Изучение поэтики быта в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» берет истоки в знаменитом определении В.Г. Белинским романа как «энциклопедии русской жизни» и продолжается в работах Г.А. Гуковского /1/ и Ю.М. Лотмана /2/.
Г.А. Гуковский писал: «Не в том заключено реалистическое новаторство «Евгения Онегина», что в нем описан быт, неоднократно изображенный до него русскими поэтами, которых мы не захотим и не сможем отнести к реалистам, а в том, что бытовой материал истолкован Пушкиным иначе, чем его предшественниками, по-новому, реалистически, то есть в качестве типического, идейно обосновывающего человека и его судьбу» /1, с. 146/.
Ю.М. Лотман в «Очерке дворянского быта онегинской поры» замечал: «Одной из особенностей бытописания в «Евгении Онегине», весьма существенной, является то, что значение бытовых реалий необходимо для понимания текста даже тогда, когда они непосредственно не упоминаются или даже мелькают в виде кратких отсылок, намеков» /2, с, 490/. Лотман в исследовании быта дворянской эпохи придерживался следующих разделов: хозяйство и имущественное положение, образование и служба дворян, интересы и занятия дворянской женщины. Дворянское жилище и его окружение в городе и поместье, день светского человека, развлечения, бал, средства передвижения.
В настоящей статье определяющими в анализе поэтики быта явились упоминание Лотманом об активности внетекстовых связей и оценка построения сюжета как болтовни. Попытка изучения быта как способа создания текста, а также его функции носителя национального сознания позволяет не только обозначить особенности проявления быта в повествовательной структуре с точки зрения событий, но и дифференцировать его модификации. Такой подход содержит возможность наблюдать, как внетекстовые связи становятся текстом непроисходящих событий. Иначе говоря, цель настоящей работы охарактеризовать быт как культурный текст.
Функция быта как неперсонифицированного персонажа обнаруживается уже в первой главе романа А.С. Пушкина. Прежде всего, в поэтике быта значим неоднократно отмечавшийся исследователями применительно к пушкинской поэтике закон симметрической композиции /3/, /4/. Изображение быта Онегина в «неугомонном Петербурге» сопровождается картинами жизни героя в деревне, а также сравнивается с бытом Лариных, поместного дворянства. В романе с первых страниц обнаруживается двойная симметрия в композиции романа, связанная с изображением быта: внутренняя композиция – Петербург высшего света и трудовой город, внешняя композиция связана с главными героями романа.
Вторая особенность изображения быта – ироническая или шутливая коннотация эпиграфа, активизирующего внетекстовые связи. В-третьих, ироническая коннотация структурируется смысловым полем, в котором различимы повторяющиеся устойчивые концепты. Нами рассмотрены доминирующие концепты мода и сплетни (в дополнение изученных Лотманом в качестве комментария к тексту романа).
К особенностям изображения быта следует отнести также неконфликтное соседство высокого, книжного стиля с просторечным, а также синтез разных языковых систем, создающих не просто типичный для комического жанра эффект стилистического оксюморона, но передающих свойство пушкинского протеизма. Так, в первой главе стилистическая игра: французское мусье, просторечное промотался, книжное пора надежд и грусти нежной вписана в игру другого стилистического ряда: Фобласа ученик, старик; рогоносец: Боливар, брегет, проказник.
Анализ отмеченных особенностей изображения быта позволяет связать новаторство Пушкина не только с жанровыми открытиями, сколько с системным, комплексным понятием, атрибутированным в характеристиках ментальности. Русскость Пушкина, национальное своеобразие романа проявляется прежде всего в структуре и специфике быта.
В шутливой экспрессии эпиграфа к первой главе: «И жить торопится, и чувствовать спешит» (Вяземский) заключен ключ к концепции быта в выражениях русскости. Спешка, торопливость, суета в народном сознании ассоциируется с ироническим отношением. И вместе с тем это признак преходящего, наносного, модного. В духе русскости можно расценивать и омонимическую игру эпиграфа ко второй главе: «O rus!» Горация и авторское «О, Русь!».
«Неугомонный Петербург» первой главы создает пространственную семиотику – локуса чужеземной моды. В первой главе, в описании системы воспитания, кабинета Онегина, его костюма прослеживается не только сформирована философема мода, но и подготовлена почва для эволюции ее семантики и стилистических приемов осмысления. В первой главе описание уединенного кабинета атрибутирует моду как стиль жизни и поведенческий статус денди. Бытовая сущность моды модная одежда вписана в расширенный контекст: модные чудаки, модные жены. Отсутствие семантической иерархии в этом ряду создается резюмирующим: «Панталоны, фрак, жилет, всех этих слов на русском нет» /5, с. 26/.
