Олжас Сулейменов – народный поэт Казахстана, видный в постсоветском пространстве общественный деятель, в последние годы – представитель Казахстана в ЮНЕСКО. По его предложению, прозвучавшему с трибуны ХХХII Генеральной конференции авторитетного международного форума, 2006 год был объявлен годом планетарного сознания и этики диалога между народами. Наступила, по определению самого поэта, «эпоха осознанной взаимозависимости», когда «подлинным патриотом Казахстана может быть только интернационалист» [7, с. 161].
Знаменательно, что если обратиться к посвященной поэзии О. Сулейменова литературной критике 1960-х годов, то особых разногласий в ней мы не обнаружим. Даже в 1976 году, то есть уже после горячих споров, развернувшихся вокруг «Глиняной книги», и нешуточного скандала, разгоревшегося в связи с выходом книги «Аз и Я», М. Каратаев писал: «Редко читательское признание приходит к поэту так скоро, единодушно и безоговорочно. Если о книгах его, как правило, и спорят, то споры эти касаются отдельных сторон его творчества, в основном большинство сходятся...» [2, с. 341]. Это, несомненно, так.
Впервые настоящую и очень острую полемику среди критиков вызвала именно «Глиняная книга» (мы имеем в виду весь сборник поэм, включающий, кроме заглавной, также поэмы «Кактус», «Муравей», «Запомнить» и «Балкон»).
Самую острую полемику среди поэм, составивших «Глиняную книгу», вызвала поэма «Кактус».
Основной конфликт «Кактуса» состоит в противостоянии двух героев поэмы поэтов Амана, от лица, которого идет повествование и Жаппаса. Последнего, занимающего пост главного редактора литературного журнала, Аман развенчивает как бездарного халтурщика и плагиатора.
У большинства критиков такой взгляд на конфликт поэмы не вызвал возражений. Однако критик Л. Миль в статье
«В поисках «знака явлений» предлагает совершенно иной взгляд на персонажей поэмы, на ее конфликт, его мнение о главном герое «Кактуса» буквально следующее: «Аман, такая нервическая благородная натура («единственная подлая черта в человеке (таком, как я) он не может защитить себя»), оказывается, пошляк и беспардонный хам, идущий по жизни с широко расставленными локтями»… «... житейская мораль Амана, как и его рассуждения о поэзии, необходимой времени и людям, тоже стоит недорого» [4, с. 31].
Убежденным противником точки зрения Л. Миля выступает М. Каратаев. В своей статье «Диалектика поэтических дерзаний» он определяет «Кактус» как «энергичнейший диалог между Аманом (настоящим талантливым поэтом) и Жаппасом (бесталанным, но преуспевающим приспособленцем)» [4, с. 365]. Интересна статья, прежде всего, полемикой с Л. Милем. М. Каратаев пишет: «Поэта Амана, чья жизнь «ярче, чем алмаз, и дорога своей алмазной хрупкостью», поэта, «кто понимает стыд» и чей «стих, как штык», критик зачислил в число пошляков и хамов. Право же, читателю предоставляется право сделать вывод, что критик Л. Миль задался целью унизить поэта Амана и тем самым всячески обелить жирного приспособленца Жаппаса. Ну что же, еще Герцен заметил, что язык без костей, и печатный станок тоже» [3, с. 367].
Столь противоположные выводы обескураживают: можно подумать, что речь идет о двух совершенно разных текстах. Что скажут на эту тему другие критики?
Л. Аннинский писал по этому поводу: «Достаточно прочесть в поэме «Кактус» спор лирического героя с его неповоротливым, тупым, совершенно круглым оппонентом, редактором по имени Жаппас и вы почувствуете острое, подвижное, вечно возбужденное состояние поэта, это его непрерывное выламывание из повседневности риск тореро, который сиротеет без быка, в самой парадоксальности душевного склада О. Сулейменова есть своя поэтичность» [6, том 2, с. 336].
Н. Ровенский, уделяя поэме «Кактус» большее внимание и предлагая ряд толкований ее образной системы, в частности, говоря о кактусе, считает, что автор «развенчивает этого жителя южноамериканских пустынь, он снимает с него традиционный ореол выносливости и мужественного терпения. На самом деле долговечность его от «бездуховности», хорошо отлаженного механизма приспособления… О. Сулейменов создал сатирический образ поэта Жаппаса, позабывшего, «что значит Долг, все превратившего в рубли и только», ловкого и безжалостного конформиста, решившего для себя все вопросы на много лет вперед. Это кактус. Женщина, уверенная в прочности своей семьи на том основании, что муж заплатил за нее большой калым («три тыщи новыми»), это тоже кактус, дитя духовной пустыни...» [5, с. 280] и так далее. Критик, однако, ни разу в статье не упоминает Амана, и создается впечатление, что для него этот образ не кажется спорным.
