Поэт Леонид Скалковский в одном из интервью назвал Ивана Щеголихина писателем-летописцем, который, как пушкинский Пимен, мог бы сказать о себе: «Еще одно последнее сказание – и летопись окончена моя». Последняя «летопись», созданная Щеголихиным незадолго до смерти и еще не увидевшая свет, имеет емкое заглавие – «Между прошлым и будущим». В памяти всплывают слова песни из кинофильма «Земля Санникова: «Призрачно все в этом мире бушующем / Есть только миг за него и держись / Есть только миг между прошлым и будущим / Именно он называется жизнь» (автор слов – поэт Л. Дербенев, композитор – А. Зацепин). «Миг между прошлым и будущим» длиною в человеческую жизнь является главной темой всего творчества русского писателя Казахстана Ивана Павловича Щеголихина, который, несмотря на удары судьбы, жил и творил в полную силу, согласно аристотелевской формуле: «Служение государству есть не рабство, а спасение». Неслучайно в одном из последних интервью он процитировал напоследок стихи епископа Вятского никандра «Ревнителю православия»: «Пока еще враг дожидает зари,/ пока не погасли совсем алтари, /пока не свалился – иди, говори.../ Работы там много еще впереди... / Иди и буди!» [1]. «Иди и говори! Иди и буди!» есть кредо общественной позиции Щеголихина как писателя и гражданина Казахстана.
В последние годы И.П. Щеголихин плодотворно работал в жанрах романа и повести, имеющих ярко выраженный автобиографический характер: «Не жалею, не зову, не плачу...» (1987-1989 г.), «Любовь к дальнему» (1996 г.), «Мир вам, тревоги прошлых лет» (2003г.); «Выхожу один я на дорогу» (19962004 г.); «Холодный Ключ забвенья» (2001), «Дневник писателя» (2009 г.), «Хочу вечности». Эпиграфом к ним, согласно желанию самого писателя, можно поставить слова Александра Блока:
Благословляю все, что было. Я лучшей доли не искал.
О, сердце! Сколько ты любило!
О, разум! Сколько ты пылал! [2, 168].
В одном из интервью писатель, говоря о предпочтении им жанров автобиографического, мемуарного и дневникового характера, сослался на Л.Н. Толстого, который писал, что когда-то «настанет такое время, когда писатели перестанут сочинять, перестанут придумывать конфликты, сюжеты и будут писать только о своей жизни». Щеголихин признавался, что «это всегда помнил, начал писать о своей жизни в шестьдесят лет и уже не вернулся к сочинительству. Еще одной причиной обращения к этим жанрам явилась фраза из Корана, которую он услышал в 1944 году и запомнил на всю жизнь: «Твоя судьба записана в Книге вечности, и Ветер жизни листает ее случайные страницы» [3].
Но несмотря на ярко выраженный автобиографизм вышеперечисленных текстов, в жанровом плане каждое произведение Щеголихина последнего периода имеет свою неповторимую жанровую специфику, понять которую можно, рассмотрев творческую историю его текстов. Роман «Не жалею, не зову, не плачу…» был начат в 1986 году, хотя замысел вынашивался, скорее всего, на протяжении долгого, насыщенного событиями времени: «…Я не знал в тот день, что пройдет время, и десять, и двадцать, и тридцать лет пройдут, я стану старым и скажу внуку: то были лучшие годы в моей жизни, я ни о чем не жалею. «Не жалею, не зову, не плачу, все пройдет, как с белых яблонь дым, увяданья золотом, охваченный, я не буду больше молодым» [4, 430]. Преобладающей идеей является мысль о том, что автор, несмотря на все трудности, выпавшие на его долю, несмотря на острое ощущение тотального трагизма окружающей его жизни, остался верен идее нравственности и справедливости, и в этом видит свое назначение на земле.
Эту книгу можно воспринимать как романсвидетельство об историческом прошлом (4050-ые годы XX века), Романный жанр в творческой практике Щеголихина впервые был сведен к почти документальному способу воспроизведения событий, подлинность которых подтверждает автор-повествователь и действующий персонаж-герой в одном лице. Описанные Щеголихиным истории обитателей лагеря («микроновеллы») вводят читателя в контекст «лагерной прозы» в лице А. Солженицына, В. Шаламова и др., где главным объектом художественного исследования становится взаимодействие личности и исторической эпохи. Их также можно рассматривать и как опыт творческого диалога Щеголихина с Достоевским («Записки из Мертвого дома»).