Семантическая игра концепта мода обусловливает динамику быта, определяет особенность пушкинского реализма. Сохранение модных элементов быта Онегина в период жизни в деревне сопровождается утратой иронического смысла. Описание быта героя в деревне одухотворено, наполнено поэзией, передано в восприятии Татьяны. В У11 главе романа, охарактеризованной Ф. Булгариным в «Северной пчеле» как полное падение Пушкина, жилище героя осмыслено как своего рода метафора романтического героя. Для Татьяны барский дом – модная келья, пустынный замок. Модным дом Онегина делают полка книг, кровать, покрытая ковром, лорда Байрона портрет, стол с померкшею лампадой. Аскетический быт петербургского денди не лишен изысканности. Ванна со льдом, которую принимал герой по утрам, бильярд, кий усиливают тему байронизма, создаваемой состоянием задумчивой лени Онегина, вводят тему быта по образцу английского стиля в его возвышенном, отчужденном от обывательского следования английской моде.
Эволюция концепта мода создается игрой семантических оттенков постоянных элементов одежды. В деревне в костюме Онегина появляется халат Халат – выразительный знак судьбы, возможной участи Ленского, если бы он остался жив после дуэли: «В деревне счастлив и рогат / Носил бы стеганый халат» /5, с. 188/. Халат знак скучной семейной жизни. Однако подающий Онегину халат слуга-француз Гильо вносит иной семантический ряд в роман: халат героя признак рационального быта, бытовая аскеза. Эта смена коннотаций сопоставима с постоянством бумажного колпака в первой главе у хлебника, немца аккуратного и у француза Трике в сцене размещения гостей у Лариных после имени Татьяны.
Другой концепт, различимый постоянством употребления в поэтике быта – сплетни. Роль сплетен, слухов и выдумки в развитии сюжета комедии «Горе от ума» А.С. Грибоедова исследовал дворян, интересы и занятия дворянской женщины. Дворянское жилище и его окружение в городе и поместье, день светского человека, развлечения, бал, средства передвижения.
В настоящей статье определяющими в анализе поэтики быта явились упоминание Лотманом об активности внетекстовых связей и оценка построения сюжета как болтовни. Попытка изучения быта как способа создания текста, а также его функции носителя национального сознания позволяет не только обозначить особенности проявления быта в повествовательной структуре с точки зрения событий, но и дифференцировать его модификации. Такой подход содержит возможность наблюдать, как внетекстовые связи становятся текстом непроисходящих событий. Иначе говоря, цель настоящей работы – охарактеризовать быт как культурный текст.
Функция быта как неперсонифицированного персонажа обнаруживается уже в первой главе романа А.С. Пушкина. Прежде всего, в поэтике быта значим неоднократно отмечавшийся исследователями применительно к пушкинской поэтике закон симметрической композиции /3/, /4/. Изображение быта Онегина в «неугомонном Петербурге» сопровождается картинами жизни героя в деревне, а также сравнивается с бытом Лариных, поместного дворянства. В романе с первых страниц обнаруживается двойная симметрия в композиции романа, связанная с изображением быта: внутренняя композиция – Петербург высшего света и трудовой город, внешняя композиция связана с главными героями романа.
Вторая особенность изображения быта – ироническая или шутливая коннотация эпиграфа, активизирующего внетекстовые связи. В-третьих, ироническая коннотация структурируется смысловым полем, в котором различимы повторяющиеся устойчивые концепты. Нами рассмотрены доминирующие концепты мода и сплетни (в дополнение изученных Лотманом в качестве комментария к тексту романа).
К особенностям изображения быта следует отнести также неконфликтное соседство высокого, книжного стиля с просторечным, а также синтез разных языковых систем, создающих не просто типичный для комического жанра эффект стилистического оксюморона, но передающих свойство пушкинского протеизма. Так, в первой главе стилистическая игра: французское мусье, просторечное промотался, книжное пора надежд и грусти нежной вписана в игру другого стилистического ряда: Фобласа ученик, старик; рогоносец: Боливар, брегет, проказник.