Л. Миль, доказывая свою точку зрения, приводит достаточно аргументов в пользу того, что Аман никак не может считаться однозначно положительным героем. Так, «... в своих теоретических опытах Аман преимущественно шутит», причем, «за каждой его шуткой явственно проглядывает желание шутить, а это уже сильно обесценивает юмор» [4, с. 30].
Что же касается собственно стихов Амана, то Л. Миль, цитируя их, замечает: «... здесь смущает не столько набор газетных штампов, сколько повод для декларации» [4, с. 30]. (Аман, напомним, пишет стихи о строителях, известных лишь тем, что они спьяну помочились на угол дачи Жаппаса.) Далее критик приводит стихи Амана, посвященные его возлюбленной, и характеризует их следующим образом: «... примечательны слова, которые он бросает ей пусть даже в запальчивости да нет, в какой запальчивости! это скорее ленивая и сытая ругань» [4, с. 31].
Далее Л. Миль ставит чрезвычайно важный вопрос, связанный с субъектной организацией поэмы: «Как же в конце концов относится к Аману или, лучше сказать, к «теме Амана» автор? Нет оснований считать, что Жаппас и Аман волей автора сопоставлены, чтобы дополнить друг друга. Для этого Аман недостаточно карикатурен. Кроме того, некоторые из его деклараций, хотя и ничем не подкрепленные, сами по себе серьезны. Остается невероятное, но, видимо, единственное: О. Сулейменов противопоставляет Амана Жаппасу, оставаясь в блаженном неведении относительно того, как пуст и никчемен его положительный герой» [4, с. 31].
Этот вывод Л. Миля хотя и вызвал возмущение М. Каратаева и был проигнорирован рядом других критиков, по сути дела, не противоречит высказываниям ни Л. Аннинского, ни М. Каратаева. В сущности, все они прямо соотносят Амана с автором. Разница между критиками состоит в том, что Л. Миль, в отличие от других, не видит в Амане положительного героя и ставит это в вину автору. Мы также совершенно не согласны с этим выводом, хотя посылки Л. Миля, которые привели его к такому мнению, кажутся нам справедливыми.
Возможно, что столь резкие отзывы с обеих сторон отчасти продиктованы внелитературными причинами. М. Каратаев искренний поклонник поэзии О. Сулейменова, автор доброго десятка статей о его творчестве. Что же касается статьи Л. Миля, то ее тон, при всей его корректности, трудно назвать доброжелательным по отношению к О. Сулейменову или, по крайней мере, к его последней на тот момент книге, которую Л. Миль в целом считает авторской неудачей. Статья Л. Миля внимательная и местами очень прозорливая тем не менее, едва ли может быть названа беспристрастной. Видимо, это задело оппонента, который, защищая любимого поэта, не смог или не захотел увидеть в поэме неких странностей, которые никак не объясняются его собственным взглядом на поэму, зато объясняются Л. Милем. Мы убеждены, что на эти особенности нужно не закрывать глаза, а сделать совершенно обратное открыть их, и по возможности еще шире.
Мы не согласны, в первую очередь, с тем, что Аман «недостаточно карикатурен». Напротив, на наш взгляд, Аман карикатурен более чем достаточно, карикатурен в гораздо большей степени, чем это заметил Л. Миль. И это естественным образом опровергает вывод о «блаженном неведении» О. Сулейменова относительно своего героя. Если, следуя логике Л. Миля, уличать Амана в разнообразных неприглядных высказываниях и вольных или невольных признаниях, то к обвинениям в его адрес можно добавить еще очень многое.
В «Шумер-наме» О. Сулейменов вспоминает случай из своей молодости, когда один из посетителей газетной редакции, дилетант-стихотворец, принял его за сотрудника газеты: «Классиком я себя уже тогда не полагал, и потому вступил в разговор, причем, смущались мы с ним наперегонки» [8, с. 191].