И здесь нужно иметь в виду не столько традиции автобиографической прозы известных реалистов ХIХ-ХХ веков в лице Л.Н. Толстого, В.Г. Короленко, М. Горького, Сабита Муканова и др., а апеллировать к творческому опыту И.А. Бунина и его автобиографическому роману «Жизнь Арсеньева». Это произведение – не просто воспоминание о жизни, а воссоздание своего восприятия жизни и переживание этого восприятия (то есть новое «восприятие восприятия»), поэтому для него характерно повествование от первого лица, нарушение хронологической последовательности в воспроизведении событий жизни героя и отсутствие «хронологических» обозначений (например, «младенчество», «детство», «отрочество» и т.д.). Роман Щеголихина построен именно в таком ключе: герой-повествователь рассказывает о своем лагерном настоящем, делает постоянные отступления-экскурсы в прошлую, «иную» жизнь и «предугадывает» будущее. Он осмысливает конкретные реалии своего жизненного пути с некоей абсолютной высоты, благодаря чему жизнь его жизнь отдельного человека получает философское измерение. Поэтому оправданна его трехчастная композиция: «Кто не был, тот будет», «Лети, мой друг, высоко», «Кто был. Тот не забудет». В каждой из них – динамичный сюжет переплетается с монологами-раздумьями героя, дающего происходящему на его глазах свою, отличную от общепринятой, общественной точки зрения, оценку.
«Не жалею, не зову, не плачу…» ретроспективно осмысливается как «роман воспитания». Таким образом, в этой книге писатель плодотворно использовал две тенденции классического реализма: одна из них тесно связана с русской традицией бытописания и описания нравов, вторая – с общеевропейским каноном повествования о психологическом развитии героя. Но, в соответствии с замыслом писателя, здесь мы наблюдаем также смещение реалистической модели прозы в сторону «литературы факта». Поэтому можно воспринимать эту книгу и как роман-свидетельство: ведь автор во главу угла ставит категорию долга и исходит из «потребности правды». Герой-автор Щеголихин берет на себя ответственность за подлинность повествования, участвует в действии и оценивает события.
Особенность романа «Не жалею, не зову, не плачу…» как «романа воспитания» – в том, что автор и герой прошел путь становления еще до лагеря. Его этический кодекс верности оформился до ареста, поэтому он находится не на стадии формирования взглядов, а в условиях проверки их на прочность. В дискуссии Солженицына и Шаламова по проблеме, позитивен или негативен лагерный опыт, позиция Щеголихина скорее всего неоднозначна. В какие-то моменты лагерной жизни он близок к пессимистическим утверждения автора «Колымских рассказов». Но зачастую он считает позитивным и этот отрицательный опыт выживания и не исключает возможности нравственного роста личности в условиях предельного ограничения свободы.
Но в романе Щеголихине можно обнаружить еще одно сходство-сближение с Достоевским: их сближают аллюзии и скрытые цитаты, эпиграфы, система персонажей-«двойников», размышления над текстом-«первоисточником», то есть можно сказать, что Достоевский и Щеголихин создают особую разновидность документального романа, включающего в себя включает фрагменты автобиографии, документальные очерки и психологические микроновеллы. В автобиографической части герой-повествователь рассказывает о своем лагерном настоящем, делает постоянные отступления-экскурсы в прошлую, «иную» жизнь и «предугадывает» будущее. Точно названы место действия («Красноярский край, Хакасская автономная область, рудник Сора, почтовый ящик 10»), время, определенное лагерным режимом, герои – реальные люди, сидевшие вместе с Щеголихиным в лагере. В центре сюжета-воспоминания – жизнь Щеголихина-зека в лагере, будничная и в то же время драматичная, в иных моментах трагичная из-за постоянного противостояния человека системе, нечеловеческим условиям, заставляющим его терять свое я, унижающим человеческое достоинство. Повествование начинается с курьеза, который мог обернуться трагедией: герой-повествователь вместе с другим заключенным – хирургом Пульниковым возвращаются в лагерь после удачно проведенной операции жене какого-то начальника и на себе несут пьяного Сашуконвоира, который чуть не потерял пистолет, заключенный Щеголихин нашел это оружие и донес до самого лагеря. В заключительной сцене Щеголихин выходит из лагерного ада и у ворот встречает того самого конвоира, который делает вид, что не знает Щеголихина и не помнит о чудесном спасении его репутации: «Не было этого, четко повторил Саша и глянул дальше, за мою спину. – Следующий» [4, 430].
Документальные «очерки», включенные в повествование, представляют собой бытописательные заметки и жанровые сценки, в которых раскрываются законы и обычаи внутри лагеря. Щеголихин воссоздает правдивую картину жизни советского общества послевоенного времени. Функцию зачина документальных описаний выполняют своеобразные микроэссе. В книге также отчетливо выделяются автономные микроновеллы, портреты, новеллистические наброски в двух-трех предложениях, в том числе «рассказ в рассказе». Типовая композиция микроновелл триедина: портрет заключенного – предыстория история заключения. Им присуща меткая концовка – способ отграничения от основного повествования. Еще одно качество Щеголихина-писателя – сдержанность и краткость – позволяет ему соединить в одну речевую форму документальную достоверность и проникновенный лиризм, что придает этому сложному в жанровом плане повествованию под емким заглавием «Не жалею, не зову, не плачу…» ощущение художественного целого.
