первой строке) следует авторское слово, вводящее речь персонажа. Например, у Мустафы Зарира:
В другом месте газель введен в ткань масневи без специального заглавия, но и здесь речь персонажа в форме газели следует вслед за авторским вводящим словом:
Подобный способ использования газели в поэме встречается еще раз, когда слова вводящие речь персонажа, включены в структуру (начало) газели:
Наконец, еще в одном месте поэмы Зарира газель приведена без выделительного заглавия, но вводящее речь персонажа авторское слово включено в начало последней строфы предыдущей части масневи:
В остальных же местах масневи речи персонажей в форме газели представлены под отдельными выделяющими заглавиями. А при употреблении газели в авторской речи ее грани вовсе смываются. Например, ср.:
Здесь после первого двустишия (окончания предыдущей части масневи) начинается газель, не выделенный в тексте ни словом (так как газель также входит в авторскую речь), ни курсивом. То же самое повторяется еще раз в другом месте сочинения:
У Сули Фагиха одна из газелей с внутренним рифмованием представлена под выделяющим заглавием, однако исследователи, подготовившие произведение к изданию, отнеслись к ней без надлежащего внимания и не отделили окончание газели от первой строфы последующей части масневи:
Следует отметить, что у этого поэта встречаются некоторые повторения рифмующих слов, что обедняет язык поэмы, умаляет ее художественный уровень, например:
В отдельных местах газелей, включенных в текст масневи, автор даже нарушает законы простого внутреннего рифмования двух первых строф, а последующие строфы просто лишены рифмы. Это особенно проявляется в «Стихе Зулейхи-хатун»:
То же самое встречается в «Минаджат-и Йусиф», ср.:
В поэме Сули Фагиха газели ярко выделены только те места, где она имеет заглавие, а последующая за ней часть масневи также начинается с нового заглавия:
Подобный способ использования газели встречается еще в одном месте масневи:
Газели с внутренним рифмованием, последняя строфа которых не отделилась от начала последующей части масневи, особо не замечаются в тексте:
Таким образом, становится ясно, что первые тюркоязычные эпические произведения мусульманской эпохи представляют собой образцы стиха переходного к классической литературе периода. Они, будучи составленными в форме маснави, представили первые проростки тюрк-ского аруза, вкрапленные в ткань текста. Однако эти первые газели в отдельных случаях по рифме и метрике грубо нарушали традиционные каноны жанра. Подобная художественно-стилистическая неряшливость отдельных поэтов встречается и в азербайджанских рукописях более позднего времени.
- Ахмедов М.Дж. Устойчивые глагольные сочетания с именным компонентом арабского происхождения в азербайджанском языке (На материале письменных памятников XIII – XVIII вв.): Автореф. дисс. к.филол.н. Баку, 1990.
- Каталог тюркских рукописей.II том.(Поэзия).Баку, 2009.
- Ковалевская Е.Г. Речь персонажей в школьных драмах XVII-XVIII веков. Проблемы русского языкознания. Уч. записки ЛГПИ им. А.И.Герцена, т.281, 1968.
- Стеблева И.В. Поэтика древнетюркской литературы и ее трансформация в раннеклассический период: Автореф. дисс.д.филол.н. М., 1974.
- Хисамов Н.Ш. Поэма «Кысса-и-Юсуф» Кул Али. М., 1979.