Речь идет о самом раннем периоде творчества поэта, тогда еще студентагеолога. Будем иметь в виду, что «Шумернаме» написана от лица не вымышленного поэта Амана, а непосредственно от лица самого О. Сулейменова.
Итак, еще не будучи профессиональным литератором, «классиком» О. Сулейменов «себя уже тогда не полагал», очевидно, считая это не самым серьезным и почтенным занятием. Аман, однако, безапелляционно назван «классиком». Если это ирония, то ее объект именно Аман, а вовсе не Жаппас.
В самых же первых словах поэмы Аман с очевидной гордостью рассказывает о своем знатном социальном происхождении («Я по паспорту Аман-хан. Хан это титул...») и противопоставляет себя «безродному Жаппасу». Аман еще ни слова не сказал о том, что он талантливый поэт, а Жаппас бездарный приспособленец, но с первых же строк Аман декларирует свое сословное превосходство, и сразу же после указания на безродность Жаппаса следует фраза Амана: «Пусть всегда чувствует дистанцию между нами» [8, с. 30]. И это делает герой, который далее характеризует одну из героинь поэмы как «унылый реликт феодально-байской эпохи» лишь за ее обыкновение носить архаичную, с точки зрения Амана, одежду и украшения! Далее тема сословной неполноценности Жаппаса усиливается упоминанием Амана о том, что Жаппас автор стихотворения «Я -бывший батрак». Такая сословная спесь у советского казахского поэта Амана в эпоху «развитого социализма» кажется, по меньшей мере, странной. (Еще более странно, что на это не обратили внимания тогдашние критики.) Таким образом, первым аргументом «настоящего поэта Амана» в его споре с «бездарным приспособленцем» Жаппасом становится то, что Аман хан, а Жаппас – «безродный», «бывший батрак».
Теперь обратимся к портретной характеристике врагов. Со слов опять же Амана нам известно, что Жаппас очень толст, а сам Аман «неправдоподобно стройный». Обратим здесь внимание на это определение. Почему не «очень» или, предположим, «чрезвычайно», «весьма» и тому подобное, а именно неправдоподобно?
Дело, как нам кажется, в том, что и Жаппас толст вполне неправдоподобно. Вот описание Жаппаса, сделанное как бы средствами кинематографии:
«Я увидел покадрово:
Крупный план: его жирное лицо. Отъезд до среднего: брюхо.
Общий: все еще БРЮХО.
С противного холма с копьем наперевес идет на сближение Брюхо» [8, с. 39]. И далее: «Где он наел такое брюхо? В хлебном магазине его пропускают без очереди, как беременного. Читатели, заметив Жаппаса, говорят задумчиво: «В нем что-то есть...» [8, с. 43].
Таким образом, Аман не только настойчиво повторяет слова о жирности Жаппаса, но и развивает аналогию «брюхо брюхатый, беременный». Гротеск совершенно очевидный, совершенно, опять же, неправдоподобный, ибо, конечно же, никто никогда не принимает мужчину-толстяка за беременного и не пропускает его без очереди. Если этот гротеск есть острота рассерженного Амана, то она не очень высокого сорта. Это, скорее, площадная насмешка, что плохо вяжется с образом остроумного поэта-интеллектуала, каким пытается (и в ряде случаев небезуспешно) предстать перед нами Аман. Здесь не случайная реплика, так как тема «толщина – брюхо – беременность» косвенно развивается и дальше, актуализируясь репликой Амана в споре: « Так было или не было, рожай, Жаппас! я уже откровенно издевался» [8, с. 42]. Это совершенно точное определение: очевидно, что Аман не спорит со своим оппонентом Жаппасом, не обличает его, а именно издевается над ним. Обратимся к «упражнению классика Амана» «Как делать (писать, строить) стихи». «Упражнение» совершенно очевидная отсылка к известной статье В. Маяковского. Точно так же, как и у В. Маяковского, концептуальные построения автора немедленно и наглядно подкрепляются историей создания одного стихотворения. (Кстати, название первого раздела, «Несколько слов о себе», также явно восходит к раннему творчеству В. Маяковского - «Несколько слов о себе самом»).