Жанр последнего произведения И.П. Щеголихина определен в самом заглавии – «Дневник писателя» (2009 г.). Писатель вновь возвращается к истокам своей трагедии и в то же время стремится охватить рамками своего «Дневника» все написанное им. Соединение биографического и художественного начал дневника писателя создает особую ситуацию, когда проявляется способность текста к автомифологизации его автора, так как дневник не просто воспроизводит жизнь, а конструирует и реконструирует ее под определенным углом зрения. Но стоит заметить, что основные атрибуты этого жанра в разных вариациях использовались Щеголихиным в книге
«Выхожу один я на дорогу», названной писателем «автобиографическим романом». Эпиграфом к этому произведению писатель выбрал пушкинские стихи: «Сохраню ль к судьбе презренье, / Понесу ль навстречу ей / Непреклонность и терпенье / Гордой юности моей?» [5, 130].
Генезис этой книги – в имеющихся почти у каждого писателя набросках, черновиках, обрывках разговоров и прочего взятого из жизни материала. На первый взгляд, роман производит впечатление монтажа записей, но при внимательном чтении выявляется центростремительный аспект их организации: он включает в себя планы актуального (публицистическая хроника) и биографического (подробности из ежедневной личной жизни Щеголихина). Причем это не простая контаминация, а именно сплав публицистического, актуального и художественно-биографического, личного. Это невыдуманные истории-рассказы очевидца событий (он называет себя автором, «а также и персонажем лирическим, политическим, местами психиатрическим» [6, 6] о себе и своей стране начиная с 1995-ых до 2003-2004-ых годов: «Я перестал сочинять романы и повести, и стал писать только о том, что вижу и слышу.<…> События 1995 года сами по себе сложились в главу для романа» [6, 6].
«Портрет эпохи» и образ автора – два композиционных центра этого дневника-хроники. Но также можно заметить, что большое внимание уделяется духовной истории личности, мысленно обращенной и в прошлое, и в будущее. Щеголихин исходит из убеждения, что образцовый дневник находится на границе высказывания и умолчания, поскольку бытие человека до конца непостижимо. История в «Выхожу один я на дорогу» – это не только «биографии известных людей», но и эволюция массового сознания казахстанского общества. Внимание автора приковано не только к значимым фигурам политической сцены и культурного олимпа, но и к малоизвестным персонам, люди, которые интересны писателю как собеседники и сотоварищи. Каждая запись о происходившем в то или иное конкретное время представляет потенциальный рассказ, то есть за бытовыми картинами и историческими образами нередко скрывается глобальный смысл. Роман пронизан художественно-публицистическими аналогиями, действие переносится из одного города в другой (Алма-Ата и Астана, Париж и города Швейцарии, Москва и Петербург). Автор – участник поистине эпохальных событий этого десятилетия, не только описывает их, но и комментирует, дает оценку, при этом современная ситуация обозначается несколькими фразами, тогда как ее аналогия в прошлом раскрывается в деталях. Иногда записи осложняются введением «чужого текста», Щеголихин широко использует прием цитации, аллюзий, он ориентируется на диалог с литературной традицией, предлагает свое прочтение библейских историй.
Все вышесказанное позволяет сделать вывод о том, что его автобиографические произведения последних лет, включая и «Дневник писателя», представляют собой разные формы «экстравертивного» дневника. Неслучайно в последней из опубликованных вещей в качестве эпиграфа, выполняющего роль признания, использована цитата Михаила Пришвина: «С отвращением отбрасываю старую условность – скрывать от читателя своё авторское бытие». Щеголихинавтор наблюдает, размышляет над увиденным и услышанным, довольно сдержанно раскрывая обстоятельства собственной жизни. Поэтому можно утверждать, что автобиографичность является устойчивым фактором творчества писателя последних лет.
Литература
- Галкина Г. Иди и буди! // Новое поколение. – 2009. – 5 февраля.
- Блок А.А. Благословляю все, что было // Александр Блок. Избранное. – Алма-Ата: Жазушы, 1978. – 218 с.
- Киселева Е. Иван Щеголихин: Без любви все – НИЧТО! // Литературная газета Казахстана. – 25 декабря 2007 г.
- Щеголихин И. Не жалею, не зову, не плачу // И.П. Щеголихин. Избранное. – Алма-Ата: Ана тілі, 1997. – С. 5-431.
- Пушкин А.С. Предчувствие // А.С. Пушкин. Собр. соч. в 10 т. – Т. 2. – М.: Правда, 1981. – С. 130.
- Щеголихин Иван Павлович. Выхожу один я на дорогу: роман в 2 т. – Алматы: Азия, 2006 – Т. 2. – 2006. – 430 с.
- Щеголихин И. Хочу вечности: повесть. – Алматы, 2000.