Анализ отмеченных особенностей изображения быта позволяет связать новаторство Пушкина не только с жанровыми открытиями, сколько с системным, комплексным понятием, атрибутированным в характеристиках ментальности. Русскость Пушкина, национальное своеобразие романа проявляется прежде всего в структуре и специфике быта.
В шутливой экспрессии эпиграфа к первой главе: «И жить торопится, и чувствовать спешит» (Вяземский) заключен ключ к концепции быта в выражениях русскости. Спешка, торопливость, суета в народном сознании ассоциируется с ироническим отношением. И вместе с тем это признак преходящего, наносного, модного. В духе русскости можно расценивать и омонимическую игру эпиграфа ко второй главе: «O rus!» Горация и авторское «О, Русь!».
«Неугомонный Петербург» первой главы создает пространственную семиотику – локуса чужеземной моды. В первой главе, в описании системы воспитания, кабинета Онегина, его костюма прослеживается не только сформирована философема мода, но и подготовлена почва для эволюции ее семантики и стилистических приемов осмысления. В первой главе описание уединенного кабинета атрибутирует моду как стиль жизни и поведенческий статус денди. Бытовая сущность моды модная одежда вписана в расширенный контекст: модные чудаки, модные жены. Отсутствие семантической иерархии в этом ряду создается резюмирующим: «Панталоны, фрак, жилет, всех этих слов на русском нет» /5, с. 26/.
Семантическая игра концепта мода обусловливает динамику быта, определяет особенность пушкинского реализма. Сохранение модных элементов быта Онегина в период жизни в деревне сопровождается утратой иронического смысла. Описание быта героя в деревне одухотворено, наполнено поэзией, передано в восприятии Татьяны. В У11 главе романа, охарактеризованной Ф. Булгариным в «Северной пчеле» как полное падение Пушкина, жилище героя осмыслено как своего рода метафора романтического героя. Для Татьяны барский дом – модная келья, пустынный замок. Модным дом Онегина делают полка книг, кровать, покрытая ковром, лорда Байрона портрет, стол с померкшею лампадой. Аскетический быт петербургского денди не лишен изысканности. Ванна со льдом, которую принимал герой по утрам, бильярд, кий усиливают тему байронизма, создаваемой состоянием задумчивой лени Онегина, вводят тему быта по образцу английского стиля в его возвышенном, отчужденном от обывательского следования английской моде.
Эволюция концепта мода создается игрой семантических оттенков постоянных элементов одежды. В деревне в костюме Онегина появляется халат Халат – выразительный знак судьбы, возможной участи Ленского, если бы он остался жив после дуэли: «В деревне счастлив и рогат / Носил бы стеганый халат» /5, с. 188/. Халат знак скучной семейной жизни. Однако подающий Онегину халат слуга-француз Гильо вносит иной семантический ряд в роман: халат героя признак рационального быта, бытовая аскеза. Эта смена коннотаций сопоставима с постоянством бумажного колпака в первой главе у хлебника, немца аккуратного и у француза Трике в сцене размещения гостей у Лариных после имени Татьяны.
Другой концепт, различимый постоянством употребления в поэтике быта – сплетни. Роль сплетен, слухов и выдумки в развитии сюжета комедии «Горе от ума» А.С. Грибоедова исследовал Ю.Н. Тынянов /6/. У Пушкина сплетни также являются важным механизмом в развитии сюжета, однако и здесь пушкинский протеизм проявляется в игре – от комического, имитирующего полифонию голосов деревенских жителей, помещиков (слухи, распространенные соседями Онегина в деревне) до роковой игры случая и судьбы, когда Онегин позволил себе стать жертвой возможных слухов о его трусости. В роковой роли сплетни, приведшей к дуэли, акцентирована мода в разных ее проявлениях: от моды на сатисфакцию до моды на исключительность. Интересно, что сплетни предстают и в бытовой сущности, как часть жизни поместного дворянства: обманы, сплетни, кольцы, слезы в жизни семьи, родных людей.
Сплетни в жизни светского Петербурга не так безобидны. В восьмой главе крупная соль светской злости объясняет оценку петербургской жизни с ее пышностью как постылой жизни мишуру. В признании Татьяны в этой главе понятие мода – признак несвободы, чужого. Не случайно при описании быта московских кузин: «Они клевещут даже скучно» появляется оценка пошлого вздора.