Прежде, чем углубляться в тонкости разрабатываемого Аманом на наших глазах нового творческого метода, или, как минимум, литературного направления «НЕО. ЛИТ», обратим внимание на то, что послужило поводом для этого важного литературного события. У В. Маяковского таким поводом было самоубийство С. Есенина, у Амана уже упомянутый факт, что строители помочились на дачу Жаппаса. Критику логично было бы обвинить Амана (или О. Сулейменова, ибо в конце своей статьи Л. Миль напрямую адресует все претензии к образу Амана непосредственно автору) если не в кощунстве, то, по меньшей мере, в неуместной и чрезмерно развязной шутке (опять скажем слишком уж площадной). Однако к моменту выхода «Кактуса» любой читатель стихов О. Сулейменова мог неоднократно убедиться, что сам поэт всегда был самого высокого мнения о В. Маяковском. И если мы поверим Л. Аннинскому, и Аман лирический герой поэмы, трудно понять, почему О. Сулейменов выбрал такой повод для написания Аманом своего программного текста.
Если же мы обратимся к самому программному тексту своего рода манифесту литературного направления НЕО. ЛИТ, то обнаружим в нем, сверх достаточно банальных тезисов («в нем благородно сочетаются модерн и уважение к традиции», «читатель хочет знать весь процесс умножения слов»), опять-таки нападки на Жаппаса. Сначала Аман каламбурит на воистину бессмертную тему «дважды два четыре(пят ь)». «Мне лично не интересен результат (4) без подробно описанного действия (2*2 или 2*3). Уже невозможно сохранить умирающий от чрезмерного умственного развития жанр стихами, подобными формулам:
Стихи Жаппаса = 5
Почему 5, когда их структура «дважды два», или чаще «одиножды один», или вовсе «нуль»?» [8, с. 33].
Далее Аман выдвигает два принципа нового направления теоретический и практический. «Метод неолита (новой литературы) заключается в следующем: а) неолит ищет в каждом дурном явлении позитивное начало и на нем основывается. В каждой собаке человека. Ибо история и истина не одно и то же. Начала вместе, окончания – врозь» [8, с. 33].
Остановимся на этом первом, теоретическом тезисе. То, что он кажется Аману чем-то новым очевидное недоразумение. Такое мнение было бы простительно для иностранного или дореволюционного литератора, но уж советскому-то поэту Аману следовало бы помнить, что такой творческий метод к моменту выхода его «упражнений» существовал уже более сорока лет и назывался социалистическим реализмом.
«Искать в дурном хорошее и на нем основываться» не то же ли самое, что «искать ростки нового в настоящем» и «изображать жизнь в ее революционном развитии»? А если изображение получится не слишком жизнеподобным не беда; ведь «история и истина не одно и то же».
Вспомним слова Л. Миля об Амане: «... некоторые из его деклараций, хотя и ничем не подкрепленные, сами по себе серьезны». С этим нельзя не согласиться: весьма серьезны, речь идет, по сути, о «самом прогрессивном, основном художественном методе советской литературы и советского искусства». Но разве ничем не подкреплены? Подкреплены, и еще как! Стихами Амана, героем которых становится строитель Саид Бекхожин. Стихи длинные, основная суть их сводится к тому, что Саид Бекхожин, будучи человеком не без недостатков (выпивоха и дебошир, что иллюстрируется примерами), тем не менее, останется в истории как самоотверженный труженик, способный в трудную минуту на
героический поступок (что также иллюстрируется примерами).
В связи с вышесказанным можно было бы предположить, что тема Амана и его творчества в поэме ирония О. Сулейменова по отношению к соцреализму и его представителям вообще. Однако, как мы помним, единственная причина обращения поэта Амана к «образу современного рабочего» Бекхожина совершенно иная и вполне личная. Аман продолжает свой манифест о новой литературе: «Извлекаем костяк: строители и писатель. В первом звукосочетании ударение на «и». Следовательно, напрашивается основа «строить» выпить на троих. Антагонизирующее слово писатель связано с предыдущим не случайно. Надо ли доказывать, что в данном случае уместнее применить древнеславянское ударение на «и», чтобы сблизить противоположные формы. Послушайте, как торжественно звучит «и»: «строители и писатель»! И как раздвинулись семантические рамки!» [8, с. 33].
Здесь уместно вступить в полемику с персонажем поэмы. Аман ошибается: семантические рамки вовсе не раздвинулись, они только сдвинулись. В данном случае Аман противоречит своим же теоретическим установкам и своему же последующему стихотворению, актуализируя в отношении строителей тему не стройки, а пьянства. Что же касается Жаппаса, то здесь неприязнь к нему совершенно ослепляет Амана: почему же Жаппас «писатель» с ударением на «и»? Слово «писать» «с древнеславянским ударением на «и» в современном русском языке, на котором пишет Аман, имеет другое значение, к которому Жаппас не имеет в данном случае ни малейшего отношения: это сделал не Жаппас, а строитель Саид Бекхожин.
Однако Аману нет дела до таких мелочей. Зато парадигма заслуженных и не очень поношений Жаппаса продолжает пополняться и развиваться: «безродный»,«сын батрака», «тупой», «глупый», «бездарный»; «придурок» и «завистник» (цитаты из стихотворения Амана). Далее переход на физические параметры оппонента: «слишком толстый» «жирный» «идет на сближение Брюхо» «принимают за беременного» «рожай, Жаппас!». И наконец «писатель» с древнеславянским ударением насмешка, хотя ничем и не обоснованная, зато, с точки зрения Амана, вероятно, обидная. После этого обвинение в плагиате, сделанное Аманом походя и как бы само собой разумеющееся, уже почти ничего не добавляет к отталкивающей характеристике Жаппаса.
После всего сказанного только с двумя серьезными уточнениями возможно согласиться с тем, что в поэме «Кактус» «О. Сулейменов создал сатирический образ поэта Жаппаса» [5, с. 320].
Первое этот образ создал не О. Сулейменов, а Аман, являющийся формальным субъектом речи в поэме. Почему же мы отрицаем возможность того, что формальный субъект речи может одновременно выражать и авторскую точку зрения, на чем, по сути, настаивают как Л. Миль, так и его горячий оппонент М. Каратаев (хотя первый ставит это О. Сулейменову в вину, а второй в заслугу)? Потому, что мы считаем необходимой и второе уточнение это не сатирический образ, а собрание насмешек, причем, настолько вульгарных и сочетающихся с такими же безудержными самовосхвалениями, что это никак не вяжется не только с самим О. Сулейменовым, но и с образом Амана.
В самом деле: многие высказывания Амана (об архитектуре степных могильников, об эмансипации в связи с практикой покупки жен или мужей, о языковых парадоксах) действительно остроумны и парадоксальны, как отмечает Л. Аннинский; не лишены они как иронии, так и самоиронии. Однако как только речь заходит о Жаппасе, Аман мгновенно преображается, приобретая те черты, которые Л. Миль называет «гаерством».
Вероятно, столь острая и напряженная полемика вокруг «Кактуса» результат недоразумения чисто филологического порядка. Его бы не произошло, если бы писавшие о поэме уделили больше внимания ее жанровой специфике.
Вспомним, что все без исключения, писавшие об Олжасе Сулейменове критики, независимо друг от друга, всегда подчеркивали, в качестве основного и обязательного положения, национальное своеобразие его поэзии. С самых первых критических заметок о стихах О. Сулейменова и до самых новейших научных исследований его творчества незыблемым остается положение, давно ставшее трюизмом: Олжас Сулейменов русскоязычный казахский поэт, в чьем творчестве слились и синтезировались традиции казахской и русской поэзии. Связь творчества О. Сулейменова с казахским фольклором устанавливалась, рассматривалась и изучалась неоднократно, как в литературоведческом, так и в лингвистическом плане.
Возможно, именно это («многие строки могут оказаться не понятными представителям другой языковой культуры») в определенной степени и произошло с поэмой «Кактус», которая, похоже, была прочитана как произведение только русской литературы. В таком случае недоумение критики вполне объяснимо. Действительно, для русской поэзии совершенно нехарактерна ситуация такого конфликта, который описан в «Кактусе», когда во всех отношениях отталкивающего героя обличает «гаерствующий», грубый и хвастливый оппонент.
Если искать соответствия такому конфликту в русской поэзии, его, скорее, можно обнаружить в ее фольклорных жанрах (например, в колядках или масленичных празднествах, подразумевающих словесные поношения «оппонентов»). Однако такое соответствие будет далеко не точным и не полным. Между тем, в казахской устной поэзии можно обнаружить соответствие гораздо более полное и последовательное. Это жанр айтыса.