Национальная особенность мышления проявляется и в такой бытовой особенности, как описание похорон. Здесь скрещение литературных традиций: от сентиментализма до реализма сохраняет единство пародийного звучания, иронического принципа. Первая сцена похорон дяди Онегина выдержана в сатирическом ключе. Реакция героя на смерть дяди:
«Его нашел уж на столе / Как дань готовую земле» (строфа L 11 первой главы) оправдывает Онегина и устраняет проблему его вины травестированием смерти, передачей пародийного смысла зрелищности: «Нашел он полон двор услуги; / К покойнику со всех сторон, / Съезжались недруги и други / Охотники до похорон» [5, с. 41-42]. Не менее иронична и обладает не меньшей пародийной экспрессией сцена похорон отца Лариных. Надгробная надпись: «И так они старели оба» реконструирует остроту литературной борьбы начала века, пародируются сентименталистские штампы. Третья сцена, травестирую-
Интересны в этом ряду семантические метаморфозы слова брегет. Модному брегету в кабинете Онегина, являющемуся знаком скуки праздной, автор придает в в пятой главе ироническое уточнение:
«Желудок – верный наш брегет». Страсбургскому пирогу на пирушке золотой молодежи в пятой главе романа противопоставлен жирный пирог на именинах Татьяны.
По закону симметричной композиции простому быту Лариных противостоит быт жеманства: «Нам просвещенье не пристало, / И нам досталось от него / Жеманство – больше ничего». Плоды так называемой субкультуры жеманства Дуня, разливающая чай, гитара, романс. В этом же ряду альбом уездной барышни, обытовленный пейзаж (луна – небесная лампад, замена тусклых фонарей). Быт корреспондирует с именами героев: Пустяковы, Свиньины, Гвоздины, Петушковы в деревне. Отсюда антропонимическая номинация, имеющая глубокую традицию в русской литературе, начиная с эпохи Просвещения.
В третьей главе авторская стратегия: «Я буду верен старине» семантизирует привычку в русском духе как идею русскости, естественного поведения:
«Привычка свыше нам дана / Замена счастию она». Именно в третьей главе преданья русского семейства углубляют тему русскости в картине быта и языковой картине: «доныне гордый наш язык к почтовой прозе не привык» /5, с.91/. Интересны в этом отношении и образы старых слуг: няни Филипьевны, седого калмыка у московской тети Татьяны.
Если в первой главе романа быт осмыслен в категориях моды, во второй и третьей главах – как быт милой старины, далее быт обретает новую функцию. Так, строфа ХХХ11 в призыве: «Пишите оды, господа!» выявляет функцию быта как подтекста.
Итак, пушкинская концепция быта отличается присутствием таких постоянных компонентов, как симметричная композиция в изображении быта, наличие оппозиций: быт и конфликт (противопоставление быта аристократов и быта Лариных), судьба и случай, явлением антропонимической номинации.
щая смерть, имитирует похороны Ленского в случае
семейной жизни: «Скончался посреди детей, плаксивых баб и лекарей». Травестирование, снижение смерти не принимает в романе Пушкина карнавального оттенка. Оно снижено до бытового ощущения смерти как события, не лишенного будничности, привычного ощущения.
Неявленное, но прозрачное – народное в системе этических оценок проступает в поэтизации нравов нашей старины. Противопоставление русского иноземному выражено как контраст привычки и моды, простоты и роскоши. Зеркальный паркет, чугун камина создают прежде всего социальный фон великосветского Петербурга и становятся узнаваемыми знаками роскоши в быту дворянства. Этим знакам богатства противостоит простой быт Лариных, во вкусе умной старин. Простота быта как привычка принимается и Онегиным в деревне, когда ни улиц, ни дворцов, ни карт, ни балов, ни стихов.
- Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957.
- Лотман Ю.М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий // Пушкин. СПб., 1995. С. 472 -762
- Эткинд Е. Симметрические композиции у Пушкина (фрагменты) // http://www.mlis.fobr.ru/science/text/analiz/etkind/?template=23
- Галкин А. Б. Герои и сюжеты русской литературы: имена, образы, идеи // http://lit.lib.ru/g/galkin_a_b/geroiisujetruslit. shtml
- Текст романа цитируется по изданию: Александр Пушкин. Евгений Онегин. М., 1999
- Тынянов Ю. Н. Сюжет «Горя от ума» // Тынянов Ю. История литературы. Критика. СПб., 2001. С. 325 366