Вспомним начало «Кактуса», где, кажется, так дико для 1969 года звучат слова Амана о знатности его происхождения и «безродности» Жаппаса. Его первые слова:
«Я Аман-хан». (Вспомним традицию айтыса: прежде чем начать свой спор, акыны представляются слушателям). В дальнейшем он развивает эту тему. Для айтыса подобные высказывания вполне уместны и естественны: «Записанный в середине XIX в. айтыс Жанака с Тобеком является хорошим примером того, каково в это время было мастерство поэтического спора, о чем спорили акыны. Поэтический спор Жанака с Тобеком начинается с похвал каждого своему роду. Жанак хвалит аргынов, Тобек найманов. Затем, продолжая эти восхваления, каждый горячо доказывает, что род противника ничего не стоит...» [9, с. 103].
Хвастливость Амана, с точки зрения традиций русской лирики, кажется чрезмерной и неприятной. Однако такое самовосхваление традиционно для айтыса.
Подобного рода гиперболами как раз и изобилуют слова Амана, когда он противопоставляет себя Жаппасу. Что же касается его пристрастия в характеристике Жаппаса педалировать мотивы, говоря словами М.М. Бахтина, «материально-телесного низа», то и здесь Аман не оригинален. Н. Ровенский пишет: «Войско выбирало себе в предводители того батыра, который побеждал соперника в ругани. Народ сохранил в памяти несколько батырских айтысов. Наиболее известен айтыс (спор) Карабатыра и Урак-батыра из Среднего жуза, рода Караул. О. Сулейменов мастерски, с недоброй улыбкой воспроизводит этот спор тупой, чванливый, лишенный элементарной умственной работы» [5, с. 255].
В «Кактусе» также несколько разных тем, на которые «высказывается акын»: литература, положение женщины в обществе, проблемы коммуникации людей с различным национальным менталитетом, угроза ядерной войны и множество других, множественности которых способствует некоторая мозаичность сознания главного героя. Все эти темы вполне публицистичны и злободневны, и эта-то злободневность, по всей видимости, и помешала сопоставить поэму с традиционными образцами устного народного творчества.
Итак, мы можем убедиться, что поэма «Кактус» обладает жанровыми чертами айтыса. В композиционном же и стилевом отношении она, несомненно, представляет из себя айтыс (возможно, что неслучайно и фонетическое сближение названия поэмы с именованием жанра, стоящего у ее истоков).
Традиции устной поэзии весьма прочны, они прочнее, чем это может показаться на первый взгляд. Так, Н.О. Джуанышбеков свидетельствует: «... к середине века феномен индивидуальной устной поэзии постепенно утрачивал свое художественное значение. И хотя по-прежнему проводились айтысы, присваивались звания народных акынов, но новых жамбылов и байзаковых не рождалось. В 90-е годы, в связи с достижением независимости, Казахстан пережил подлинный бум айтысов на самых различных уровнях, но даже этот расцвет акынского искусства не дал стране акынов жамбыльского масштаба» [1, с. 45]. То есть спустя более тридцати лет после появления поэм О. Сулейменова жанры устной поэзии в Казахстане не просто продолжают бытовать, а испытывают расцвет и бум! Что же касается отсутствия новых ярких имен в период этого расцвета и бума, то это, по всей видимости, как раз и указывает на то, что традиция нуждается в обновлении. Попыткой такого обновления и явился «Кактус», и, судя по количеству вызванных откликов, попыткой весьма удачной.
Таким образом, мы можем видеть в «Кактусе» модификацию традиционного жанра казахской устной поэзии. Однако для того, чтобы это стало очевидным, следует обратиться к истории текста поэмы.
ЛИТЕРАТУРА
- Джуанышбеков Н. Казахская литература в мировом восточном культурно историческом контексте // Евразия. № 2. – 2007. С. 40-51.
- Каратаев М. Диалектика поэтических дерзаний. А-Ата., 1976. – 468 с.
- Каратаев М. Собрание сочинений в 3-х томах. А-Ата:, 1987. 3 т. – 380с.
- Миль Л. В поисках «знака явлений» // Вопросы литературы. – 1970. № 9. – С. 23 41.
- Ровенский Н. Совпадение. Литературные портреты, статьи, рецензии. – А-Ата: Жазушы, 1986. – 320 с.
- Сулейменов О. Собрание сочинений в 7 томах. Алматы: Атамура, 2004.
- Сулейменов О. Глубина прошлого, широта настоящего и высота будущего // Дружба народов. -2009, № 11. – С. 156166.
- Сулейменов. О. Повторяя в полдень: Стихи разных лет. – А-Ата, 1973.
- Хрестоматия по казахской литературе. - Челябинск: «Взгляд». 2001. – 216 с.